Молодой режиссер Вася Литвиненко успел прославиться парой серьезных талантливых лент, получить несколько престижных кинопремий, в том числе одну международную, после чего замолчал на три года. На серьезное кино денег никто не давал. Впрочем, на несерьезное тоже. Отечественных фильмов с каждым годом снималось все меньше, и долгое вынужденное молчание смягчило Васины жесткие требования к качеству сценариев, творческий голод сделал его всеядным, он готов был снимать что угодно — лишь бы снимать.
Задумав экранизировать романы, Симонович-Глюкозов остановил свой выбор на молодом талантливом режиссере Василии Литвиненко не потому, что его заботило качество будущей кинопродукции. Он был уверен: кассеты с фильмами пойдут еще лучше, чем книжки, кто бы эти фильмы ни снял. Просто большие деньги приучили его покупать все самое лучшее — еду, одежду, мебель, женщин и так далее. А режиссера Литвиненко он искренне считал лучшим. Вот и решил купить.
На роль Фрола Добрецова был приглашен обаятельный молодой актер Николай Званцев. Его партнершей стала Маргарита Крестовская, признанная самой сексуальной актрисой года.
Съемочная группа работала с брезгливой ленцой. Каждый считал, что занимается не своим делом, у актеров от диалогов сводило скулы. Только Литвиненко искренне пытался как-то вытянуть тупой сюжет, внести хоть немного тепла и смысла в образы персонажей, которые больше походили на биороботов и зомби, чем на живых людей. Он в отличие от других совестился производить дерьмо, а потому был невыносим на съемочной площадке, нервничал, изводил актеров своими замечаниями, требовал играть там, где играть было совершенно нечего.
— Вася, ну чего ты так завелся? — Николай Званцев снисходительно потрепал режиссера по тощему сутулому плечу. — Мы что, нетленку ваяем?
— Я хочу снять приличное кино, — буркнул Литвиненко.
— Брось, — Званцев морщился, — сценарий — говно, и спонсоры отвалили денег, чтобы ты снял говно, ибо зритель хочет исключительно говна, а хорошее кино никому на фиг не нужно.
— Слушай, если все время повторять это слово, начнет изо рта вонять, — лениво заметила Маргарита Крестовская.
Она загасила сигарету, сладко потянулась, тряхнула роскошной медно-рыжей шевелюрой.
— Сквозь экран вонь не проходит. — Званцев посмотрел на часы. — Ладно, ребята, мы сегодня работаем или как? У меня спектакль через полтора часа.
— Вонь, между прочим, неистребима и проходит сквозь любые преграды. Это во-первых. А во-вторых, мы не можем работать. Вася моим лицом недоволен, — равнодушно заметила Маргоша, — физиономия моя его не устраивает. Чуйств-с не хватает.
— Мыслей, — уточнил режиссер, — ты играешь куклу безмозглую, и поэтому тебя не жалко, с тобой неинтересно. Ты должна быть не только хитрой, но и умной. Разницу понимаешь?
— Вася, ты в сценарий давно заглядывал? Ты хоть один роман про Фрола до конца прочитал? И вообще, ты по улицам ходишь? В метро ездишь? — Маргоша устало вздохнула. — Ты видел лица, на которых есть тень мысли? Вглядись в физиономии в общественном транспорте, вглядись внимательней и подумай: вот они, наши драгоценные зрители. Я, между прочим, играю нормальную современную девку, хитрую, жестокую, с хорошей хваткой. Ей все по фигу, она через любого перешагнет и ноги вытрет. Ирка-проститутка, бандитская подстилка, ментовская шпионка. Все. Не более того, понимаешь? Ты кого из нее хочешь слепить? Софью Ковалевскую? Блеза Паскаля в мини-юбке? — Маргоша почти кричала.
Она не заметила, как завелась. Ее раздражало, что примитивную сцену из идиотского боевика, в котором и играть-то нечего, они мусолят третий час, снимают дубль за дублем.
— Человека, — произнес режиссер совсем мрачно, — обычного живого человека. Которого жалко, за которого страшно.
— А скажи, пожалуйста, дорогая Маргоша, — ехидно спросил Званцев, — когда ты в последний раз ездила общественным транспортом?
— Не беспокойся, ездила, — фыркнула Маргоша.
— Кто убил Глеба Калашникова?! — вдруг ни с того, ни с сего заорал Вася. — Думай об этом! Поняла? Думай, анализируй! Это ведь важно для тебя! Ты мужа своего любишь? Вот, у него убили единственного сына!
По красивому лицу Маргоши пробежала тень. В подвале повисла неприятная тишина. Все с осуждением покосились на Васю. У Маргоши действительно трагедия в семье. И напоминать ей об этом сейчас ради того, чтобы подсластить живыми чувствами откровенную халтуру, которой они все здесь занимаются, — неуместно, нетактично, кощунственно даже.
Глеб Калашников Маргоше все-таки близкий родственник. Конечно, слово «пасынок» звучит двусмысленно, если учесть, что мачеха моложе его на десять лет. Но семья есть семья. Смерть Глеба — это одно, а идиотский боевик — совсем другое. Надо отделять зерна от плевел.
— Маргоша, ты на него не обижайся, — Званцев прервал неловкую паузу. — Я, когда был маленький, снимался у Говорова в «Каменных лугах». Он, чтобы я заплакал в кадре, взял и свернул голову живому попугайчику у меня на глазах. Так что Вася у нас не совсем псих. Бывает хуже. Слушай, а когда похороны-то?
— В понедельник, — тихо ответила Маргоша, — в восемь панихида в казино, в десять отпевание на Новослободской, в церкви Преподобного Пимена.
— А версии есть какие-нибудь?
— Не знаю. — Маргоша отвернулась, давая понять, что разговор ей неприятен.
В казино «Звездный дождь» игорные столы были накрыты черным крепом. Ресторан не работал, даже скатерти убрали. Портрет Глеба Калашникова в траурной рамке висел на самом почетном месте — у эстрады, где обычно выступали стриптизерки. Под портретом стояли огромные корзины с живыми цветами.
Охранник в строгом костюме проводил майора Кузьменко в кабинет управляющего.
Маленький гладкий толстяк лет сорока с пыхтением поднялся из вертящегося кресла и протянул пухлую влажную кисть.
— Гришечкин Феликс Эдуардович, — представился он со скорбным вздохом. — Кофе? Чай?
— Спасибо, кофе, если можно. Иван уселся в мягкое кожаное кресло. Бесшумно появилась красивая длинноногая секретарша, Гришечкин что-то быстро шепнул ей на ухо, девушка кивнула и удалилась. Хозяин кабинета уставился на майора. В его маленьких круглых глазках читалась искренняя печаль и готовность ответить на любые вопросы.
— Скажите, Феликс Эдуардович, когда в последний раз, вы общались с Калашниковым? — начал Кузьменко.
— Незадолго до трагедии, — Гришечкин тяжело, с астматическим присвистом, вздохнул, — буквально за час… Если не ошибаюсь, Глеб был убит в половине первого ночи. Мы виделись на премьере в театре, потом на фуршете.
— В его поведении в последнее время не было ничего необычного? Он конфликтовал с кем-нибудь?
— Всерьез — нет. Так, по мелочи… — А именно?
— На премьере он довольно резко поговорил с каким-то поклонником Екатерины Филипповны. Но к делу это не относится.
— Вы уж сделайте милость, расскажите, а мы разберемся, относится это к делу или нет, — мягко улыбнулся майор.
— Да я, собственно, ничего не знаю, — неохотно начал Гришечкин, — какой-то парень. Катин поклонник, не слишком назойливый, но постоянный. Он появляется на всех премьерах и на многих спектаклях с цветами. На этот раз Глеб был немного пьян и бросился выяснять отношения. Такое уже случалось и ничем не заканчивалось.
— То есть? — не понял майор.
— Этот человек молча разворачивается и уходит. Не считает нужным отвечать на выпады разъяренного мужа. А потом появляется опять. На премьере было именно так. Глеб сказал резкость, поклонник ушел.
— А Екатерина Филипповна?
— Ее не было рядом. Все произошло в антракте, в буфете. А вообще, она не вмешивается. Вежливо здоровается с этим парнем, улыбается, иногда принимает цветы. Если выпады Глеба слишком уж грубы, она может сказать: перестань, успокойся. Но не более.
— А как она сама относится к своему постоянному поклоннику?
— Никак. Она артистка, прима. У нее должны быть поклонники.
— И много их у нее?
— Из постоянных — только этот. Но повторяю, я ничего не знаю о нем, даже имени. Мне неинтересно, сами понимаете.
— Как он выглядит?
— Ну, от тридцати пяти до сорока, среднего роста… Да не приглядывался я к нему! Кроме меня, его видели многие, спросите кого-нибудь еще. Это не мое дело.
— Ладно, — легко согласился майор, — спрошу кого-нибудь еще.
— А лучше вообще не занимайтесь этой ерундой. — Гришечкин передернул жирными плечами. — Глеба заказали, это очевидно.
— Очевидно? — Майор удивленно поднял брови. — То есть убийство Калашникова не было для вас неожиданностью?
— Нет, — поморщился Гришечкин, — вы меня не правильно поняли. Разумеется, никто не ожидал, все в шоке. И я тоже. Но согласитесь, в наше ужасное время заказное убийство коммерсанта, состоятельного человека — обычное дело.
