Эдуард Маннер, конечно же, дома и сразу выходит навстречу позднему гостю. В этот час служанки уже нет, а Маннер, как всегда, бодрствует по ночам. Но сегодня он, кажется, принял слишком большую дозу и как бы полуприсутствует, что не обещает ничего хорошего. В спальном халате Маннер выглядит довольно неряшливо, он несколько дней не брился, в торчащей во все стороны щетине теряется бородка и пышные усы, обычно подчёркивающие белизну его кожи. Глаза неестественно блестят — это действие наркотика. Джонсона Маннер не узнаёт, принимая его за своего сына, и делает комплимент по поводу его элегантного и пристойного вида; отцовским жестом стряхивает с рукава смокинга пылинку и поправляет галстук. Джонсон, для которого этот старик — последняя надежда на спасение, не протестует, он готов вести себя с ним как можно сдержаннее. И представляется решительно, но вежливо: «Я — Ральф Джонсон!»
— Какое может быть сомнение! — восклицает Маннер и улыбается так, словно перед ним ребёнок или сумасшедший. — А я — царь Борис!
И садится в кресло-качалку с подушками по краям, небрежно указывая гостю на кресло:
— Валяй, садись.
Но гость предпочитает стоять, он нервничает и хочет, чтобы хозяин его выслушал. Он упирает палец в свою грудь и отчётливо повторяет:
— Джонсон. Я — Ральф Джонсон.
— Ну конечно же! Покорно прошу меня простить! — произносит Маннер вполне светским тоном. — Фамилия, вы же понимаете… Что вообще значит фамилия? А как поживает госпожа Джонсон?
— У меня нет жены, — отвечает американец, начиная выходить из себя. — И вы прекрасно знаете, кто я!
Маннер как будто задумывается, погружаясь в мир таинственных размышлений, где образ нежданного гостя начисто исчезает. Он слегка покачивается в кресле. В ореоле свалявшейся бороды то возносится, то медленно опадает его лицо и лихорадочно сверкают глаза, двигающиеся равномерно, словно маятник. Наконец раздаётся голос Маннера, не прерывающего маятниковое движение, которое, если не отрывать от него взгляда, способно вызвать обморок.
— Конечно… Конечно… Но, мой милый мальчик, тебе следует жениться… Я поговорю об этом с Эвой… Она знает вполне приличных девушек…
— Выслушайте меня! — резко говорит Джонсон. — Я — Ральф Джонсон. Сэр Ральф! Американец.
Маннер смотрит на него, недоверчиво щуря глаза.
— А что вам от меня нужно? — спрашивает он.
— Деньги! Мне нужны деньги. Немедленно! — Джонсон спохватывается, он понимает, что таким тоном денег не просят. Надо говорить по-другому. Отчаявшись, он опускается в кресло.
Но к старику, который вновь принимается раскачиваться, внезапно возвращается благорасположение и добродушная улыбка, с которой он начинал разговор.
— Послушай, сынок, сегодня утром я уже дал тебе пятьдесят долларов. Ты слишком много тратишь… На девочек, конечно? — Развеселившись, он прищуривает один глаз и неожиданно грустно добавляет: — Если бы твоя бедная мать была жива…
— Довольно! — кричит Джонсон, теряя над собой всякий контроль. — Бога ради, оставьте в покое мою мать, жену и сестёр! Мне нужна ваша помощь. Я подпишу вам бумагу, дам закладную на моё имущество в Макао.
— Ну, это лишнее, сынок, между своими это ни к чему… Но постой, ты что-то сказал о сестрах. Чем они сейчас занимаются?
Джонсон, который не в состоянии уже видеть качающееся кресло и не в силах оторвать от него взгляд, поднимается и начинает мерить комнату большими шагами. Он напрасно теряет время с этим старым наркоманом, который, ко всему прочему, вот-вот сейчас уснёт. Проще достать деньги на том берегу, в Виктории, у богатых ростовщиков, торгующих в дешёвых лавках на Куинс-роуд. Быстро приняв решение, Джонсон покидает дом, изо всех сил хлопает дверью и быстро сбегает по лестнице, совершенно забыв о лифте.
Воздух по-прежнему влажный и душный, что особенно чувствуется, когда выходишь на улицу из помещения с кондиционером. Обшарпанное такси всё ещё стоит у тротуара. Не задумываясь над поразительной предупредительностью водителя (запоздалый клиент, которого он подвёз полчаса назад, вполне мог возвращаться домой), Джонсон машинально подходит к машине. Китаец открывает ему дверцу.
— Старая лиса, не так ли? — спрашивает китаец по-английски.
— Кто? — резко бросает Ральф.
— Господин Маннер, — отвечает водитель, многозначительно прищурив один глаз.
— О ком вы говорите? — спрашивает американец, притворяясь, что не понимает.
— Его все тут знают, — говорит шофёр, — только в его окне по ночам не гаснет свет. — Он показывает пальцем на большое окно на пятом этаже: за шторами из прозрачного тюля, образующими светлый фон, резко выделяется тёмный силуэт мужчины, который смотрит на безлюдную аллею. Одно-единственное старое такси стоит на аллее у тротуара, вежливый водитель захлопывает дверцу за усевшимся на заднее сиденье пассажиром. После чего садится на своё место, машина трогается с места и отъезжает со скоростью рикши.
Эдуард Маннер отворачивается и отходит от окна, довольно потирая руки. Оставшись в комнате один, он радостно улыбается. Хорошо бы позвонить сейчас леди Аве и рассказать о встрече, но в такой поздний час она, конечно же, спит. Проходя мимо кондиционера, Маннер переводит регулятор на одно деление назад. Потом возвращается к письменному столу и снова принимается писать. Очень скоро, быстрым и мерным шагом пройдя долгий путь от пристани, вернётся с собакой молодая служанка-евроазиатка. Нетрудно догадаться, что речь идёт об одном из огромных чёрных псов леди Авы; девушку зовут Ким. И всё же это не она, а другая служанка (так обманчиво на неё похожая, словно они — близнецы, и имя её пишется, возможно, тоже Ким, и почти так же произносится, а разницу способно уловить разве что китайское ухо), но и не та, что должна была провести эту ночь со своей хозяйкой. Да, это не та девушка, которая — неожиданно и в самую последнюю минуту освобождённая от своей обязанности леди Авой — вышла из Небесной Виллы, ведя на поводке собаку, решительным шагом поспешила на пристань Виктории и села на паром. Увидев там сэра Ральфа, она постаралась, чтобы он её не заметил, первой сошла по прибытии в Колун на берег и продолжила свою ночную прогулку в тени свисающих ветвей огромных фиговых деревьев. Такси, за которым спешил рикша, догнало её и опередило, затем, чуть позже, догнало во второй раз, теперь уже без рикши; машина очень старой марки, узнать её легко, двигалась она медленно, с наглухо закрытыми окнами. Это же такси встречается ей и в третий раз (теперь оно едет навстречу), перед самым местом назначения.
Кроме Ким, Джонсона и тайного агента, следившего за ним по приказу полицейского лейтенанта из Гонконга, на пароме был ещё некто — ничего удивительного в этом нет: в ночные часы паром курсирует крайне редко — четвёртый человек, вполне заслуживающий упоминания. Это Джордж Маршат, бывший жених Лауры, который долго и бесцельно бродил по парку, изнуряя себя воспоминаниями об утраченном счастье и отыскивая поводы для отчаяния. Маршат покинул приём очень рано — в его присутствии не было уже смысла — и немного поплутал по территориям соседних вилл, скрывающихся за высокими стенами или в зарослях бамбука; потом вернулся к своей машине, оставленной у Небесной Виллы, и поехал по огибающей остров дороге. Он то и дело останавливался у открытых ещё баров и казино, чтобы выпить виски. Миновав Абердин, Маршат задержался ненадолго в пляжном клубе, известном своей дешёвой роскошью, посадил в машину симпатичную проститутку-китаянку и поехал дальше, пытаясь поведать спутнице свою историю; понять женщине ничего не удалось, ибо говорил он совершенно неразборчиво и повествование его было слишком хаотичным. Во всяком случае, чтобы он сумел забыть о потрясшем его горе, она предложила ему свои услуги, но с миной оскорблённой добродетели Маршат ей отказал, повторяя, что он вовсе не хочет ничего забывать, а только понять, что же касается женщин, то с ними раз и навсегда покончено, жизнь утратила для него всякую прелесть, и он собирается броситься с высокого берега в море. Проститутка тут же попросила её высадить, чтобы не оказаться замешанной в скверном деле, и Маршат недолго думая высадил её там, где они ехали, то есть неизвестно где, в пустынном месте, и протянул ей пятидесятидолларовую бумажку в качестве компенсации. Женщина долго и церемонно его благодарит, уверяя, что за такую сумму она могла бы… и т. д., но Джордж Маршат уже отъехал. Он продолжал ехать прямо, никуда не сворачивая, всё увеличивая и увеличивая скорость и всё меньше обращая внимание на бесчисленные повороты дороги, петляющей над самым обрывом, и на небольшие прибрежные деревушки, которые он проскакивал, не сбавляя скорости, пока наконец не оказался в предместье Виктории, где его немедленно задержал полицейский патруль, ибо по движению машины было понятно, что водитель пьян. Он предъявил документы лейтенанту жандармерии, который сразу же узнал в нём голландского торговца по имени Джордж Маршат, одного из самых подозрительных гостей, которого он допрашивал на вечернем приёме у Эвы Бергман: именно у него при обыске был обнаружен заряженный пистолет. На вопрос, что он делал с той минуты, как покинул Небесную Виллу, незадачливый жених перечислил все бары, в которых пил (по крайней мере, те, что запомнил), но эпизод с проституткой обошёл молчанием. Лейтенант записал в блокнот маршрут его перемещений, после чего — поскольку фирма Маршата была известна в городе и найти его было нетрудно — отпустил, посоветовав ехать медленно, но сначала составил протокол о вождении машины в нетрезвом состоянии. Маршат завернул в портовый бар и выпил там несколько рюмок, после чего въехал на машине на паром. Ни Ким, ни Джонсон на пароме его не видели, он заснул за автомобильным рулём в ту самую минуту, когда машина оказалась на палубе. Но даже прогуливаясь по палубе, он не сумел бы застрелить американца, ибо за несколько часов до этого, на Небесной Вилле, пистолет у него конфисковала полиция.
