Не успел он войти в большой салон, как к нему подошёл низенький лысый толстяк, лоснящееся лицо которого было таким красным, словно у него вот-вот случится апоплексический удар. Американец, не имевший никаких оснований избегать общества, отправился вместе с ним в буфет выпить бокал шампанского и выслушал там немало занимательных историй о нелегальных операциях, проведённых недавно поставщиками крепких напитков. Рассказ, впрочем, затянулся дольше, чем хотел того сэр Ральф. Толстяк большую часть жизни провёл в колониях и знал массу скандальных историй, которыми охотно делился с друзьями и знакомыми; в этот вечер, например, рассказывая о поддельных напитках, он вдруг поспешно и как бы услужливо принялся описывать Бог знает где используемые методы подавления воли красивых девушек, которых отыскивают прямо на улице или на светских приёмах и отправляют затем в специальные бордели, рассчитанные на любителей острых ощущений и сексуальных маньяков. И тут же перешёл к рассказу об отце семейства, который случайно встретил в таком заведении собственную дочь, но утомленный навязчивой болтовнёй американец нашёл предлог, чтобы заткнуть толстяку рот или, по крайней мере, не выслушивать его историй: он отправился танцевать. Его выбор пал на молодую женщину, которую он встретил здесь впервые: блондинку в белом платье, с очень большим декольте, непередаваемо грациозно скользившую по паркету. Позднее он узнал, что её зовут Лорена, что она приехала недавно из Англии и живёт пока у леди Авы.
А ещё позднее, в тот же вечер, ужасная новость потрясла собравшихся: один из гостей, которого совсем недавно здесь видели, некий Джордж Маршан, считавшийся в городе весьма рассудительным молодым человеком, был найден убитым в собственном автомобиле. Как только его обнаружили, полиция приступила к энергичным розыскам, допросив для начала одну проститутку-китаянку, которая будто бы провела некоторое время в его обществе (их видели вместе в клубе недалеко от Абердина). Несмотря на то, что портфель убитого исчез, полиция подозревает не просто кражу, а преступление на любовной почве. На этом основании возникают бесчисленные догадки и предположения, обрастающие такими скабрёзными домыслами, которые самого Маршана, несомненно, привели бы в недоумение. Театральное представление, назначенное на одиннадцать часов, несмотря ни на что, состоялось: Маршат (или Маршан) не принадлежал к числу завсегдатаев дома и на сегодняшний вечер был приглашён, можно сказать, случайно. Никто из гостей не знал его иначе, как только по фамилии, а большинство и вообще о нём не слышали.
Программа сегодняшнего представления состояла, прежде всего, из двухактной комедии с тремя традиционными персонажами: двое мужчин и женщина, которая обручена с одним, влюбляется в другого и т. д. В роли молодой женщины выступила Лорена, и уже это делало пьесу интересной. В середине первого акта, когда сцена потонула во мраке настолько глубоком, что зала стало не видно, я тихо поднялся и направился к маленькой двери, которую нашёл наощупь. Но в темноте, видимо, ошибся, ибо коридор привёл меня в совершенно незнакомое место. Нечто вроде двора или сада на открытом воздухе: освещённое большими керосиновыми фонарями, это место, несомненно, используют для хранения театрального реквизита — здесь в ужасном беспорядке валяются части всевозможных декораций. Лист фанеры прислонён к полузасохшим банановым деревьям, на наружной его стороне нарисована стена: тут и там темнеют большие тёсаные камни, железные кольца, вмурованные на разных уровнях, тяжело свисающие проржавевшие цепи. Весь ансамбль, несмотря на свою реалистичность, выполнен довольно небрежно. Чуть в стороне, напротив ангара, в неверном свете виднеется фасад магазина мод: в витрине с английскими надписями манекен в облегающем платье держит на поводке огромную чёрную собаку. Лишённая подсветки рампы и помещённая криво, эта декорация совершенно не вызывает ощущения объёма. Обнаруживаю также предметы меблировки и её части, которые понадобятся в сцене с опиумным притоном: окна, двери, лестничные ступени и т. д.
Кроме этих остатков театрального реквизита, во дворе полно всякого хлама: сломанная коляска рикши, старая метла, разобранный деревянный помост, несколько гипсовых статуй, множество сундуков без крышек с осколками посуды и разбитыми бокалами, один из них — с бокалами для шампанского, треснувшими, расколотыми, без ножек или вовсе разлетевшимися на кусочки и брошенными грудой стекла. В поисках выхода с этой свалки я оказался в совершенно тёмном углу. Натыкаюсь на какие-то нагромождённые друг на друга предметы, ощупываю их и узнаю: это толстые иллюстрированные журналы на глянцевой бумаге в формате китайских изданий. Коснувшись вытянутой рукой чего-то холодного и влажного, тут же отступаю. Всё ещё надеюсь, что найду проход между многочисленными кипами журналов, но наталкиваюсь на другие предметы — одинаковой формы, очень холодные и чуть скользкие, и по их резкому запаху догадываюсь, что это большие рыбины, признанные несъедобными.
В ту, же минуту слышу за своей спиной голос и оборачиваюсь резче, чем того требует ситуация. Во дворе кроме меня есть кто-то ещё; неподвижно застывший мужчина, которого я принял за скульптуру, протягивает руку в ту сторону, куда я направляюсь, и говорит на ломаном английском: «Пожалуйста, туда». Благодарю его и двигаюсь в указанном направлении. Оказывается, он указал мне не выход, как я думал, а туалет, освещённый всё теми же керосиновыми фонарями, довольно грязный, с испещрёнными надписями оцинкованными стенами. Больше всего надписей на китайском языке, в основном, неприличных, поражающих воображение небывалой изысканностью, совершенно в этом месте неожиданной. Различаю слова, написанные по-английски: «Странные вещи творятся в этом доме», а чуть пониже тем же старательным, не совсем уверенным почерком: «Старая госпожа — свинья». Проведя в туалете немного времени, чтобы не вызвать подозрений у моего добровольного проводника, если он продолжает следить за мной, выхожу во двор. И тут меня охватывает сомнение: я не знаю, куда направляла меня минуту назад рука, протянутая в сторону густых зарослей китайской розы, ибо прямо перед собой вижу выход, о котором не подозревал, и попадаю в парк виллы. Сразу же определяю, что я — возле скульптурных групп, о которых уже несколько раз упоминал, но сейчас я вижу скульптуру, раньше, казалось, отсутствовавшую; в противном случае, она привлекла бы моё внимание своим исключительным расположением на пересечении двух аллей и ослепительной белизной мрамора: передо мной, несомненно, последнее приобретение леди Авы. Земля вокруг скульптуры проминается под ногами, как будто бы скульптуру поставили здесь совсем недавно. Цоколь углублён таким образом, что обе фигуры находятся на одном уровне с прохожим, да и высотой они как раз с человека. Скульптура носит название «Отравление», это слово хорошо видно, несмотря на темноту (к которой мои глаза привыкают), так как вырезано очень крупными, закрашенными чёрной краской буквами в верхней части белого мраморного монумента. Мужчина с бородкой и в очках, одетый в сюртук, с небольшим пузырьком в одной руке и бокалом на длинной ножке в другой склонился над совершенно обнажённой девушкой, которая с широко открытым ртом и беспорядочно распущенными волосами извивается в конвульсиях рядом с ним.
Чуть поодаль на этой же бамбуковой аллее я становлюсь свидетелем сцены, мной уже описанной: напыщенно произнеся: «Никогда! Никогда! Никогда!», Лаура стреляет из пистолета в сэра Ральфа, стоящего от неё на расстоянии каких-нибудь трёх метров. Молодая женщина тотчас же выронила оружие и замерла — рука вытянута вперёд, пальцы широко разведены; потрясённая собственным поступком, она даже не осмеливается взглянуть на раненого — ноги его подгибаются, тело наклоняется вперёд, одна рука прижата к груди, другая отведена назад; прежде чем рухнуть на землю, он пытается нащупать опору. Но теперь эта сцена не имеет уже никакого значения. Я иду дальше, на виллу. В холле никого нет, как нет и в большом салоне. Все, конечно же, находятся в маленьком театре, где представление, по-видимому, ещё не кончилось; я спускаюсь вниз по ступеням, устланным красным ковром, в зрительный зал.
Но зал тоже пуст, хотя леди Ава по-прежнему находится на сцене и продолжает в одиночестве играть перед креслами с поднятыми сиденьями. Вероятно, это репетиция следующего спектакля; возможно, после того как спектакль кончился и публика разошлась, старая госпожа отшлифовывает роль, которую сегодня исполняла. (Если, конечно, я не ошибаюсь, и спектакль был именно сегодня). Я сажусь наугад на одно из кресел в центре ряда. Как раз в эту минуту леди Ава привела в действие тайный механизм, шкафчик закрывается. Она поворачивается к рампе, и вновь звучит её монолог, произносимый устало и прерывисто, без всякого желания, едва слышно: «Ну вот… Всё в порядке… Снова я всё устроила…» И после продолжительной паузы: «Остаётся только ждать…» Произнеся это, она замирает, выпрямившись, на самом краю сцены, точно посередине. Тяжёлый бархатный занавес закрывается; обе его половины, двигаясь сверху наискось, медленно сходятся. Я машинально хлопаю. Актриса кланяется, занавес поднимается, я хлопаю ещё громче. Но моя одинокая реакция не производит должного эффекта, скорее наоборот, пустота зрительного зала только подчёркивается моими упорными, но робкими аплодисментами. Во второй раз занавес не поднимают, и в зале вспыхивают люстры. Я направляюсь к выходу, несколько удивлённый отсутствием зрителей.
