Если бы это было возможно, он облобызал бы Деака: ведь тот действительно никакой не изменник. Ну, если и после всего этого Мольке попытается арестовать Деака, тогда майора срочно следует упрятать в сумасшедший дом.
Но Мольке не был сумасшедшим. Инстинкт подсказывал ему: будь осторожен, не верь им покамест, все равно не верь, несмотря ни на что!
— Вы всегда проявляете такую самостоятельность, господин прапорщик?
— Как правило, — был ответ. — Но когда меня считают дураком — в особенности. Господин майор, десять лет назад я поставил свою жизнь на карту ради чего-то. И хотел бы честно работать. Будет обидно, если люди, основываясь на каком-то глупом подозрении, станут мешать мне спокойно трудиться. Вот и сейчас мне стало известно, что брат мой жив. Если это правда, я очень хотел бы с ним встретиться.
Мольке встал, прошелся вокруг столика. Затем, усмехнувшись, посмотрел на Деака.
— Правильно, брат ваш жив, господин прапорщик. И, надеюсь, вы еще повстречаетесь.
— Я тоже, — повторил за ним Деак, — надеюсь!
Мольке был истинный игрок. Он умел не только нападать, но и обороняться. И теперь, поняв, что Деак опроверг все его доказательства, сам в душе признал: арестовывать сейчас прапорщика нет никакого смысла. А пока нужно просто обеспечить отступление, чтобы не стать в его глазах посмешищем.
— И все же что-то тут не так, господин прапорщик, — заговорил он весело. — Вполне возможно, что малый, которого вы сегодня допрашивали, не Дербиро. Но то, что он был вместе с вашим братцем в Курской партизанской школе, это я уж постараюсь доказать.
Деак встал, держа руку наготове, чтобы в случае чего вмиг выхватить пистолет: не исключено, что Мольке все же попытается его арестовать, и тогда остается одно: стрелять. Живым в руки гестапо он не дастся.
— Сомневаюсь, господин майор, — сказал он. — Скорее всего это заурядный провокатор.
— Вы велели ему вспомнить и записать несколько стихотворений Ласло Деака?
— Да. Хотел проверить молодчика, действительно ли он знал моего брата.
Мольке негромко рассмеялся.
— Так я и подозревал, — сказал он. — Между прочим, отличная идея. — Он помахал бумажкой. — Ну так вот: здесь у нас и доказательства. Не буду читать все стихотворение до конца — типичный коммунистический бред. Да и с точки зрения литературы тоже.
После этого он довольно сносно прочитал вслух следующие строчки:
Дал ты пахаря морю,
Человеку дай волю.
Дай ты Венгрию венгру,
Чтоб он не был в Германии негром.[3]
Он посмотрел на Деака, улыбаясь.
— Знакомо вам стихотворение?
— Слышал, — задумчиво промолвил Деак.
— Вашего братца стишок?
— Мой брат никогда не писал стихов.
Не в силах сдержаться, Шимонфи громко захохотал.
Смертельно усталый Деак сидел в комнатушке у «брата» Ковача. Старый металлист, заделавшийся штурмовиком, с аппетитом закусывал свиным салом, сочувственно поглядывая на Габора Деака. Ему-то было понятно, каково жить в логове нацистов, каждый день ходить по лезвию бритвы.
Прапорщик углубился в показания Тарпатаки и его напарницы. Чем дальше он читал, тем сильнее становилось его волнение: ясно, что «супруги» лгут, но каждый на свой лад.
— Красавица все еще пишет? — спросил он.
— Чешет, как из пулемета, — отвечал Ковач, доставая из-под стола бутылку. — Поверили, что мы действительно нилашисты. Выпей-ка, сынок! — Прапорщик отклонил приглашение. Ковач, пожав плечами, сделал несколько больших глотков из бутылки красной «Кадарки».
А прапорщик зашагал по комнате. Если его предположение подтвердится, может, даже удастся спасти Дербиро. Только бы Тарноки поскорее пришел. Обычно он никогда не опаздывает. Взяв со стенки висевшую на гвозде гитару, Деак провел пальцами по струнам.
— Где это вы гитару достали?
Ковач отер губы тыльной стороной ладони.
— Фаркаш раздобыл. Это когда мы нилашистский патруль стали изображать, я ему и говорю: «Ребята, а ведь настоящие нилашисты иногда должны и грабить. И по шее дать. Несильно, понятно, но все-таки». Ты со мной согласен?
— Но зачем же ты Тарпатаки так по скуле двинул?
— Там другое дело, — возразил старик. — Такому дерьму не жалко.
Деак сел к столу, уронил голову в ладони. Его мысли были об Аните. Горькие, обидные мысли: не хочу я ее любить, не хочу! — повторял он, как ему казалось, про себя.
— Чего не хочешь? Говорить со мной? — услышал он вдруг старого Ковача.
— Да нет, устал я, дядя Ковач.
— Мы сейчас все устали. — Ковач подошел к чугунке, поворошил кочергой.
— Но я совсем по-другому устал, — возразил Деак и закрыл глаза. — Здесь, внутри ноет. Бежать хочется куда глаза глядят. А этот Мольке уставился на меня, будто ему все как есть обо мне известно. Я уж и так и эдак, отшучивался, притворялся. А у самого холодный пот по спине ручьями. Боюсь я.
— Не боятся только дураки, сынок. — Ковач пересел поближе к Деаку, обнял его за плечи. — Ты что же думаешь, я не боюсь? Жена там одна, детишки опять же…
Деак открыл глаза, благодарно посмотрел на поросшего колючей щетиной старого металлиста, на суровые черты его лица.
— Что же вы делаете, чтоб не бояться?
— А, разное. Накануне, как идти на задание — молюсь. Ну ты, говорю я, старый бог, если я из этого дельца выскочу живым, тогда поверю, что ты есть. Разумеется, все это я ему говорю по-латыни, чтобы он понял.
На лице Деака мелькнула усталая улыбка.
Ковач встал, закинул за спину автомат и пошел проверить охрану.
— Взгляни там, — крикнул ему вдогонку Деак, — записала свои показания девица Моргош?
Псевдогоспожа Шааш на самом деле была не кто иная, как дочь агента по продаже книг Белы Моргоша. Деак и его люди «не поверили» Тарпатаки на слово, что он агент гестапо, потребовали доказательств. И теперь Тарпатаки и девица наперебой доказывали свою связь с нацистами.
Деак на несколько коротких минут задремал. Проснулся, когда в комнату в сопровождении Ковача вошел Тарноки, за ним шла слежка, но ему удалось «оторваться».
Разговор получился совсем коротким. Деак сидел понуря голову. Ведь в том, что Анита изменница, теперь он убедился сам.
— Когда ты намерен выполнить приказ? — спросил его Тарноки.
— Сейчас, — отвечал Деак, поднимаясь.
— Не спеши. Пока не надо. Мы не можем рисковать возможностью освободить Дербиро.
— Именно поэтому и нужно выполнить приказ сейчас, — мрачно возразил прапорщик. — Через час Анита встречается с Мольке. Этой их встрече нужно помешать.
— Он прав, — подтвердил Ковач. — С предателями разговор должен быть короткий.
Тарноки не возражал.
— Только осторожно, Габор. Без лишнего шума. Думай о собственной безопасности.
Он пожал Деаку руку. Прапорщик посмотрел на часы.
— Дербиро удастся спасти только в том случае, если мы каким-то образом выведем его из здания. — Он перевел разговор на Дербиро, чтобы отогнать от себя мысли об Аните. — Я сейчас спущусь в котельную и поговорю с этой девицей Моргош. Надо кое-что разузнать у нее. И если подтвердится мое предположение, мы выручим Дербиро.
— Ну что ж, иди поговори, — согласился Тарноки. — Но не забывай об Аните. Послушай, может, лучше, если мы поручим это дело с девушкой товарищу Ковачу?
— Нет, я кашу заварил, мне ее и расхлебывать, — возразил Деак.
Если бы они знали, как тяжело было у него сейчас на душе, они наверняка не отпустили его.
Одевшись, Деак спустился в котельную.
Ева Моргош спокойно спала на куче одеял. Он разбудил девушку. Ева сонными глазами посмотрела на прапорщика и не сразу поняла, где она. Только узнав Деака, улыбнулась ему с надеждой на лице.
— Мне бы домой пора, — сказала она, — отец уже наверняка волнуется.
— Я думаю, Ева, — негромко промолвил Деак, — что вы уже больше никогда не увидите своего отца. И никого другого. — Девушка с расширенными от страха зрачками уставилась на Деака. А когда он объяснил, что она и доктор Тарпатаки находятся в руках борцов Сопротивления, то разрыдалась, принялась умолять сохранить жизнь, говоря, что готова искупить свою вину и сделать все, что прикажут.
— Поверьте, — повторяла она, — я не по своей воле стала шпионкой. Я же ненавижу нацистов!
— Рассказывайте все откровенно, и я попытаюсь спасти вам жизнь.
Девушка, захлебываясь слезами, принялась рассказывать.
Но время торопило, ему нужно было отправляться к Аните. Деак сказал Еве Моргош, что верит ей, и велел записать ее показания.
— А сейчас мне нужно от вас одно письмо. Напишите своему отцу.
Ева беспрекословно выполнила, просьбу Деака. Несколько минут спустя он уже шагал по улице с письмом Евы Моргош в кармане.
Аниты еще не было дома. Никем не замеченный, он проник в квартиру, предварительно тщательно осмотревшись, не прячутся ли где поблизости люди Мольке. Он зажигать свет не стал. Включив карманный фонарик, осмотрел всю комнату. Нелегко ему было думать о том, что через несколько минут он должен увидеть женщину, которую любил, нет, все еще любит.
