не обращали.
– А балкон? – шепнул Гале на ухо Паша, после чего втащил ее в квартиру.
– В вашей квартире сейчас он отперт? – так же тихо спросила она.
– Нет. – Госпожа Лавинская боялась сквозняков и сразу велела закрыть не только балконную дверь, но и форточку в комнате, где они сидели. – Но сказать все равно надо. Пусть отпечатки снимут. Любая мелочь может пригодиться следствию.
– Ладно, – пожала плечами Галя.
– Товарищ следователь, – прокричал Паша. – Тут свидетельница есть.
Улыбкин поднял глаза, он что-то писал, шевеля губами.
– Девушка живет в квартире сверху. Говорит, на ее балконе был кто-то посторонний.
– Сегодня? – оживился Улыбкин.
– Нет. И я не уверена, что был… Но будто вещи по-другому расставлены. Веревка для сушки белья сорвана. – Про голубиное дерьмо она упоминать не стала.
– Может, ветер? Позавчера такой был, что незакрепленные урны сносил.
– Все же отреагировать на это заявление вы обязаны, – сурово проговорил Паша.
– Конечно. Сейчас криминалист тут закончит и к вам, девушка, поднимется.
Галя кивнула и удалилась.
– Еще Эрнесту кто-то звонил за пару минут до моего ухода. Проверите?
– Конечно. Все звонки. И на мобильный, и на городской.
Паша сел, обхватил голову руками. Волосы были влажными, потому что он подставлял макушку под струю воды. Это помогало.
– Опять накрыло? – забеспокоился Улыбкин.
– Нет, в порядке. Просто очень устал и не знаю, что делать. Родителей кто-то хоронил, не я. А сейчас мне этим заниматься.
– В первую очередь позвони завтра в НИИ. Профком (или кто там сейчас занимается подобными вопросами) поможет. А сейчас топай в кабинет деда, осматривай стол и полки.
– На предмет?
– Может, пропало что?
– Даже если так, я не знаю. Пять лет тут не был.
– Вот тут лежат деньги, – следователь указал на супницу, стоящую в стенке. – Двенадцать тысяч рублей под крышкой. Они лежат, понимаешь? Их не украли. Еще под вазой зеленая купюра. Профессор настолько наплевательски к деньгам относился? Или были суммы, которыми он дорожил?
– По-моему, нет. Он мог годами не снимать суммы с вкладов. И если деньги обесценивались, Эрнест даже не расстраивался.
– Ценности в доме были?
Какие-то да! И он, Паша, должен их унаследовать! Поди знай, что это…
– Короче, иди, осматривай квартиру, – подытожил Улыбкин. – А то мотива нет.
Паша поплелся в кабинет, начал выдвигать ящики.
– А это кто? – спросил собирающий покинуть квартиру Михалыч. И кивнул на афишу, с которой улыбалась Мария Лавинская. Эрнест афишу в рамку заключил и повесил над своим столом. – Эта дамочка здесь повсюду.
– Любовь профессора Субботина.
– В артистку втюрился? Бывает.
– Да. Но они знакомы с детства. Она местная, Мария Лавинская, звезда оперетты. Может, слышали?
– Не-а. Но хороша, чертовка.
Михалыч удалился. А Паша сменил дислокацию: переместился в спальню Эрнеста. На кровати все еще лежал альбом с фотографиями, которые они вместе рассматривали три часа назад. Пусть это будет последним воспоминанием, связанным с Эрнестом. Не то, где он харкает кровью… Это!
– Поплачь, – услышал Паша голос следователя. Он не заметил, как тот подошел. И как у самого слезы покатились по лицу.
Улыбкин присел рядом, похлопал по плечу.
– Мы уезжаем. Может, тебя подбросить куда? – Паша мотнул головой и вытер влажное лицо рукавом толстовки. – Останешься тут? – Он кивнул. Альбом сложил и прижал к груди.
– Не страшно?
– Странно, нет.
– После того, что тебе пришлось пережить в детстве?
– Может, именно поэтому? Я провел несколько часов в доме, где остывали трупы моих родителей. А сейчас я тут один.
– К соседке сверху поднимись. У нее останься. Она девка нормальная, и квартира у нее большая.
– Нет, я лягу тут. На кровати Эрнеста.
Паша опустился на подушку. В одежде, с фотоальбомом в руках.
– Захлопните дверь, хорошо? Так устал…
И мгновенно уснул.
Прошлое
Сначала их было двое – Физик и Лирик. Мальчишки жили в одной коммуналке и учились в параллельных классах. Первого звали Сеней, второго Гурамом. Сеня родился в Энске, а Гурам переехал из Армении в возрасте шести лет. Худой, смуглый, губастый пацан с копной смоляных кудрей был тут же прозван Папуасом. Над ним издевалась соседская детвора. И не только белобрысая, конопатая, светлоглазая. Цыганята тоже дразнили. Они пусть внешне и не особо отличались от Гурама, но были бойкими, драчливыми, а Папуас – тихим, воспитанным, всегда аккуратно одетым. Он не гонял в футбол, не лазил по подвалам, не стрелял из рогатки… Он читал! Выходил во двор с книжкой и усаживался на скамейку под окнами квартиры. Из них за ним приглядывала бабушка и гоняла местное хулиганье.
Гурам сначала плохо говорил по-русски, но вскоре научился. Овладел языком лучше детей аборигенов. Думал, к нему станут добрее, ан нет.
Сеня верховодил местной шпаной. Бывало, подтрунивал над Гурамом, но беззлобно. Отец, который работал боцманом на барже, наказал никогда не обижать тех, кто физически слабее. И девочек, даже если они вдвое крупнее. Он был хорошим мужиком, правильным, жаль, пил много и из-за этого погиб – выпал за борт и утонул.
…То был предпоследний день лета. Послезавтра в школу, первый раз в первый класс. Сеня категорически не желал учиться, потому что не умел ни читать, ни считать, ни даже писать свое имя. Не до глупостей ему! Он был командиром в игре «казаки-разбойники» и прогулял все подготовительные занятия. Поэтому решил сбежать к бабушке в область и поселиться в ее сарае. Авось не сразу найдут и в этом случае отдадут в школу на следующий год. Он собрал мешок с едой и водой, сел на свой раздрызганный велик и отправился в путь. Цепь слетела метров через триста. Сеня принялся с нею возиться, когда увидел Гурама и цыганенка Ваську. Последний бил Папуаса ногами. А тот вместо того, чтобы дать сдачи, прижимал что-то к своей груди и бормотал:
– Не трогай его, не трогай…
Его… Не меня!
И тут Сеня увидел, что Гурам держит котенка. У того на белой мордочке было красное пятно. Кровавое, судя по всему. Во дворе поговаривали, что Васька живодер, но никто не видел, как он мучает животных. Папуас, судя по всему, увидел. И встал на защиту котейки.
– Ах ты гнида! – вскричал Сеня и кинулся на Ваську. – Над беззащитными издеваешься?
Васька был старше на два года, выше на голову. И он не боялся дошколенка. Но когда увидел в его руке цепь от велика, умчался прочь.
– Он бил его камнем, – шептал Гурам, а по его смуглому лицу катились слезы. – Хотел голову размозжить…
– И ты кинулся спасать?
