— Абсолютно ясно, господин Зальгер, абсолютно ясно. И тем не менее вы получите информацию только при личной встрече. Кстати, заказ я принял не по телефону, а по почте. Что же касается другого города, то вы можете получить отчет и в другом городе, но только от меня лично.
Мы еще какое-то время поторговались. У него не было оснований отказывать мне во встрече, а у меня не было оснований настаивать на ней. Он говорил о плачевном состоянии нервной системы своей жены, о том, что должен неотлучно находиться при ней.
— Она совершенно не переносит присутствия чужих людей.
Зажав трубку между подбородком и плечом, я достал из шкафа бутылку, налил, закурил сигарету и принялся разъяснять Зальгеру, что, во-первых, всегда отчитываюсь о проделанной работе лично или письменно, а во-вторых, всегда знаю своих заказчиков в лицо.
— Я никогда не отступал от этих правил.
Он предпринял еще одну попытку.
— А если вы пришлете мне отчет по почте? В ближайшие дни я собираюсь с женой в Цюрих, к врачу, и вы можете послать ваше письмо в отель «Баур-о-Лак».
Позади у меня был утомительный день. Я устал, и мне надоела эта идиотская беседа. Мне надоело дело Леоноры Зальгер. В поезде, на обратном пути, я признался себе, что оно с самого начала показалось мне тухлым. Зачем я вообще за него взялся? Ради больших денег? Ради Лео? Я вдруг неожиданно для самого себя — как будто, взявшись за это дело вопреки своим профессиональным принципам, решил и завершить его непрофессиональным способом, — сказал:
— Я могу отправить свой отчет и в Бонн, на Нибурштрассе, 46а, Хельмуту Леману.
Несколько мгновений Зальгер молчал. Потом шмякнул трубку на рычаг. Я услышал хриплое «тут-тут-тут-тут», с которым звуковые волны топчутся на месте, когда им нечего передавать.
22
Душевная боль, ирония или гастрит
В следующие два дня ничего не происходило. Зальгер мне не звонил, и я ему тоже. Я вообще перестал даже думать об этом деле. Зальгеровские десять тысяч, которые все это время лежали в ящике моего стола, я отнес в Баденскую кассу служащих и открыл специальный счет. Проценты, которые принесла бы эта сумма за прошедшие дни, я внес из своего кармана.
Однажды после обеда, когда я как раз пересаживал свою конторскую пальму, ко мне пожаловал гость.
— Вы меня не узнаете? Не удивительно — вы в тот момент были как лунатик! Мое имя Пешкалек, мы с вами встречались на автостраде.
Этот мужчина лет сорока пяти, в зеленой лоденовой куртке, с лысиной, густыми усами и симпатичной кривой улыбкой, привел меня в чувство после аварии на автостраде, усадив у ограждения и угостив сигаретой. Я начал благодарить его.
— Не за что, не за что. Слава богу, что мы все отделались легким испугом. Картины, кажется, тоже не пострадали. Может, вместе заглянем в выставочный зал и посмотрим на то, что чуть было не стоило нам жизни, а? Как вы к этому относитесь?
Он оказался фотографом, фоторепортером, и довольно интересно комментировал представленные на выставке фотокартины реалистического направления. Я обнаружил на картинах детали, которые ускользнули от его внимания.
— Чувствуется глаз детектива! — сказал он.
Мы приятно провели время и договорились встретиться как-нибудь еще.
Временами у меня появлялось ощущение затишья перед грозой.
Но я не знал, как мне обезопасить себя на случай, если она и в самом деле разразится. К тому же чувства, как и мысли, иногда бывают обманчивы.
На третий день мне вдруг захотелось позавтракать где-нибудь в городе. С тех пор как на месте кафе «Гмайнер» открылся ресторан, в котором подают фуа-гра в жюрансоновом желе, кусочки морского черта на горчичных ростках и тому подобную чушь, я хожу в кафе «Фиберг» на Зеккенхаймер-штрассе. Официантка там отличается словоохотливостью и сердечностью. Она сразу же взяла меня под свое покровительство, разъяснив повару, как надо готовить для меня яичницу-глазунью — обжарить с двух сторон.
— Еще кофе? — спросила она, принеся перец и мускатный орех.
— И мне тоже, пожалуйста.
Он сел за мой столик напротив меня. Я узнал его по голосу еще до того, как он представился: «Зальгер». Я молча кивнул. Полное лицо, высокий лоб, грузная фигура, аура бюргерской респектабельности. Я вполне мог представить его учителем в сером фланелевом костюме, банкиром в темно-синей тройке в тонкую полоску, пастором или судьей в мантии. Сейчас на нем были кожаный пиджак, фланелевые брюки и пуловер. На вид ему было лет сорок пять. Что означали складки у рта — душевную боль, иронию или гастрит, — я надеялся определить, когда он снимет свои зеркальные очки. Но он не торопился снимать их.
— Господин Зельб, я должен вам кое-что объяснить. Я знал, что вы — хороший сыщик, и должен был бы сообразить, что вы рано или поздно раскроете мою глупую конспирацию. Не сердитесь на меня за эту игру в прятки. Было бы очень, очень жаль, если бы вы расценили все это как недоверие к вашей компетентности и сомнение в вашей глубокой порядочности. Причина совсем не в этом, а в том, что… — Он покачал головой. — Нет, пожалуй, я начну с другого конца…
Нам принесли кофе. Зальгер заказал к нему порцию меда. Наливая кофе, добавляя сливки и мед, размешивая все это и пробуя с видом знатока и ценителя, он молчал.
— Понимаете, я знаю Леонору Зальгер уже много, много лет. При нашей с ней разнице в возрасте речь, конечно же, не о том, что мы вместе выросли. Взрослый брат и маленькая сестра, очень разные по возрасту, но душевно очень близкие, — вы понимаете, что я имею в виду? А тут еще озлобленный на весь свет отец, вечно пьяная мать — все это вело к тому, что Лео инстинктивно тянулась к старшему брату, искала и находила у него поддержку, которую не получала от родителей. Понимаете?
Я молчал. Потом я могу заглянуть в альбом Лео. Если то, что он говорит, — правда, там должны быть его фотографии.
— В сущности, я не обманывал вас, когда обратился к вам, представившись встревоженным отцом. Я действительно испытывал и до сих пор испытываю чувства, которые выразил тогда по телефону. Лео исчезла в начале года, и я опасаюсь, что она могла попасть в какую-нибудь сомнительную компанию и вляпаться в скверную историю. Я боюсь, что ей нужна помощь, хотя она, может, и сама этого пока не осознает. У меня сердце замирает от ужаса при мысли о том, что…
— Ваша помощь?
Зальгер продемонстрировал склонность к драматическим эффектам: откинувшись на спинку стула, он медленно поднял правую руку, снял очки и спокойно посмотрел мне в глаза. Взгляд его говорил мне не больше, чем складки у рта.
— Моя, господин Зельб, моя. Я знаю Лео и, кроме того, немного представляю себе те… — он помедлил секунду, — обстоятельства, в которых она могла оказаться.
— Что за обстоятельства?
— Кое-что вам известно, кое-что вы можете и сами предполагать — этого вполне достаточно. Я пришел сюда не давать, а получать информацию. Где Лео?
— Я так и не понял, что вам от нее нужно, мне по-прежнему неизвестны ваши намерения относительно Леоноры. И причину, по которой вы мне лгали, вы тоже так и не объяснили. Вы до сих пор даже не представились. Господин Зальгер? Нет. Мы оба знаем, что вы не господин Зальгер. Господин Леман? Внук, намеревающийся открыть галерею в крохотной лавчонке, в которой бабушка с трудом размещала свои пуговицы и нитки? И что я должен знать или предполагать о фатальных обстоятельствах, в которых могла оказаться Лео? Мне надоели ваше вранье и ваши уловки. Я не претендую на безграничное доверие моих заказчиков. Я не требую полной откровенности. Но либо вы сейчас наконец говорите мне правду, либо мы идем в Баденскую кассу служащих, и вы получаете там назад свои десять тысяч, после чего мы расстаемся навсегда.
Сначала он зло прищурился. Потом поднял брови, вздохнул, улыбнулся и сказал:
— Ну что вы, господин Зельб… — Он сунул руку в карман, достал визитную карточку и положил ее передо мной на стол. «Хельмут Леман, консультант по капиталовложениям, Бетховенштрассе, 42, 6000 Франкфурт-на-Майне». — Я хотел бы поговорить с Лео. Я хотел бы спросить ее, могу ли я ей чем-нибудь помочь. Что в этом такого непонятного? И что означает этот высокомерный тон? — Его глаза опять сузились, а голос стал тихим и жестким. — Вы без лишних вопросов приняли мой заказ и мои деньги. Много денег. И я даже готов выплатить вам премию, скажем, еще пять тысяч, — за успешное выполнение заказа. Но это всё. Где Лео?
Я знаю наизусть, сколько в «Фиберге» стоит яичница-глазунья и два кофе. Не дожидаясь официантки, я положил деньги на стол, встал и ушел.
23
Как мальчишка, сбивающий репьи
Вечером я был у Нэгельсбаха в мастерской, бывшем сарае его старого сельского домика в Пфаффенгрунде.[12] Он сам позвонил мне.
— У меня есть кое-что о Вендте, — сказал он.
