— Тогда подожди, оденусь, а то я прямо с постели.
Прошло ещё минуты три, пока дядя спустился по лестнице.
— Что же это такое? Где ты шаталась?
— Я вышла погулять… Потом села не на тот автобус. Потом у меня не было денег, я шла и немного заблудилась.
— А ты без денег на автобусах никогда не ездила? — проворчал дядя.
Но Катя уже поняла, что ругать он её не будет и, пожалуй, даже доволен, что сегодня вечером Кати не было дома. Тем более, что, увидев новую Катину прическу, дядя покачал головой и восхищённо присвистнул.
В коридоре и во всех комнатах было темно. Не зажигая свет, Катя разделась и скользнула под одеяло. Дверь внизу тихонько скрипнула. Кто-то вышел на улицу.
И только сейчас, лёжа в постели, Катя наконец, поняла, почему ей недавно померещилось близкое присутствие старика Якова. Как и в тот раз, когда он впервые очутился в её квартире, Кате почудился такой же сладковато-приторный запах — не то эфира, не то ещё какой-то дряни. «Очевидно, — подумала Катя, — дядя опять какое-то лекарство разлил… Но что же он за человек? Он меня поит, кормит, одевает и обещает отдать в школу МВД, а, оказывается, он даже не знает Валентины и вовсе мне не дядя!»
Тогда, осененная новой догадкой, Катя стала припоминать все прочитанные ею книги из жизни знаменитых и неудачливых изобретателей и учёных.
«А может быть, — думала она, — дядя мой совсем и не жулик. Может быть, он и правда какой-нибудь учёный или химик. Никто не признаёт его изобретения, или что-нибудь в этом роде. Он втайне ищет какой-нибудь утерянный или украденный рецепт. Он одинок, и никто не согреет его сердце. Он увидел хорошую девочку (это меня увидел), которая тоже одинока, и взял меня с собой, чтобы наставить на правильную жизнь. Конечно, правильная жизнь так, как у нас началась в вагоне, не начинается. Но… я ничего не знаю. Мне бы только вырваться на волю, в милицейскую школу. Да поскорее, потому что я ведь решила уже жить правдиво и честно… Правда, что я уже и сегодня успела соврать и про автобус и про то, что заблудилась. Но ведь он же мне и сам соврал первый. „Ты, — говорит, — погоди… Я только что с постели“. Нет, брат! Тут ты меня не обманешь. Тут я и сама химичить умею!»
* * *
Несколько дней прошли спокойно. Каждое утро бегала Катя теперь в парк, и там они встречались со Славкой.
Однажды в парк зашёл Славкин отец, тоже худой, темноволосый человек в летней рубашке и светлых брюках.
Прищурившись, глянул он сначала на Катю, а потом на Славкину модель ветродвигателя, сильными пальцами грубовато и быстро выломал распорку, которую только что с таким трудом Славка с Катей вставили на место, и уверенно заявил, что здесь должна быть не распорка, а стягивающая скрепка, иначе при работе разболтается гнездо мотора.
С обидой и азартом кинулись Славка и Катя к чертежу, но, оказывается, Славкин отец был совершенно прав.
Он улыбнулся и невозмутимо кивнул. Поцеловал Славку в лоб, что Катю удивило, потому что Славка был совсем не маленький, и, тихонько насвистывая, быстро пошёл через площадку, старательно обходя копавшихся в песке маленьких ребятишек.
— Догадливый! — сказала Катя. — Только подошёл, глянул — крак! — И выломал.
— Ещё бы не догадливый! — спокойно ответил Славка. — Такая у него работа.
— Он военный инженер? Он что строит?
— Разное, — уклончиво ответил Славка и с гордостью добавил: — Он очень хороший инженер! Это он только такой с виду.
— Какой?
— Да вот такой! — улыбается, шутит… Ты думаешь, он молодой?
Нет, ему уже сорок два года. А твоему отцу сколько? Он кто?
— У меня дядя… — запнулась Катя. — Он, кажется, учёный… химик…
— А отец?
— А отец… отец… Славка! Что же ты, искал, искал контргайку, а сам её каблуком в песок затоптал — и не видишь.
Наклонившись, долго выковыривала Катя гайку пальцем и, сидя на корточках, счищала и сдувала с неё песчинки.
Она кусала губы от обиды. Сколько ни говорила она себе, что теперь она должна быть честной и правдивой, — язык так и не поворачивался сказать Славке, что отец у неё сидит за уголовщину.
Но она и не соврала. Она не сказала ничего, замяла разговор, засмеялась, спросила у него, сколько сейчас времени, и сказала, что пора кончать работу.
* * *
На другой день дядя вызвался проводить её в гости к Славке. Славка жил далеко. Домик они занимали красивый, небольшой, но достаточно просторный.
Встретили их Славка и его бабушка — старушка хлопотливая, говорливая и добродушная. Дядя попросил подать ему через окно воды, но бабушка пригласила его внутрь и предложила стакан кваса.
Дядя неторопливо пил стакан за стаканом и, прохаживаясь по комнатам, похваливал то квас, то Славку, то Славкину светлую, уютную квартиру. Он был огорчён тем, что не застал Славкиного отца дома, и через полчаса ушёл, пообещав зайти в другой раз.
Как только он вышёл, бабушка сразу же заставила Катю насильно выпить стакан молока, съесть блин и творожную ватрушку, причём Славка — нет, чтобы заступиться за девочку, — сидел на скамье напротив, болтал ногами, хохотал и подмигивал.
Потом он показал Кате свой альбом открыток. Это были не простые современные открытки, а старинные, времён гражданской войны. Напечатанные на шершавой, грубой бумаге, теперь уже сильно полинявшие, потёртые, потрескавшиеся они рассказывали о том далёком времени.
Вот стоит офицер в синем мундире. В руках блестит светло-синяя сабля. Небо синее, земля, деревья и трава — чёрно-синие. Возле офицера осталось всего четыре товарища, и на их фуражки, на мужественные благородные лица светлыми полосами падают лучи — это сверкает огромный меч, переплетённый колючей проволокой тернового венца.
Внизу, под открыткой, подпись: «Смерть капитана Андрея Бутовского с товарищами в бою под Екатеринодаром». И ещё помельче: «Напечатано походной типографией Добровольческой армии, 1918 г.».
— Это очень редкая открытка, — бережно поглаживая её, объяснил Кате Славка. — Их всего-то, может, и было напечатано штук двести — триста. Ну и вот эта тоже попадается не часто. Тут, смотри, генерал Деникин. Видишь, это белые гонят большевиков — это когда они к Москве подходили. А вот… тоже гонят. А это всадник в бой мчится. Отстал, наверное. А на небе тучи такие… А это просто так… девчонка с наганом. В мундире Добровольческой армии. Видишь, губы сжала, а глаза весёлые. Они погибли большинство. Многие сгинули потом на чужбине, в эмиграции… Стой! Подожди, подожди! — Махнул рукой Славка. Закрыв ладонью альбом, он посмотрел на Катю, потом опять в альбом, потом схватил со столика зеркало. — А это кто?
Перед Катей лежала открытка, изображавшая совсем молоденькую девчонку с такой же, как у Кати причёской. У пояса висела кобура, в руке девушка держала револьвер.
— Как кто? Тут же написано. Девушка — боец Добровольческой армии.
— Это ты! — подвигая ей зеркало, обрадовался Славка. — Ну, посмотри, до чего похоже! Я ещё когда тебя в первый раз увидел — на кого, думаю, она так похожа? Ну, конечно, ты! Вот причёска, нос… уши. Возьми! — сказал он, доставая из гнезда открытку. — У меня таких две, мне не жалко. Бери!
Молча взяла Катя Славкин подарок. Бережно завернула его и положила к себе в сумочку.
Они вышли на задний дворик. Огромные, почти в рост человека, торчали там лопухи, и под их широкой тенью суетливо бегали маленькие жёлтые цыплята.
— Славка, — осторожно спросила Катя, — а как у тебя нога? Тебе её потом совсем вылечат?
— Вылечат! — щурясь и отворачиваясь от солнца, ответил Славка. — Ну, куда, дурачок? Чё кричишь? — он схватил заблудившегося цыплёнка и бережно сунул его в лопухи. — Туда иди. Вон твоя компания. — он отряхнул руки, прищёлкнул языком и добавил: — Нога — это плохо. Ну ничего, не пропаду. Не такие мы люди!
— Кто мы?
— Ну, мы… все…
— Кто все? Ты, папа, мама?
— Мы, русские, — повторил Славка и спокойно, уверенно посмотрел на Катю.
Та опешила, не знала, что сказать. А Славка, вдруг, подошёл ближе, взял её осторожно за руки и быстро поцеловал в губы.
* * *
…Теперь, Кате хотелось в Новороссийск ещё сильнее, чем раньше. Она воображала, как уж тогда влюбится в неё Славка, когда она, Катя, наденет, наконец, милицейскую форму.
Дяди дома не было. Катя села за стол у распахнутого окошка, взяла авторучку, подвинула к себе листок бумаги и от нечего делать начала сочинять стихи.
Это оказалось совсем не таким трудным занятием, как говорил ей дядя.
Например, через полчаса уже получилось:
Из Одессы капитан
Уплывает в океан.
На борту стоят матросы,
Лихо курят папиросы.
На берегу стоят девицы,
Опечалены их лица!
Потому что, налетая,
Всем покоя не давая,
Ветер гнал за валом вал
И сурово завывал.
Выходило совсем неплохо. Катя уже хотела было продолжать описание дальнейшей судьбы отважного корабля и опечаленных разлукой девиц, как её позвала старуха.
