— Или с ножом в спине!
Корсиканец с размаху ударил Маспи по лицу. Элуа не дрогнул.
— Тебе не следовало так поступать, Тони… никак не следовало… ты сам искал неприятностей, и ты на них нарвешься… Ох и горько ты пожалеешь об этой пощечине, Корсиканец! — только и сказал он.
— Замолкни, а то я намочу штанишки… Ты ведь не хочешь, чтобы меня прямо здесь от страха хватил инфаркт?
Трое бандитов весело рассмеялись. Уходя, Бастелика решил выкинуть новую шутку — поцеловать Селестину, просто чтобы показать, как он ценит прекрасный пол. В ответ жена Элуа плюнула ему в физиономию и тоже заработала пару оплеух. Маспи хотел броситься на Антуана, однако нож Корсиканца больно кольнул в его шею, ясно показав, что силы по-прежнему слишком неравны.
— Ну что, угомонился?.. Мадам Селестина, вы совершили ошибку… Антуан у нас на редкость ласковый малый… Ладно, чао! В следующий раз наша встреча может закончиться гораздо хуже, Маспи… Великий… А кстати, великий — кто?
Они снова захохотали с оскорбительным для хозяина дома презрением и наконец ушли. Элуа, сходя с ума от стыда и ярости, чувствовал, что отец смотрит на него с неодобрением, а Селестина и мать — с жалостью. Некоторое время он продолжал молча сидеть на стуле, а когда все же решился встать, сердито зарычал на жену:
— И все из-за твоего сына!
Селестина, задохнувшись от такой чудовищной несправедливости, даже не смогла сразу ответить.
— Моего сына? — крикнула она, вновь обретя дар речи. — А разве он и не твой тоже?
И тут Великий Маспи позволил себе совершенно бессовестное замечание:
— Я начинаю в этом сильно сомневаться!
У машины трое корсиканцев столкнулись с Пишрандом.
— Что, ходили в гости к Великому Маспи?
Бастелика хмыкнул.
— Великому… тоже мне! По-моему, он здорово сократился в размерах!
— Чисто дружеский визит, господин инспектор, — поспешил вмешаться Салисето. — Самый что ни на есть дружеский! И, кстати, я очень рад вас видеть, месье Пишранд!..
— Вот удивительно!
— Да-да, необходимо рассеять одно недоразумение… Мне сказали, будто вы взъелись на меня из-за того убитого итальянца…
— Не только, Салисето, а за все сразу, и буду преследовать тебя до тех пор, пока ты навеки не сядешь за решетку! Быть может, ночное ограбление ювелирного магазина наконец и предоставит мне случай с тобой покончить, кто знает? А ну, живо убирайся отсюда! Мне противно на тебя смотреть!
Тони закрыл глаза и до боли стиснул зубы, пытаясь справиться с пеленой бешенства, застилавшей ему разум. Антуан полез в карман за ножом. Для него это движение стало чисто рефлекторным.
— Мой кошелек! — вдруг воскликнул он.
И, словно эхо, ему ответил возмущенный возглас Боканьяно:
— Мои часы!
Ошарашенное бормотание Тони довершило картину всеобщего смятения:
— Моя…
Бандит вовремя прикусил язык и ляпнул первое, что пришло в голову:
— …ручка…
Вышло довольно глупо, и полицейский насмешливо спросил:
— Ты не ошибся, Салисето? Уж не пушку ли ты, случаем, потерял?
— Нет-нет, господин инспектор!.. У меня нет револьвера… и никогда не было… это слишком опасно… и потом, я знаю, что иметь огнестрельное оружие запрещено… Эй, ты куда собрался, Антуан?
— За нашими вещами!
— Стой на месте, дурак! Никто у нас ничего не брал… а кошелек ты где-нибудь посеял. Ну, лезьте в тачку!
На столе в гостиной Маспи лежали кошелек, золотые часы и пистолет. Дед с бабкой весело хихикали.
— А мы, похоже, не совсем потеряли сноровку… и потом, надо ж было сохранить что-то на память от таких милых гостей, верно, Элуа?
Сложив рот сердечком, тщательно завив волосы и облачившись в свой самый лучший костюм и ослепительно сверкающие лакированные штиблеты, Ипполит Доло с легким сердцем позвонил в дверь Адолей. Дверь открыл Дьедоннэ и с заговорщической улыбкой поинтересовался, зачем Ипполит явился к ним.
— Что тебя сюда привело, малыш?
— Очень важное для меня дело, месье Адоль.
Войдя в маленькую гостиную, где в витринах и на столиках красовались изделия ремесленников со всего света, Ипполит немного смутился, тем более что среди всей этой роскоши стояла Перрин Адоль, еще сильнее обычного смахивающая на Юнону. Парень поклонился.
— Мадам Адоль, я пришел…
Она грубо перебила гостя:
— Да знаю я, зачем ты пришел! И, если хочешь знать мое мнение, я против этой жениться! Двадцать лет воспитывать и оберегать лучшую девушку во всем городе, а потом отдать ее ничтожеству вроде тебя… Честное слово, после этого невольно подумаешь, что лучше вообще не иметь детей!
Парень попытался было возразить.
— Позвольте, мадам Адоль…
— Не позволю! И вообще предупреждаю: в этом доме не стоит и пробовать говорить громче меня! Ясно? И еще… насчет Пэмпренетты… можешь ее забирать, коли она согласна, эта дура! Но ты не получишь в приданое ни единого су! Она возьмет с собой только те тряпки, что на ней, да самый маленький чемоданчик барахла! Но раз ты ее так любишь, соблазнитель фигов, я думаю, на приданое тебе плевать?
— Разумеется, меня это нисколько не волнует!
— Поговори еще со мной подобным тоном, и я тебе так наподдам, что за месяц не очухаешься!
— А когда свадьба, мадам Адоль?
— Когда наскребешь на нее денег, нищеброд! Пэмпренетта!
Со второго этажа послышался тонкий голосок:
— Что?
— Спускайся! Тебя тут ждет твой жалкий ухажер!
Пэмпренетта мигом сбежала по лестнице, вообразив, что пришел Бруно, и окаменела от изумления при виде Доло.
— Чего тебе надо?
— То есть как это? Разве мы с тобой не договорились?
Пэмпренетта, напустив на себя самый невинный вид, посмотрела на мать:
— Ты понимаешь, что он тут болтает?
Перрин так обрадовала перемена в настроении дочери, что она цинично поддержала ее игру:
— Знаешь, не стоит обращать внимания… У Доло все слегка чокнутые, это передается от отца к сыну…
Ипполит почувствовал, что с него хватит.
— Да вы все, никак, издеваетесь тут надо мной? — заорал он.
Мадам Адоль испепелила его высокомерным взглядом.
— Потише, малыш, потише… а то как бы с тобой не приключилось несчастье…
Но парень, вне себя от обиды, окончательно утратил самообладание:
— Вы обо мне еще услышите! А вам, Дьедоннэ, разве не стыдно, что в вашем доме мне нанесли такое оскорбление?
— О, я вообще молчу… и никогда ни во что не вмешиваюсь… Но коли ты спрашиваешь мое мнение, то думаю, лучше бы тебе отсюда уйти!
Ипполит с быстротой молнии выхватил из кармана нож.
— А что, если, прежде чем уйти, я вам пущу кровь, как борову?
Перрин Адоль была женщина с головой и в случае необходимости никогда не думала о расходах. Оставив мужа стонать от страха, она схватила огромную вазу, прибывшую прямиком из Гонконга и расписанную лазурью в лучших традициях расцвета китайского искусства. Высоко подняв это великолепное творение гонконгских мастеров, мадам Адоль с громким выдохом расколотила его о голову Ипполита Доло. Тот, не успев и пикнуть, вытянулся на полу. Перрин взяла побежденного за шиворот и без лишних церемоний вытащила на тротуар. Удивленному таким странным маневром соседу она объяснила:
— Вы не поверите, но этот тип посмел просить руки моей дочери!
Дьедоннэ встретил супругу жалобными причитаниями:
— Ты его хоть не убила?
Перрин пожала мощными плечами.
— Какая разница? Пэмпренетта, поцелуй меня, моя прелесть.
Девушка бросилась в материнские объятия и замурлыкала как котенок.
— До чего же я рада, моя красотулечка, что ты не выходишь замуж!
Пэмпренетта живо отстранилась.
— Но я выхожу…
— Ты все-таки… И за кого, скажи на милость?
— За Бруно Маспи!
Так и оставшийся на тротуаре сосед впоследствии говорил, что в первую минуту решил, будто на семейство Адоль напали зулусы (означенный господин когда-то дрался с ними в Африке), таинственным образом высадившиеся в Марселе. Во всяком случае, дикий топот, страшные завывания, вопли и стенания сотрясали весь дом. Люди высовывались из окон, не понимая, что происходит, и удивленно переговариваясь. В конце концов все обитатели улицы пришли в такое возбуждение, что Перрин пришлось выйти и успокоить соседей.
— Ну? Теперь уже нельзя даже выяснить отношения в собственной семье?
Именно в эту минуту Ипполит открыл глаза. При виде мадам Адоль парень схватил ноги в руки и, как заяц, дал стрекача.
Фонтан Богач смотрел на Бруно круглыми глазами.
— Э! Мой мальчик, насколько я понимаю, ты обвиняешь меня, будто я прибрал к рукам на миллион драгоценностей, стянутых тем итальянцем, что перебрался в мир иной непосредственно из Старого Порта? — Старик благочестиво перекрестился. — И я же, по-твоему, купил побрякушки, которые сегодня ночью свистнули на улице Паради? Бруно, ты меня разочаровал… Можно подумать, я не знаю тебя с рождения…
