Михаил повернул к жене голову и назидательно сказал:
— По заключению судебно-медицинской экспертизы смерть Мокрухтина наступила только после шестого или седьмого удара ножом, когда была повреждена нижняя полая вена. Представляешь, что бы он сделал с твоей леди после первого же удара? И я повторяю тебе еще раз: никаких следов борьбы вокруг нет. А потом ответь: зачем ей стрелять в мертвого?
— Как! В него еще и стреляли? — удивилась Евгения.
— Представь себе, да. Ночью, часов через двенадцать после его смерти. Я же тебе сказал, что пистолет рядом валялся.
Секунду Евгения думала, а потом как ни в чем не бывало продолжила:
— Это ничего не меняет. Потом моя леди идет в ванную, принимает душ, смывает с рук кровь, стирает все отпечатки в квартире, протирает полы на кухне и в ванной, одевается в свою одежду и уходит, закрыв его на ключ. Гуд бай, май лайф, гуд бай! Все!
— А стреляла зачем?
— Честно говоря — не могу понять.
— А мотивы убийства? Просто так пришла и убила?
— Ну, знаешь! — возмутилась Евгения. — Так тебе все и расскажи! Для этого надо знать ее биографию. А ты ее не знаешь. — Евгения помолчала и добавила: — Впрочем, может, достаточно и биографии Мокрухтина. Расскажи мне ее.
— Да что там рассказывать? Омерзительный тип. Полжизни провел в колониях. Теперь бизнесмен. Скольким людям он сломал жизнь, скольких убил — покрыто завесой тайны. Теперь вот убили его.
— Может, правильно, что убили? — спросила Евгения. — А, Миш?
— Вопрос, Женечка, сложный. С одной стороны, может, и правильно, и в глубине души осуждать убийцу трудно. Он сделал для общества благое дело. Как санитар. Но с другой стороны… Знаешь, как уничтожают на корабле крыс? Ловят несколько штук и сажают в клетку. И крысы от голода начинают пожирать друг друга. Остается одна. Людоед. Вернее, крысоед. Ее выпускают. И она поедает всех крыс на корабле. Убийца преступил нравственный закон, и теперь он для общества опасен. Он стал крысой-людоедом. Поэтому надо его найти.
— Какой нравственный закон? — нахмурилась Евгения. — Нравственный закон внутри нас, и, преступая его, человек может убить только себя. А вот преступил ли твой убийца нравственный закон внутри себя, ты этого не знаешь. А может, он как раз этот нравственный закон исполнил? У тебя, Михаил Анатольевич, как у большинства людей, в голове каша. Убийца нарушил УК, это очевидно, но люди пишут законы не для того, чтобы искать истину, — сегодня удобны одни законы, завтра другие, — поэтому-то писаные законы и не являются в полной мере отражением нравственного начала.
— Да о чем ты говоришь?! — вспыхнул Михаил. — Я тебя не понимаю! У него же теперь развязаны руки! Теперь при каждом удобном случае он будет этот закон преступать!
— Только не надо вспоминать про слезинку ребенка, — остановила его Евгения. — Это уже оскомину набило. У нас чуть что — за нее хватаются! Последний аргумент в споре.
Михаил зашипел и вскочил с кровати, как с раскаленной сковородки. Он подбежал к окну и уставился на двурогий месяц.
Евгения молча рассматривала обнаженного мужа.
— Я тебе должна сказать — ты мне нравишься, — прозвучал в ночи ее голос.
— Это не аргумент, — отозвался муж, не оборачиваясь.
Евгения засмеялась:
— Тебе нужен аргумент?
— Пожалуйста. — Михаил повернулся к ней.
— Так вот скажи, дорогой мой муж: что ты сделаешь, будучи, к примеру, десантником с автоматом в руках, если на тебя направлен другой автомат и этот другой автомат находится в руках десятилетнего ребенка? Ситуация для Чечни вполне реальная, ты это видел по телевизору. Так как насчет слезинки ребенка?
Тирада жены его ошеломила. Он молчал.
— Долго думаешь. Ты убит.
На повторном опросе жильцов подъезда настоял следователь прокуратуры Смолянинов. Михаил Анатольевич не мог взять в толк из рапортов оперативников, о чем все-таки говорили свидетели, — какое-то невнятное бормотание о привидениях, перемещениях в пространстве, о стуках. Причем он не только настоял, но и сам напросился участвовать. Поквартирный обход решили начать с пятого этажа. Спускаться всегда легче. Квартира № 40. Как раз над спальней Мокрухтина. Звонок.
— Кто? — сразу же раздался слабый старушечий голос, и Михаил подумал: «Под дверью стояла, что ли?»
— Милиция, — ответил капитан Завадский.
Дверь приоткрылась на цепочке, и в щелочку показалось маленькое сморщенное личико. Оперативник протянул удостоверение. Высунулась ссохшаяся за долгую жизнь рука и цапнула удостоверение. Дверь закрылась. Зашлепали тапочки, удаляясь.
«Пошла в комнату, — догадался следователь. — Очки на нос водрузила. Читает».
По опыту он знал, что с такими дотошными старушками трудно иметь дело, но, бывает, они видят такое, что проходит мимо внимания других. Загремела цепочка, и не успела дверь открыться, как из-за нее послышалась скороговорка:
— Я давно жду, когда милиция разберется со всем этим безобразием. Думала — не дождусь, умру раньше. — Дверь открылась, впуская тех, кого здесь так долго ждали, а старушка без всяких «здрасьте» повернулась и пошла в комнату, как бы приглашая гостей следовать за ней.
«Божьему одуванчику» на вид было лет семьдесят, и от всех остальных старушек она отличалась только тем, что имела привидение.
Гости сами закрыли за собой дверь в квартиру и двинулись за хозяйкой, причитания которой не прекращались ни на секунду.
— У нас проходной двор. Ходят и ходят, и днем и ночью ходят. Жить невозможно, спать невозможно. Ужас какой-то! — Она села на стул за большим обеденным столом, а мужчинам показала на небольшой диванчик с двумя креслами по бокам.
— Вы имеете в виду книжный магазин, Нина Ивановна? — остановил словесный поток старушки капитан Завадский.
— При чем здесь магазин? Магазин подо мной, а ходят надо мной.
Михаил Анатольевич видел, что капитан, так же как и он, соотносит слова «божьего одуванчика» с действительностью и никак не может соотнести.
— Нина Ивановна, — вмешался в процесс Смолянинов, — а кто над вами ходит?
— Мужчина ходит, — без обиняков ответила хозяйка, глядя перед собой в окно и как бы игнорируя присутствующих. — То кругами — в одну сторону, в другую, то остановится и стоит, ждет чего-то или слушает, потом быстро-быстро, почти бегом туда-сюда носится. Иногда на месте топчется. А мне ни сна ни отдыха. В моем возрасте — в этом году семьдесят восемь стукнуло — ночь, другую не поспишь, вот тебе и сердце прихватило, и гипертония о себе напомнила.
Завадский открыл рот, предполагая перебить старушку, но как открыл, так и закрыл. От удивления.
— А теперь этот мужчина по веревке вниз стал лазить. Представляете? Я в наш ЖЭК — или как его там? — ну не важно, — обращалась. К главному инженеру ходила на прием. Требую: проверьте чердак, у вас там черт-те что делается. А он мне: все схвачено, все под контролем. Участковый, говорит, ходил, старший по дому ходил, еще кто-то там ходил, общественность проверяла, замок повесили. А мне от этого легче?
Смолянинов посмотрел на потолок. Весь в трещинах, словно в лучиках, разбегающихся по побелке. Перекрытия деревянные, определил Михаил Анатольевич, как у него в доме. Сколько трещины ни замазывай, сколько ни бели, а потолок все равно идеально смотреться не будет. Хорошо Женечка придумала: обклеить тональными обоями, — ни трещин теперь, ни хлопот. Они тоже на последнем этаже живут, и тоже все слышно. Только у них — голуби воркуют. Ему нравится.
— Когда мужчина первый раз по веревке спускался? — спросил он.
— А когда этого убили, — ткнула пальцем в пол старушка.
— Днем?
— Ночью.
— Ночью — до убийства или после?
— После.
Оперативник и следователь переглянулись.
— Нина Ивановна, ночью после убийства Мокрухтина по веревке с крыши спускались спасатели, — объяснил Смолянинов.
— Три ночи подряд?
— Вы точно это помните? — насторожился Завадский и выжидательно посмотрел на старушку.
— Я еще в своем уме, молодой человек. Прямо перед моим окном лезли. Я на балкон не выходила, с кровати все видела.
— А как вы, Нина Ивановна, могли видеть, если к окну не подходили?
— А я шторы не закрываю.
— Почему?
— Взошло солнышко — я встаю, садится — я ложусь.
— Когда последний раз лазили?
— Сегодня ночью.
Завадский вскочил со стула будто ужаленный и бросился из квартиры. За ним Смолянинов. Старушка как сидела на стуле, так и осталась сидеть, довольная произведенным эффектом.
Вскрыли опечатанную квартиру Мокрухтина. Прямо от дверей как бы вымытая дорожка идет; похоже, вытирали там, где ходили, и такое впечатление, совсем недавно. Неужели ночью?
— Экспертов вызывай! — сказал капитану Смолянинов. — А я в диспетчерскую за ключами от чердака. Действительно ведь чертовщина какая-то!
