— Встать! — приказал он, но я и не подумал вставать.
Он выстрелил. Толстая кожа моего дивана из широких загривков аргентинских буйволов выдерживала мои ботинки, горящие сигареты и когти Турбо. Перед пулей она капитулировала. А я не сдавался. Я продолжал массировать ногу, разглядывая своего гостя.
Выстрел был почти беззвучным — глухое, тупое «хлоп», но пистолет с глушителем выглядел зловеще. Зальгер опять был в зеркальных очках, воротник его куртки был поднят. Посмотрев на пистолет, потом на меня и снова на пистолет, он вдруг рассмеялся и плюхнулся на второй диван напротив меня.
— Господин Зельб, сегодня утром наш с вами акт коммуникации зашел в тупик, и поэтому сейчас я захватил с собой хорошего помощника, так сказать, психотерапевта. — Он опять посмотрел на пистолет.
В этот момент в комнату вошел Турбо, прыгнул ко мне на диван, выгнулся дугой, потянулся и принялся намываться.
— А еще я запасся временем. Возможно, наша коммуникация не задалась именно из-за недостатка времени. Вы куда-то ужасно спешили. У вас была назначена важная встреча? Или вы просто упрямец? Что нам сегодня с вами предстоит — приятная или утомительная беседа? Негнущиеся вещи обычно в конце концов ломаются. Благодаря Драфи Дойчеру мы знаем, что так, в частности, дело обстоит с мрамором, камнем и железом,[19] и уверяю вас, в основе этого явления лежит некий общий закон.
Он поднял пистолет. Я не видел, куда он целится — в меня, поверх меня, рядом со мной; я видел только собственное отражение в его очках. Он выстрелил. У меня за спиной, на бывшей аптекарской полке, где теперь стояли мои книги и пластинки, разбился бюст дантевской Беатриче, произведение одного мюнхенского скульптора начала века.
— Видите, вот вам пример недолговечности мрамора. Со всякой живой тварью дело обстоит приблизительно так же. Только не остается осколков. — Он опять поднял пистолет.
Я не стал гадать, действительно ли он целится в Турбо или мне показалось. Я вскочил и отбил его руку в сторону. Он ударил меня рукояткой пистолета по лицу и толкнул меня на диван. Турбо сердито мяукнул и ускакал прочь.
— Еще раз дернетесь — пеняйте на себя! — зло прошипел Зальгер. Но тут же, рассмеявшись, покачал головой. — Глупый старик…
Я почувствовал на губах вкус крови.
— Итак, где Лео?
— Я не знаю. У меня были кое-какие догадки, но ничего конкретного. Я не знаю, где Лео.
— Прошло всего три дня, с тех пор как мы говорили по телефону. И вы уже забыли, где Лео? — спросил он с наигранным удивлением.
— Я тогда сказал это просто так, подбросил вам в качестве наживки. Я не забыл, где Лео, — я этого не знал. Наживка, понимаете? Мне просто стало как-то не по себе оттого, что я вас ни разу не видел.
— Вы что, принимаете меня за идиота? — крикнул он, и его голос сорвался на визг.
Но он в ту же секунду успокоился, улыбнулся и покачал головой. Он встал, подошел ко мне вплотную, дождался, когда я подниму голову, и ударил по лицу — той же рукой, в которой держал пистолет. Боль обожгла щеку и подбородок.
Он не терял самообладания, когда кричал. Он кричал с холодной головой. Я испугался. Я представления не имел, как…
Вдруг раздался звонок в дверь. Мы оба затаили дыхание. Позвонили еще и еще раз. Потом принялись стучать.
— Герд! Открой! — раздался голос Бригиты. — Почему ты не открываешь? Что у тебя там происходит? — Она увидела полоску света под дверью.
Мой гость пожал плечами.
— Ну что ж, отложим до следующего раза. — Он вышел из комнаты.
Я слышал, как он открыл дверь, сказал «добрый вечер» и быстрыми шагами стал спускаться по лестнице.
— Герд!
Бригита встала коленями на диван рядом со мной и обняла меня. Когда она отстранилась, ее блузка была в крови. Я попробовал вытереть кровь, но ничего не получалось. Чем отчаянней я тер ее блузку руками, тем ужасней выглядела эта кровавая мазня. В конце концов я бросил это бесполезное занятие.
25
Не забудь кошачий сортир!
Бригита вымыла мне лицо, обработала рану и уложила меня в постель. Лицо у меня горело, но мне было холодно. Время от времени у меня стучали зубы. Пить я не мог: распухшая губа не слушалась, и жидкость выливалась обратно. Ночью поднялась температура.
Мне снились Лео и Эберляйн. Они вдвоем собрались на прогулку, и я вручил им официальный документ, запрещающий совершать совместные прогулки как отцу и дочери. Эберляйн рассмеялся своим неторопливым смехом и обнял Лео. Она прижалась к нему и скользнула по мне бесстыдным, презрительным взглядом. Я хотел объяснить, что им запрещается гулять вместе не только как отцу и дочери, но и тем более как… Тут Эберляйн свистнул, и Анатолий или Иван, который сидел у его ног и ждал свистка, бросился на меня.
Когда я опять уснул, Нэгельсбах повел меня гулять по какому-то городу. Дома, улицы и тротуары были деревянные. Кроме нас, не было видно ни души, и когда мне удавалось заглянуть внутрь какого-нибудь дома, там оказывалось пустое пространство, без комнат и этажей. Нэгельсбах шел так быстро, что я от него отстал. Он обернулся, помахал мне рукой, что-то крикнул, но я его уже не слышал. Потом он исчез, и я понял, что уже никогда не выберусь из этого лабиринта пустых улиц и домов. До меня дошло, что я нахожусь в нэгельсбаховском спичечном городке; я был крохотным, не больше оловянного солдатика. Не удивительно, что мне так холодно, подумал я.
Бригита принесла горячую грелку и укрыла меня еще двумя одеялами. Утром я проснулся весь мокрый, но температура спала.
О бритье нечего было и думать. Хорошо хоть корочка на ссадинах не потрескалась, когда я чистил зубы. Физиономия у меня имела довольно угрожающий вид, и я не стал надевать галстук. На балконе было солнце, я разложил шезлонг и улегся в него.
Что же будет дальше? Зальгер показался мне очень неглупым. У него был обширный арсенал лиц, интонаций, выразительных средств и внешних приемов. Правда, в том, как он всем этим пользовался, была какая-то наигранность, и наши встречи напоминали противостояние за шахматной доской. Не шахматные вечера с Эберхардом, когда я не надеюсь на победу и даже не думаю о ней, а просто любуюсь красотой его комбинаций и радуюсь нашему общению. А те партии, в которых я собирал всю свою волю, чтобы разбить противника. Партии — как поединки на саблях, в которых ты стремишься победить соперника не физически, а морально.
Я вспомнил, как однажды целый вечер сражался со своим будущим тестем, который сначала смотрел на меня свысока.
— Так значит, ты балуешься игрой в шахматы? — сказал он пренебрежительно-покровительственным тоном, застав меня и своего сына — мы были сначала школьными, а потом и университетскими друзьями — за шахматной доской. Клархен стояла рядом, и мне стоило огромных усилий, чтобы скрыть дрожь волнения. Терпеть такое унижение в ее присутствии!
— А вы тоже играете? — спросил я как можно более равнодушно.
Выслушав заверения сына, что я очень неплохо играю, Кортен-старший предложил мне сыграть с ним партию в следующую субботу. Он поставил на кон бутылку шампанского, я же в случае проигрыша должен был вычистить и смазать все ружья его коллекции. До субботы я забросил всё, кроме шахмат, — разрабатывал дебюты, анализировал партии, выяснил, где и когда собираются члены берлинских шахматных клубов. В первой и второй партии у Кортена-старшего еще были шансы. Но он проиграл, несмотря на то что я несколько раз позволял ему переходить, когда он заявлял, что это у него был просто «зевок». Дальше я уже понял, как он играет, и разделал его, как Бог черепаху. После этого он больше никогда не садился со мной за шахматы. И никогда не смотрел на меня свысока.
Зальгер решил сыграть со мной свою партию? Пожалуйста.
Турбо искоса смотрел на меня. Он сидел в цветочном ящике, поставив передние лапы на бортик и склонив голову набок.
— Ну ладно, ладно, Турбо, не смотри на меня так. Я и сам знаю, что слишком много на себя беру.
Кот внимательно слушал. Не дождавшись продолжения, он отвернулся и занялся своим туалетом. Я вспомнил вчерашний вечер, Турбо рядом со мной на диване, Зальгера с пистолетом напротив. А если Зальгер во время следующего визита прицелится и выстрелит быстрее? Я встал и пошел к телефону. Эберхард? У Эберхарда аллергия на кошек. Бригита? Нонни и Турбо жили бы как кошка с собакой. Филипп? У Филиппа никто не брал трубку. В клинике мне сказали, что он на конгрессе в Сиене. Бабс? Бабс оказалась дома, пила послеобеденный кофе со своими взрослыми детьми и пригласила меня составить им компанию.
— Так ты хочешь отдать нам на время Турбо? Конечно привози, только не забудь кошачий сортир!
Езду в автомобиле Турбо не переваривает. Я пробовал возить его и в корзинке, и в ошейнике и без всего. Шум мотора и вибрация, быстрая смена картин за окном, скорость — все это слишком большой стресс для моего кота. Его мир — это крыши между Рихард-Вагнер-штрассе, Аугустен-анлаге, Мольштрассе и Вердерштрассе, пара балконов и окон, до которых он добирается по крышам, пара соседей и кошек, живущих за этими балконами и окнами, голуби и мыши. Когда мне нужно с ним к ветеринару, я несу его на руках, под пальто, и он, просунув голову между пуговиц, смотрит по сторонам такими глазами, какими я бы, наверное, смотрел в иллюминатор космического корабля. Так мы с ним проделали и длинный путь на Дюрерштрассе.
