— А поближе не было? — недовольно пробурчал Калагун.
— Будет и поближе, до утра времени достаточно, — оптимистично пообещала я.
— Если мы с тобой на этом тарантасе до утра доездим, — не менее оптимистично проворчал Калугин, добавил под нос нечто ну очень матюгучее, и заслуженный отечественный тарантас понимающе чихнул, дернулся и кряхтя поехал.
Оптимизм — штука заразительная, чтобы не сказать заразная, и аукнулся он нам на первом перекрестке. На том самом, крайне невезучем, где две недели назад мы едва не вляпались в автец с криминальными разборками. Помните, когда «тойота» с «мерседесом» грузовик не поделили? Сегодня роль возмутителя спокойствия исполнял до неприличия раскормленный инспектор дорожного движения, этакий потешный Винни-Пух с полосатым жезлом, которому не иначе как со скуки приспичило поиграть в регулировщика. При работающем светофоре, поспешу заметить. Массовик-затейник развлекался в строгом соответствии со служебным положением, водители спецфического юмора не понимали; как и следовало ожидать, со всех сторон неотвратимо нарастали пробки. Было ясно — застряли мы надолго.
Калугин кипел, как радиатор. Для справки: у нас матом не ругаются — у нас им разговаривают. Лешка в выражопованиях не стеснялся, я в основном молчала, занятая переводом с разговорного на мал-мала приемлемый. Среди знакомых слов изредка попадались русские и почти приличные.
Интересно, к чему он это всё?
Калугин выражался:
— И каким же их таким неприличным органом мастрячат, спрашивается, — многосложно кипятился Лешка, — расплодили сволочей, слово нехорошее, только и умеют, слово еще хуже, что заторы создавать и штрафами обкладывать, слово хуже прежнего… Знаешь, как у шоферюг гаишник называется?
Я знала, но молчала.
— Правильно, мастер машинного доения, — поддерживал разговор Калугин. — А если два гаишника? Стало быть, бригада машинного доения. А три? Точно, три гада машинного доения, чтоб их всех, слово хуже некуда… А почему долбанных гаишников в гребаных гибэдэдэшников переименовали, знаешь?
Я догадывалась, но всё равно молчала.
— Правильно опять-таки, слово еще хуже, чем даже хуже некуда, — без знаков препинания продолжал Калугин, — это чтобы самый распоследний чайник уяснил, как по жизни мусора службу понимают. А они ее конкретно понимают: гони инспектору бабки, двигай дальше, понял! А не понял — всё равно плати… всем плати, за всё плати, а если что останется, тебе же самому на сдачу в рожу плюнут. Скажи еще, что нет!
Я пока молчала.
— Ну что за жизнь такая! — самозабвенно клокотал Калугин. — Докатились: иногда и рад бы заплатить — хрен ты с ним, было б дело, а безделица приложится, да толку что с того! Вон в гараже наш гарантийный «форд» ни фига отремонтировать не могут, казенных запчастей даже за собственные деньги не допросишься, слесарюги до того допились, что их не разговором — их уже рублем не прошибешь. Пока не протрезвеют, будем мы на этой развалюхе париться, если раньше вместе с ней на гайки не того… Кстати, Янка, говорят, ты в тачках разбираешься? Угадай с трех раз, почему наш тарантас без продыху чихает: что по-твоему — трамблер? свечи? карбюратор?
Я всё еще молчала.
— Тоже верно, ни в жизнь не догадаешься, — охотно согласился Лешка. — Какие там свечи с карбюратором, когда сменщику, так его растак перетак в разэдак, бензином было лень вовремя заправиться! Он, простой такой, без спросу канистру в бак залил, редиска нехорошая, нашустрил в подсобке. А там же не бензин — та канистра с «форда», а «фордешники» — они же дизеля у нас, на соляре ездят. Человек реальности не видит, а ты мне что-то про свечи говоришь…
Я до сих пор молчала.
— А еще жена сегодня приезжает, мать ее ети, прамама ее йети, — от души пожаловался он. — Представляешь, тещу из деревни в подарок мне везет навеки поселиться! Запудрили мне мозги — погостить, мол, погостить, а тут вдруг выясняется, что мамаша уже тихой сапой дом свой продала, будь она неладна. Всё, ни в туды и ни в сюды, кругом одна засада. Янка, женись на сироте! Вместе с тещей жить — врагу не пожелаешь, ты хотя бы на Эдичку, на Хазарова нашего взгляни — до чего его жена с тещей умудохали. Знаешь же, что бабы с мужиками делают…
Еще бы мне не знать. Ну сами посудите.
Молчать мне надоело.
— Лешенька, словцо ты неприличное, еще раз неприличное и снова неприличное! Ты сегодня что — кактусом позавтракал? — не выдержала я. — Ну ты зарядил!.. Менты тебя достали? Так всех они достали, давным-давно достали, но это же не повод. Сменщик олух, машина барахлит, всё равно не повод — не вчера родились, не в первый раз живем, незачем по пустякам матомной энергией на меня плеваться. Супруга приезжает? Это — да, допустим, это повод, а теща, предположим, даже на причину тянет, признаю, причем на уважительную. Согласна, но я-то здесь при чем — я ж тебе не теща!!
— Жалко, что не теща — на такую тещу я бы и жену с доплатой поменял. А вообще-то это я для профилактики, чтобы жить не так обидно было… Не сердись, ты ведь понимаешь, ты ж свой парень, Янка, — отвалил мне комплиментище Калугин.
Спасибочки.
— Понятно, что не твой… Короче, Лешенька, к чему ты это всё, кроме профилактики? Колись давай, чего тебе из-под меня такого исключительного надо, многосложный мой? — спросила я, сиречь «свой парень Янка».
— Так я же говорю — вилы мне, короче, ситуевина-то у меня какая: машину надо на вокзал сгонять, баб я должен встретить, поезд около полуночи придет. Янка, удружи, я по-быстрому — туда-сюда, за часок управлюсь. Я и Рудасу легонько намекнул, он в принципе не против — мол, если ты отпустишь…
— И всё?!
— Всё.
— И больше ничего?
— А чего еще?
Даже скучновато. Стоило бодягу разводить! Согласие само собой подразумевалось — в такого рода пустяках своему водителю отказывать не принято. Дел на грош, а трепотни на доллар, но по крайней мере время скоротали, пока в заторе маялись. Так, с шутками и прибаутками, под сиреной и миглом…
Пробку мы осилили, но уехали не слишком далеко. Едва мы разогнались, вдруг откуда ни возьмись… Или так: вдруг откуда ни возьмись, едва мы разогнались… Словом, буквально через несколько минут очередной невесть откуда взявшийся страж правопорядка жезлом приказал нам остановиться. Еще один мастеровой в милицейской форме без дела отирался на газончике. Оба, что занятно, с автоматами и в бронежилетах.
— Оба-на ты еба-на, — у Калугина аж матерщина кончилась, — ну полный беспредел: «неотложку», гады, тормозить затеяли! А если бы у нас клиент в карете загибался? Точно отморозки… эх, нет на них товарища Калашникова, нет!
— Как же нет? А что ж на них повешено?
— Да чтоб оно у них никогда не встало, что на них повешено! — Калугин подрулил к поребрику. — Сказал бы я тебе, что на них повешено, только слов таких на свете нет, даже выражений не осталось…
Мы остановились. Лешка полез за документами. В мою дверцу тоже постучали. Ага, типа: кто там? — Я. — Я? Как, разве это я, это же не я, а некий мент Звездюлькин! А коли я не я, а данный мент Звездюлькин, то кто же тогда я, а вдруг и мент к тому же не Звездюлькин?
Как очень скоро выяснилось, с юмором у моего нечаянного визави было скверновато. С внешностью, манерами и головой, к сожалению, тоже. Если предыдущий обормот (тот, на перекрестке) с легкостью тянул на Винни-Пуха, даже перетягивал его, то этот недомерок мог бы по контрасту сойти за мультяшку Пятачка, но — смахивал на крысу. И не на мультипликационную или канцелярскую, а на самую что ни на есть канализационную. Мелкий, хлипкий, какой-то недоделанный, маковка размером с фигу, глазки-бусинки на ней — очень не понравился он мне, греха таить не буду.
Звездюлькин-не-Звездюлькин не вполне разборчиво представился:
— Оперуполномоченный лейтенант Козлов.
Напомню: молчать мне надоело.
— Извините, неуполномочный лейтенант — кого?
— Не кого, а лейтенант Козлов. А вы кто будете?
— А вы не догадались? Ну сами посудите: кто у нас по жизни в машине с красными крестами в халате и с фонендоскопом под мигалкой ездит? Попробуйте с трех раз: доктор, доктор или всё же доктор?
