Катерина сама вскипятила воду и привезла чай на сервировочном столике.
– Подайте мне зеленый альбом с полки, – попросила старуха.
Катерина подала и налила в кружки чаю.
Раскрыв альбом, Инна Михайловна принялась показывать фотографии:
– Я – маленькая… Мама… Отец… Об этой фотографии я говорила. Здесь – все жильцы нашей квартиры.
Катерина склонилась над снимком. Там за круглым столом сидели интеллигентного вида старушки, за ними стояли несколько человек, среди которых было трое мужчин. В офицере она сразу узнала отца Инны Михайловны, его Катерина видела на другой фотографии. Узнала саму Инну Михайловну и ее мать.
– Это было незадолго до выборов, – продолжила Инна Михайловна. – К нам в квартиру пришла агитаторша с фотографом из центральной газеты. Нас всех собрали в одной комнате и стали снимать. С краю сидит Серафима Васильевна Белоцерковская, за ней стоит сам профессор. Дальше – Фаина Евгеньевна Глейзер.
– А кто эта красавица? – Катерина указала на светловолосую девушку.
– Это – Лиля, дочь Фаины Евгеньевны. Я, кажется, говорила, Лиля была необыкновенно хорошенькой. – Инна Михайловна стала перечислять всех, кто сидел за столом: – Это Елизавета Петровна, сиделка Чехова, рядом с ней – абажурщица Александра Филипповна…
– Чья это комната? – спросила Катерина.
– Лили и ее матери Фаины Евгеньевны Глейзер.
– А почему фотографировали в их комнате? Вы же говорили, что самая большая принадлежала профессору.
– Их комната была самой светлой.
– А это что такое?
– Что? – Инна Михайловна приблизила снимок к глазам. – Голландка! Теперь и я вспомнила, что в их комнате была голландская печь. Редкой красоты, вся в изразцах. Здесь их не разглядеть…
– Куда же она делась?
– Может, сломали… Хотя стойте! Когда мы с вами заходили в ту комнату, мне показалось, что прежде на стене не было выступа. Того, что слева у двери.
– Хотите сказать, печь попросту заложили?
– Почему бы нет? В доме появилось центральное отопление, и печь сделалась ненужна.
– Как интересно. – У Катерины увлеченно загорелись глаза. – Завтра скажу, чтобы стену сломали.
– В нашей квартире было много интересных вещей, – ностальгически проговорила старуха. – Например, раковина и водопроводный кран в коридоре. Не будь их, отцу не удалось бы организовать кухню и санузел в нашей части квартиры.
– Давно хотела спросить. Те три комнаты коммуналки, которые оказались в вашем распоряжении… Кто в них жил до того, как квартиру поделили на две части?
– Одну комнату занимала наша семья и Белая Бабушка Елена Викторовна. Но к пятьдесят второму году, когда разделили квартиру, она уже умерла. Еще одна комната принадлежала Софье Васильевне, родной сестре Серафимы Васильевны Белоцерковской. Третья – Елизавете Петровне, той, что служила у Чехова.
Инна Михайловна вспомнила несколько забавных историй, и они поговорили еще около часа. Наконец Катерина собралась уходить, пообещав на днях заглянуть.
Когда она подъехала к гостинице, был поздний вечер. Из больших окон ресторана на тротуар изливался праздничный свет. Катерина медленно прошла мимо, сквозь окна разглядывая сидящих за столами людей.
Поднимаясь по лестнице, она рассчитывала на то, что Герман уже спит. Ей хотелось тихонько юркнуть в постель, чтобы избежать объяснений или, по крайней мере, перенести разговор про Стерникову на утро. Катерина была уверена, что Герман будет оправдываться.
Но едва она зашла в номер, сразу же увидела мужа, сидящего на диване перед включенным телевизором.
– Что так поздно? – спросил он.
– Заговорилась с соседкой.
Пройдя в спальню, она стала снимать одежду, ожидая, что Герман пойдет за ней и попытается объясниться по поводу Стерниковой. Но он не пришел.
Помедлив, Катерина надела халат и сама вышла в гостиную. Присев рядом с мужем, сделала вид, что интересуется телевизионными новостями. Герман молчал. Тогда Катерина спросила:
– Можешь показать договор на покупку квартиры?
– Зачем? – он удивленно посмотрел на жену.
– Хочу узнать имя хозяина.
– Зачем? – повторил Герман.
– Хочу поинтересоваться, кто он такой.
Трубников выключил телевизор, встал и прошелся по комнате.
– Тебе сообщили, что случилось с рабочими?
– Да.
– Тебя что-то не устраивает?
– Да.
– Что? – Герман в упор смотрел на нее.
– То, что прекратили расследование.
– Тебе что за дело?
Катерина повторила фразу, которую недавно сказала Картавину.
– Мне жить в этой квартире.
– А кто тебя заставляет?
– То есть?..
– Кто тебя заставляет жить в этой квартире? Я предложил: давай ее продадим.
Катерина подумала о том, как легко и сразу ее понял Картавин и как не хочет понять собственный муж. Она упрямо заметила:
– Архитектор уже сделал проект.
– Заплатим, и вся недолга.
– Придется покупать другую квартиру. Эту купят нескоро.
– Во-первых, продажа квартиры – это вопрос цены. Ее всегда можно скинуть, – возразил Герман. – Во-вторых, я могу одолжить денег у Балашова.
– Это удобно? – Катерина задала глупый вопрос, на ум больше ничего не пришло.
– Тебе не все равно? – оборвал ее Герман.
– Знаешь, как говорят? – Она натянуто улыбнулась. – Слишком много движений. Сначала продай. Потом снова купи.
– Я все понял. Ты упрямишься. Ты никогда не признавала своих ошибок. – Он зашел в спальню и скоро вернулся с бумагами. Бросил их на стол. – Вот договор.
Катерина бегло просмотрела документ.
– Карасев Семен Эдуардович… Ты с ним знаком? Видел его?
– Нет. Все сделали юристы. Я только оформил доверенность.
Она вернула договор Герману.
– Все.
Трубников нарочито небрежно забрал его.
– Тебе, как я вижу, нечего делать.
– Я слежу за ремонтом в нашей квартире.
– Вижу… – Он унес документы в спальню. Было слышно, как клацнули застежки портфеля. И уже оттуда Герман сказал ровным, чужим голосом:
– Если нечем заняться, лучше на работу устройся. По крайней мере, тогда будешь знать цену деньгам.
Глава 14
Deos manes placari victimis humanis[5]
Люсьена Сапега вцепилась в Трубникову намертво. Утром Катерина вновь услышала ее голос по телефону.
– Составь мне компанию.
Видеть ее каждый день было бы слишком. Тем не менее Катерина спросила:
– Что делать?
– Пройдемся по магазинам.
– Прости, не могу. Еду на квартиру. У меня встреча с прорабом, а потом…
Люсьена властно перебила ее:
– На квартиру поедешь завтра. Сегодня ты моя.
Смолчав, Катерина выдала убийственный внутренний монолог.
– Ну, так что? – осведомилась Люсьена. Ее спасало лишь то, что Балашов был начальником Германа.
Катерина взяла себя в руки.
– Во сколько заедешь?
– Ни во сколько. Трубникову давно пора купить машину и нанять для тебя водителя. Встретимся в одиннадцать в Третьяковском проезде.
Катерина взяла такси и ровно в одиннадцать прохаживалась по брусчатке Третьяковского проезда в ожидании своей «лучшей подруги», которая опоздала на сорок минут. И здесь Люсьену вновь спасла иерархическая зависимость Трубникова.
Дождавшись, пока водитель припаркуется под прямым углом к зданию и Сапега вылезет из машины, Катерина спросила:
– Куда идем?
Люсьена с мрачным видом открыла дверь ближайшего бутика.
Примерка одежды длилась более трех часов. Люсьене приносили и уносили одежду. Когда Сапега выходила из примерочной в зал, Катерина втягивала щеки, чтобы не рассмеяться. Ей удавалось находить умные, а главное, не обидные для Люсьены слова, чтобы объяснить, почему женщине с пролетарской внешностью нельзя носить серый цвет. Каждый примеренный наряд словно нарочно подчеркивал несовершенство фигуры Сапеги. Последнее, красное, платье добило всех, включая персонал бутика. Пресловутое седло на корове смотрелось бы лучше.
Вспотевшая Люсьена выглядела нелепо и жалко. Умаявшись, она рухнула в кресло и потребовала зеленого чая. Потом, взглянув на Катерину, сказала:
– Давай лучше ты. А я посмотрю.
Катерина согласилась, но к примерке приступила не раньше чем выпила чаю. Просто из куража, чтобы позлить Сапегу. И лучше бы она не примеряла эту одежду. В ее случае работала другая поговорка: «Подлецу все к лицу». Вконец расстроенная Сапега обругала всех, кто имел несчастье их обслуживать, сбросила на пол несколько платьев, но Катерина вовремя вывела ее, помешав затоптать одежду ногами.
В машине Катерина завела умиротворяющий разговор о беспонтовой одежде, бездарных стилистах и женщинах с хорошим вкусом, которым не найти ни одной стоящей вещи.
Люсьена успокоилась тем, что вновь сорвалась на водителя из-за неправильного, на ее взгляд, скоростного режима. Он только вздыхал и пригибал голову, когда она била его сухим веснушчатым кулачком. Катерина больше не вмешивалась, раз и навсегда для себя решив, что если человек не увольняется, значит, его все устраивает.
