В полку вновь появились телевизионщики.
- Фывап сказала,- перевел Сидоров,- что имидж, который сложился у нас, не вполне будет соответствовать...
- И что же это за имидж? - поинтересовался Лаврентьев, слегка прищурившись. Американка, похоже, достала его.
- Не спрашивайте, она сама не знает,- вполголоса, как будто она могла подслушать, произнес Сидоров.
- Переводи! - сурово потребовал Лаврентьев. А то камеру заберу. И не финти н у меня диплом переводчика английского языка.
Сидоров торопливо перевел вопрос, выслушал долгий ответ, нахмурился, стал озвучивать:
- В общем, она говорит, что ваш имидж...
- Да не имидж, а образ! По-русски не можешь... перебил Лаврентьев.
- Да, этот самый образ,- послушно поправился Сидоров,- значит, человека, который с чисто русской душой, несколько неуклюжий, трагичный и вместе с тем с необузданной опасной силой. Странно и неожиданно, что он здесь, в воюющем мусульманском мире, что-то выжидает, переживает...
- Все ясно: белый медведь на крайнем юге,- подвел Лаврентьев итог мучительному переводу. Спасибо. На этом все.
- Вы обещали обращение к американскому народу...
- Хорошо! Итак... Дорогие американские друзья! Пользуясь случаем, хочу выразить глубокую признательность за ваш пристальный интерес к событиям, происходящим на территории бывшего Советского Союза. Поверьте, мне, простому командиру полка, чрезвычайно приятно сознавать, что меня сейчас смотрят миллионы телезрителей от Аляски до Флориды. Это большая ответственность и высокое доверие. А теперь по существу. Знаете ли вы, чем отличается курочка Ряба от обезьяны шимпанзе? Правильно: курочка не может кукарекать, а обезьяна нести золотые яйца. Вы, конечно, тут же меня поправите: обезьяна тоже не кукарекает! Да - и это у них общее. Но вот, как бы ни тужилась обезьяна, ни одного яйца, даже простого, она снести не сможет, и как бы ни суетилась курица, петухом не станет. Я к чему это, далекие американские друзья... А к тому, что каждому определена своя роль, своя судьба и свое кукареканье. Так и у людей, хотя и посложнее н потребностей больше. Одному хочется указывать, да так сильно, что палец начал расти, другой, считая себя мудрым, полез напропалую в чужие дела, да только все портя, а третий, который наглый и без особых претензий, под шумок пошел тырить по чужим карманам... Если вы не запутались в том, что я говорю, перейду к конкретному. Ерунда, когда говорят, что со стороны виднее. Откуда - из-за океана? И чем далее - тем лучше. Тут из Москвы ни черта не разглядят, хотя это вас уже не касается. Вы, американцы, хорошие ребята, но лучше бы вы постригли свои длинные ногти.
Вот ты, Фывапка, наверное, считаешь: бросить все к черту и уехать!
Да как же я, отец-командир, могу бросить моих ребят? Мне один раз предложили - полгода назад. Я отказался: пока все ветераны, которые здесь десять лет и больше ишачат, не заменятся,- я не уеду! Эх, Фывапка... Ведь подлецов и в Америке вашей не любят. Ты вот приехала, для тебя тут экзотический сумасшедший дом. А для меня это родная страна, хотя и действительно немного свихнувшаяся. А вы ходите по ее обломкам и радуетесь. Не дай вам Бог с петушиным вашим гонором испытать то, что сейчас имеем мы. Может ведь и на вас такое свалиться... Он замолчал, порывисто вздохнул. Ладно, хватит, выключай! А то меня уже на прорицания потянуло.
Лаврентьев быстро встал, открыл шкаф, обнажив алюминиевые бока молочных бидонов.
- А ну-ка, хозяйка, налей нашим гостям и закусить принеси, а то мы их только болтовней кормим.
Ольга хотела было возразить, но командир нахмурил брови, и она предпочла послушаться. Впрочем, Оле было приятно, что ее назвали хозяйкой. Она быстро достала кружки, налила в графины из одного бидона крепкий портвейн, из другого - коньяк местного завода, поставила на стол. И то, и другое было преподнесено командиру от благодарного народа Республики. Потом Ольга побежала в столовую за продуктами.
- Умирать буду, последнее желание знаете какое? Плешивого вздернуть и на пятно его коричневое плюнуть... Лаврентьев снова наполнил кружки. Все умолкли. А теперь послушайте, что я вам скажу. Я хочу, чтобы меня поняла американка Фывап, наша гостья, и ты, Сидоров, как мой соотечественник, тем более. Никогда не старайтесь изменить азиата на свой манер, навязать ему свои мысли, чувства, образ жизни. Он выслушает вас, кивнет головой, даже согласится, но все равно поступит по-своему. Если же вы будете чрезмерно настойчивы, он посмеется над вами. Впрочем, они всегда смеются над нами, над тем, что мы бестолково суетливы, что мы потеряли силу и власть даже над женщиной, разбазариваем слова, но забываем говорить и спрашивать очевидные вещи при встрече, выражая уважение непременным вопросом о здоровье, о делах, семье, родных. Для них смешны и нелепы наши понятия о гигиене и чистоте, они несравненно ближе нас к природе. И потому не пытайтесь обвинять в пышном многословии, это тонкая игра, нам непонятная. Не пытайтесь тем паче перехитрить азиата, дело это трудное. Его взять можно лишь силой, но, только вы ослабите хватку, он выскользнет и сам вцепится вам в горло, и подобострастная улыбка сменится оскалом и торжествующим хохотом. Восточный человек думает одно, говорит другое, а делает третье...
- Браво, Евгений Иванович! - восхищенно заметил Сидоров. Вы истинный знаток восточной души. Не будете против, если я включу магнитофон?
- Включай и заодно налей всем... Три месяца назад здесь начали твориться страшные вещи. Люди, принадлежащие к разным кланамн горцы и выходцы из долины,- обнажили кинжалы. Появилось сразу много оружия, полилась кровь. Группировки схлестнулись, вспомнились старые ничтожные обиды. Замшелые старики подняли за собой зеленых недоумков. То тут, то там под нож попадали целые семьи. Трупы со связанными колючей проволокой руками в реке. Лица изувеченные. Их вылавливали и зарывали прямо на берегу. Власть взяли боевики фундаменталистского направления. Эти были за единую, этнически чистую теократическую республику. Инородцам предлагалось катиться к чертовой матери с минимумом пожитков. Все нажитое считалось национальным достоянием Республики и платой за время проживания на ее территории. Уехали единицы. Куда остальным деваться? Некуда. Их нигде не ждали. Они испокон веку жили на этой земле, работали, жили по местным традициям и искренне считали, что все люди братья. Но "братья" вдруг решили, что "неродные" их все годы обманывали, ели кашу и плов из их казана и пора турнуть дармоедов. Люди стали бояться выходить из домов. Фабрики, где и работали инородцы, остановились. Начался хаос. В магазинах шиш ночевал. Что надо делать, чтоб уцелеть на вершине власти, когда вокруг развал и вселенский бардак? Надо добиться всеобщего мира или развязать беспощадную войну. Чем страшней будет, тем больше шанс скорей ее завершить. На мир ума не хватило - решили воевать. Но полбеды, если воевать. А начался открытый грабеж. Инородцев стали выселять кварталами. Туда же по черным спискам попадали и свои неугодные: чиновники, мелкие начальники. Первым делом увозили крепких мужиков. Руки за голову - и на автобусы. Это у них называлось чисткой. Вроде как боевиков и оружие искали. Шерстили сначала в восточной части города, сожгли все дома. Там зажиточные жили, больше по торговой части. Увезли за город, постреляли, чуть землей прикопали. А то и собирали в кишлаке людей, заставляли камнями забрасывать несчастных. А те в яме стоят, пока не забьют. Кидают все - от мала до велика. На другой день уцелевшие н бабы, дети, немного мужиков - толпой ко мне. Я открыл ворота, впустил. Что там было, хоть не вспоминай... Привезли труп женщины, положили возле КПП. Обезображена начисто, груди отрезаны. Кто так измывался? Мне кричат: "Лаврентьев, ты же русский командир, у тебя большое сердце, как же ты мог допустить такое! Почему не защитил? Ты же сильный, ты же мог!" В лицо плюют: "Вы жалкие трусы, а не офицеры!" А на другой день - снова "чистка", и буквально в сотне-другой метров от полка стреляют. Тут мои прибежали. "Командир, там директора школы убили!"
- Женя, может, не надо об этом? - умоляя, произнесла Ольга.
- А почему вы не направили танки? - спросил Сидоров.
гн Ты хоть понимаешь, что такое танки среди жилых застроек? Среди многоэтажных домов! Чапаев... Дело одной минуты - отдать приказ. Офицеры меня не понимали, рвались в бой. Патроны просятся наружу! Никому не пожелал бы побывать тогда на моем месте. Приказ свыше один - не встревать! Дело конкретной минуты... Отдать приказ. У меня сердце тогда как клещами сжало. Татары, туркмены, киргизы... Живые люди... А вот гляньте! - Лаврентьев вытащил из стола стопку писем. Мать солдата пишет. Саши Артамонова мама... Его три года назад убили. На посту часовым был - из-за автомата убили. Отвезли, похоронили, а мать все пишет ему, не верит, что он давно умер. И я не знаю, что мне с этими письмами делать. Я сказал, чтоб их мне приносили. Это письма, на которые никто не сможет ответить. Ни один человек. Вот, почитайте, да я сам лучше: "Здравствуй, дорогой Сашенька. Я снова пишу тебе письмо, все жду от тебя весточки. Понимаю, что служба у тебя трудная и нет времени ответить. Вчера я пошла в магазин и купила тебе на день рождения новую рубашку. Ты, наверное, раздался в плечах, поэтому я взяла на размер больше. Она очень красивая и теплая. Я сейчас гляжу на нее и все представляю, как ты приедешь и оденешь ее. Она тебе очень пойдет, мой дорогой сыночек. Неделю будем праздновать твой приезд. Пойдем в парк или в кино, ты всегда любил ходить со мной в кино. Ну а если тебе захочется пойти на танцы, я, конечно, возражать не буду. Ты ведь уже большой, и тебе надо будет познакомиться с девушкой..."
