Когда от двери подъезда ее отделял какой-нибудь десяток метров, из-за фанерной избушки на детской площадке неожиданно шагнула мужская фигура. Погруженная в свои невеселые мысли Татьяна испуганно шарахнулась в сторону: на ум ей почему-то первым делом пришел дневной телефонный звонок анонима, обещавшего «закопать» и ее, и Кареева. Потом в глаза ей бросился роскошный букет ярко-алых роз, окончательно сбивший ее с толку, и только после этого она, наконец, разглядела знакомое лицо, улыбавшееся ей поверх букета.
— Витька, — прошептала она, обессиленно приваливаясь плечом к стволу очень кстати растущего поблизости клена. — Ты с ума сошел! Разве можно так пугать людей?
— Я тебя напугал? — деланно изумился Виктор Вагин, прикладывая ладонь свободной от букета руки к сердцу. В его жестах, словах и даже мимике усматривалась некая размашистость, яснее всяких слов говорившая о том, что ее получивший отставку ухажер успел основательно заложить за воротник.
— Вот черт, — он поскреб недавно отпущенную норвежскую бородку, — надо было все-таки побриться.
— Надо было, — сухо ответила Татьяна, делая шаг вправо, чтобы обойти Вагина. — Борода тебе совершенно не идет.
Ей не хотелось ссориться с сослуживцем брата, вдруг воспылавшим к ней нежными чувствами, но Вагин был не в ее вкусе, о чем она сразу же поставила его в известность, так что это внезапное появление с букетом роз и в облаке винного перегара было, по меньшей мере, бестактным. Кроме того, ей сейчас было не до отражения атак сексуально озабоченных мужчин, у которых не сложилась семейная жизнь, — у нее хватало других забот.
Нимало не смущенный холодностью приема, Вагин шагнул в ту же сторону, что и Татьяна, снова преградив ей дорогу. Теперь Татьяна разглядела, что он пьян гораздо сильнее, чем ей показалось вначале. Пьяные мужчины всегда вызывали у нее отвращение пополам с легким испугом: большинство из них, приняв лишнего, превращались в опасных скотов.
— Вить, — попросила она, — а, Вить. Отстань, ладно? Мне сейчас не до танцев, честное слово. Я устала, как собака, у меня неприятности…
— Неприятности? — Вагин подобрался и даже, как ни глупо это выглядело, слегка выпятил грудь. — Кто обидел самую красивую девушку Москвы?
— Брось, Витя, — устало сказала она. — К сожалению, ты мне помочь не в состоянии.
— Откуда ты знаешь? — обиделся Вагин. — Я многое могу. Зря, Танюшка…
— Что — зря?
— Зря ты со мной так. Я, наверное, не умею ухаживать, и слова всякие не по моей части. Я всю жизнь руками работаю. Зато я к тебе всей душой, не то что эти твои очкарики, шелкоперы твои… Ну вот, опять чего-то сморозил, прямо чувствую…
«Да, Витя, ты все правильно чувствуешь», — хотела сказать Татьяна, которой изрядно надоели эти пьяные излияния, но тут с улицы во двор свернул, сверкнув в лучах заходящего солнца любовно отполированными бортами, высокий джип с хромированными подножками и массивной решеткой на переднем бампере. У Татьяны нехорошо защемило сердце: все машины во дворе она знала наперечет, и джипов среди них не было. В свете сегодняшнего анонимного звонка появление перед домом джипа, давно ставшего как бы визитной карточкой преуспевающей российской «братвы», выглядело зловеще.
Когда джип медленно прокатился мимо, продемонстрировав Татьяне не то три, не то четыре заинтересованно повернутых в ее сторону мясистых лица, и остановился поодаль, она отважилась пойти на маленький трусливый компромисс: все-таки Вагин был молодым, крепким мужчиной и мог в случае чего вступиться за нее. Еще раз покосившись на стоявший в сторонке джип, из которого так никто и не вышел, Татьяна решила, что прогонять Вагина, пожалуй, рановато. Подобная расчетливость, вообще-то, была ей несвойственна, но страх, посеянный в ее душе телефонным звонком, оказывается, никуда не ушел: он просто затаился на самом донышке души, исподволь разрастаясь вглубь и вширь и поджидая удобного момента, чтобы всплыть на поверхность.
— Витя, — примирительно сказала она, — Витя… ты ничего особенного не сморозил. Во всяком случае, я поняла, что ты хотел сказать. Но… Я ведь тебе уже говорила: ты совсем не в моем вкусе. Ты только не обижайся, пожалуйста, ладно? В этом никто не виноват. Ну, тебе же ведь не все девушки нравятся, правда?
— Да ладно, — пробормотал Вагин, — чего там. Понял, не дурак. Ясно, что ничего мне тут не светит. Может, хотя бы розы возьмешь? Зря я, что ли, тратился?
— Розы просто чудесные, — искренне сказала Татьяна, принимая букет. Погоди, куда ты? Пойдем, я тебя хотя бы чаем напою. А еще лучше — кофе.
— А еще лучше — стрихнином, — проворчал Вагин, но видно было, что он доволен. Слишком доволен, вскользь отметила Татьяна, косясь на стоявший в отдалении джип и лихорадочно пытаясь выбрать из двух зол меньшее.
«Да, Тарасова, — подумала она. — Однако, ты докатилась. Посмотри, чем ты сейчас занята. Выгадываешь, высчитываешь… А человек, между прочим, совершенно не виноват ни в твоих неприятностях, ни в том, что ты ждешь волшебного принца. И, между прочим, надо тебе заметить, что ждать принца, когда тебе двадцать восемь лет от роду — это уже симптом».
— Вот теперь ты действительно болтаешь глупости, — сказала она, решительно хватая Вагина под руку. — Какой еще стрихнин? Да его сейчас ни в одной аптеке не достанешь.
— Эх, ты, журналист, — сказал Виктор Вагин, с самым довольным видом идя рядом с ней к подъезду. — Кто же ищет стрихнин в аптеке? Это в санэпидемстанцию надо обращаться, а ты — аптека…
— Если не перестанешь городить чепуху, я так и поступлю, — пообещала Татьяна, вталкивая его в подъезд и входя следом. Прежде, чем закрыть за собой дверь, она обернулась.
Дверца джипа приоткрылась. Из нее высунулся мордастый парень лет двадцати пяти в черной футболке и с золотой цепью на шее. Он бросил на асфальт окурок, смачно сплюнул и вдруг, посмотрев прямо на Татьяну, издевательски подмигнул ей. Дверца захлопнулась, и джип, набирая скорость, скрылся за углом дома.
Усадив гостя на диван в комнате, Татьяна отправилась на кухню и первым делом поставила букет в высокую стеклянную вазу — подарок брата ко дню рождения.
Затем она набрала воды в старенькую медную джезву, купленную еще во времена студенчества в Киеве, и засыпала в нее две полных чайных ложки кофе, с грустью отметив, что кофе осталось совсем немного. В магазин выходить не хотелось — было страшновато. Наглая демонстрация силы, произведенная только что телефонным анонимом, не оставила ее равнодушной, и Татьяна терялась в догадках, пытаясь понять, чем она была вызвана. Меньше всего она ожидала столь быстрой реакции от проворовавшегося главврача, которому был посвящен их последний репортаж. Кроме того, журналистов обычно отстреливают до публикации, а не после. Скорее всего, причиной послужил материал, добытый Кареевым во время его последней отлучки. Видимо, это была настоящая бомба, которую заинтересованные лица пытались обезвредить прежде, чем она взорвется.
Обиднее всего было то, что Татьяна даже не подозревала, о чем может идти речь. Постепенно ее раздражение вполне логичным образом перекинулось с телефонного анонима и струсившего главного редактора на Кареева, который заварил эту кашу, даже не поставив ее в известность.
Это был странный тандем: она и Кареев. Они подружились еще на журфаке — именно подружились, никакой любовью там и не пахло. Среди газетчиков не принято работать парами, но они работали, ухитряясь не перебегать друг другу дорогу и ни разу не вспомнив о такой вещи, как авторское самолюбие. Как их только ни называли редакционные острословы! Они успели побывать и братьями Карасевыми, и сестрами Тареевыми, и даже супругами Карасеевыми. Время от времени грешивший карикатурами Яша Кунгель изображал их в виде дракона с двумя головами, одну из которых звали Карасиком, а другую, соответственно, Тарасиком. Главный редактор неоднократно пытался заставить их работать над разными темами, но всякий раз выяснялось, что вдвоем они работают лучше, чем порознь, и в конце концов шеф махнул на них рукой.
Теперь тандем, судя по всему, распался, и виной тому был вовсе не шеф, заочно уволивший Кареева, а сам Андрей, занявшийся каким-то расследованием втайне от Татьяны. Она понимала, что это было продиктовано скорее заботой о ее безопасности, нежели желанием присвоить сенсацию, но осторожность Андрея оказалась бесполезной: видимо, герои его очередного репортажа тоже не мыслили Кареева без Тарасовой и спешно принимали «превентивные меры».
Она вдруг испугалась: если она, даже в общих чертах не зная, чему посвящен очередной репортаж напарника, подверглась такому прессингу, то каково же сейчас самому Карееву? Жив ли он еще, или неизвестные герои его журналистского расследования посчитали, что увольнения из газеты недостаточно для того, чтобы замазать нахальному писаке рот? «Господи, подумала она, — что же он такое раскопал?»
