- Это ты уже говорил. Перебьешься.
- Как это - перебьешься? Они приказали!
- Можешь нажаловаться. Сказать, что я жмот. Еще хоть что-нибудь запомнил?
- Странно это... Но они были похожи на спецназ.
- Почему на спецназ? Потому что в черных комбинезонах?
- Во-первых, это. Во-вторых, руки у этих ребят - клещи. Я даже рыпнуться не мог. И потом... Они молчали все время, только знаками обменивались. Знаете, как спецназовцы в американских фильмах. Только один говорил и то - мне.
- А об этом одном хоть что-то сказать можешь? Какой он - молодой, старый, высокий, низкий?
- Откуда я знаю?! Я с кирпичной стенкой целовался...
- Значит, вообще ничего?
- Говорю же... - и вдруг Василий вытаращил глаза и судорожно взмахнул рукой. - Постойте! Часы у него "Командирские". Я успел заметить.
- Ну, это вряд ли нам поможет, - разочарованно произнес Борихин, но тут же, сжалившись, решил добавить доброе слово: - Хотя - молодец, что заметил. Как чувствуешь-то себя?
- Как будто меня мордой о кирпич терли, - съязвил Василий. - А вы чего такой довольный?
- Сам не понимаешь, что ли? На тебя наехали, жестко наехали. И не просто так, а именно в связи с нашим расследованием. Значит, мы что-то правильно делаем.
- Угу. Теперь бы еще выяснить что...
Еще минуту назад Борихин задавался тем же самым вопросом, но сейчас только недовольно буркнул:
- Не умничай. Одевайся, поехали. Надо с Мовенко посоветоваться. Информации, конечно, у нас не густо, но хотя что-то...
Сборы в дорогу у старого следователя отняли несколько секунд: он просто сунул в кобуру свой пистолет. Вася провозился подольше. Сначала он пристроил за поясом собственную "пушку": ночные обидчики вернули ее, только вытряхнули из магазина патроны. Потом накинул пиджак, подошел к зеркалу и... вздрогнул. Даже иронично пошутить не захотелось..
- Ну вот, я же говорил... - подавленно протянул он. - Пионер после ветрянки!
- Хватит любоваться, идем, - уже от двери прикрикнул на него Борихин.
И Вася невесело побрел к выходу.
Вера уже минуту тормошила Толстого, но тот только дергал ногой и норовил с головой спрятаться под одеяло.
- Толстый, вставай... Толстый! Ничего себе. Вот это называется здоровый сон. Эй, Толстый, ты что?!
Полное нежелание мужа пробуждаться ото сна уже начало немного тревожить Веру. Она удвоила усилия. Наконец Толстый открыл глаза и попытался сфокусировать затуманенный еще взгляд. У кровати стояла любимая жена. В одной руке она держала уголок отвоеванного с бою одеяла, в другой - наполненный стакан.
В сознании Толстого замелькали отрывочные картинки вчерашнего вечера. Свеча на столе. Низкий потолок хаты. Пассы ворожки перед лицом. Ее бормотание. Слова...
Слова! Толстый вдруг сразу вспомнил все. Совершенно обессиленным вышел он из хаты Стефании, отпустил охранников и понесся к Буржую. Просто не мог держать услышанное в себе. Буржуй, конечно, распсиховался: опять гадалки, опять какая-то мистика. С этого все начиналось, к этому и вернулось. А теперь вот еще и поразительная догадка о том, что Коваленко жив, да к ней в придачу странное пророчество, что не погиб и маленький Володя. Как такое в себе носить? И Буржуй, понятное дело, задергался, разорался. Будто он, Толстый, виноват. Да он, между прочим, сам перетрясся - как только мозгами не двинулся! Так перепугался, что даже глоток виски, любимого успокоительного, принять не смог. Не лезло в глотку, хоть ты тресни! Ладно, на Буржуя за этот его ор и обижаться-то грешно, его понять можно. Зато удалось вырвать из дружка обещание, что в ближайшее время он вылезет наконец из подполья. Тот даже попросил подготовить к этому Веру.
Толстый вспомнил, как добирался от особняка Кудлы домой, как отмахнулся от расспросов жены, как рухнул в кровать. И провалился в сон. И ни разу не проснулся за ночь. Странно! Когда такое было в последний раз? И не упомнишь... Он принялся тревожно прислушиваться к своим ощущениям - кто знает, чего там эта старая ведьма еще могла наколдовать! Но тело отозвалось бодрой готовностью к действию, и на душе было непривычно спокойно.
- Эх, хорошо! - невольно вырвалось у Толстого.
- На, выпей, будет еще лучше, - протянула Вера стакан.
Толстый механически принял его и послушно сделал не сколько глотков. Поморщился.
- А это что?
- Как что? Аспирин.
- Не хочу.
Толстый со стуком опустил стакан на тумбочку и одним движением вскочил с кровати. Вера пристально посмотрела на мужа. Что-то с ним не так. Спал как убитый, аспирина, который за последний год, стал дежурным утренним напитком, не желает. Стефания Стефанией, но быть же не может, чтобы так вот сразу...
- Толстый, любимый, ты себя нормально чувствуешь?
- Отлично! Даже более того. Могу продемонстрировать, - он, улыбнувшись, обнял жену. - Ну-ка, иди сюда.
Вера ужом вывернулась из объятий и шутливо пихнула его.
- Толстый, перестань. Ты же меня всю изомнешь.
Тут только муж заметил, что Вера стоит перед ним не в утреннем халате.
- Ой, а ты чего одетая?
- Уходить собралась, нужно кое-что сделать с утра. Завтрак, между прочим, на столе.
Толстый обиженно поморщился.
- Слушай, не уходи, - протянул он. - Не люблю я, когда ты с утра уходишь.
- А что, лучше вечером уходить? - игриво поинтересовалась Вера и уже вполне серьезно добавила: - Не вредничай, любимый, мне правда нужно.
- Эх, живу без ласки, - вздохнул Толстый. И, сладко зевнув, ляпнул: - И потом, мне тебя это... подготовить надо.
- Подготовить? - напряглась Вера.
- Ну, поговорить в смысле, - запоздало стал выкручиваться он. - А то все работа, работа... А ночью, как всегда, не до разговоров.
Вера снова пристально посмотрела на мужа.
- Что-то ты темнишь, Толстый.
- И вовсе я не темню, - Толстый уже понял, что спросонья сказал лишнее, но все еще пытался выкрутиться. - Что я, не человек, что ли? Не могу с собственной женой поговорить?
- Ты, Толстый, не человек, ты - человечище. Но врать все равно не умеешь.
- Ну не умею, - со вздохом сожаления признался он. - Нельзя же все уметь.
- Что случилось? Выкладывай, а то у меня весь день сердце не на месте будет.
- Да ничего не случилось, - Толстый явно прятал глаза от жены. Что ты пристаешь с утра пораньше к голому мужчине?
- Ладно, не хочешь - не говори. Я и так вижу, что с тобой все в порядке, - Вера приподнялась на носках, чтобы поцеловать мужа в щеку. - Я побежала, да? До вечера, любимый.
Толстый с виноватым видом долго смотрел ей вслед. Потом потер глаза, пробормотав:
- Вот и подготовил...
Он снова зевнул, а потом, словно избивая невидимого врага, нанес несколько мощных ударов по воздуху с приседаниями и уходами. И вдруг замер, окаменев. Эти движения, полузабытые, сложные, тяжелые, дались ему без всякого усилия, совсем как тогда, в прежние дни.
Сержант Дончик очень не любил сидеть над бумагами. Его б воля, он лучше парочку пьяных дебоширов угомонил бы. Но начальству этого не объяснишь. Начальство - оно отчетность любит. Дончик громко вздохнул. Комната отозвалась таким же тяжелым вздохом. Удивленный участковый оторвал глаза от документов. На пороге его кабинета стояла Потылычиха.
Н-да, подумал сержант, совсем бабка изменилась. Раньше вихрем врывалась, а тут не слышно даже было, как дверь отворила. Вслух сказал:
- А, титко Мотрэ... Заходьтэ, будь ласка.
- А чого цэ ты цэе... згадав про стару? - продолжала переминаться у двери с ноги на ногу.
- Та заходьтэ ж. Не стийте на порози.
- Так я ж на хвылынку. Думала, можэ, помылка якась...
- Ниякои помылкы. Сидайтэ.
Бабка робко подошла к столу и устроилась на самом краешке стула. Дончик отодвинул от себя бумаги, почесал кончиком ручки за ухом, переложил с места на место форменную фуражку.
- Нэ знаю навить, з чого и початы, - проговорил он в раздумье.
- А що почынаты? - зачастила старуха. - Я coби тыхэнько жыву, ни про що ни пары з вуст...
- Так отож! Колы цэ такэ було, щоб вы, титко Мотрэ, и брэхню по сэлу нэ носылы? А надто писля такого, як ото з бидною Катэрыною сталося...
Именно эта последняя его фраза странно подействовала на Потылычиху. Она как-то сразу вся сжалась, свернулась в тугой комок, словно старая ежиха.
- Нэ трэба Катэрыну чипаты, Васылю, - пробормотала опасливо. Царство ий нэбэснэ, бидолажний, благословы Господь и душу.
- Tиткo Мотрэ, а вы сами дэ булы, колы всэ цэ сталося? - спокойно и вроде бы даже безразлично, как о чем-то совершенно неважном, спросил участковый.
- Що?.. Hи... Нидэ я нэ була... Нэ памятаю... Вдома сыдила... Слухай, Васылю, ничого я нэ знаю, ий-бо, чысту правду кажу. Що, нэ вирыш?
- Якщо чэсно - нэ вирю, - вздохнул Дончик. - Нэ вирю, титко Мотрэ, бо брэшэтэ. Сами знаетэ...
- Ничого я нэ брэшу. Мовчу я! Хто мовчыть - той нэ збрэшэ, - и, определив по глазам сержанта, что нашла верную тактику, Матрена продолжала с еще большим воодушевлением: - Що, нэ так? А як нэ вирыш, довэды. Можэ довэсты?
- Довэсты нэ можу, - пожал плечами Дончик.
