Потом махараджа предложил показать ей ананасы – плод болезненного пристрастия главного садовника к тепличной выгонке растений. Они долго ходили вокруг фрукта, который девушка никогда прежде не пробовала. Блестела редеющая шевелюра махараджи, смазанная чудодейственным препаратом для укрепления волос, тускло-коричневые кудряшки были наскоро сколоты булавкой.
Голова девушки закружилась от жары и сладкого аромата. Махараджа усадил служанку на скамейку и коснулся ее руки. Вскоре он уже гладил ее повсюду, придя к выводу, что плод вполне созрел. Сразу попав под гипноз этого пахнущего благовониями человека, служанка ощущала, как его пальцы с наманикюренными ногтями ползут вверх по ее чулку, залезают в панталоны, щупают мякоть ее бедра. Щеки девушки раскраснелись от этих нежных прикосновений, их губы встретились, и все внешние приличия вмиг испарились.
Дикобраз поднял свои иглы, испуганный экстатическими хрипами, и три перезрелых ананаса упали на землю вместе с последним страстным усилием махараджи.
Каждое следующее утро, приходя чистить обувь и ножи, Мод Поссе тайком пробиралась в оранжерею для встречи со своим повелителем. Когда она уходила, на земле оставалось такое множество битых фруктов, что миссис Уилсон начала жаловаться на их нехватку для стола. Главный садовник, заподозрив в этом воров, заявил о своем намерении регулярно обходить дозором угодья.
В тот вечер махараджа, перехватив по пути спешившую на свидание с ним девушку, попросил ее ждать в конце дороги. Двухколесный экипаж привез их в Лаймхаус, район Ист-Энда. Здесь, в лавках с китайскими названиями, продавался корень имбиря, напоминавший распухшие руки, и бутылочки с лекарствами, для изготовления которых убивали невиданных животных.
Экипаж остановился у опиумного притона, где выстиранное белье какими-то отвратительными знаменами свешивалось с окон верхних этажей. Они прошли мимо прилавка со множеством сортов табака и медными весами, направляясь в заднюю комнату, отгороженную грязным одеялом. Лежащие вокруг завсегдатаи даже не шелохнулись при появлении дородного индийца в шикарном костюме с Сэвил-роу[16] и совсем юной девушки в поношенном корсаже с чужого плеча, не доходящем до верха юбки.
Единственным, кто обратил на них внимание, был китаец, перемешивавший какое-то зелье в кастрюле, используемой для приготовления опиума. Махараджа сунул несколько монеток в его покрытую пятнами руку, и парочка поднялась по лестнице на верхний этаж, где они устроили любовное гнездышко в комнате, в которой не было ничего, кроме сундука, принадлежавшего моряку, так и не вернувшемуся, чтобы его забрать.
Махараджа разостлал на полу найденный здесь же кусок шелка, переложил на подоконник раковины, которые пропавший моряк собирал для своей жены. Индиец и его подружка наслаждались друг другом, не обращая внимания ни на шум доков за окном, ни на дурманящий запах, проникавший в их каморку сквозь доски пола.
Недели плавно перетекали в месяцы, и они наконец сумели выразить свою любовь словами, удивляясь тому, что эти слова означали. И тогда махараджа извинился перед своей возлюбленной за эту неряшливую обстановку и предложил Мод Поссе перебраться в отель. Но девушка отказалась, предпочтя остаться в этой комнате, стены которой пестрели надписями на неизвестных ей языках. В них звучало страстное томление по возлюбленным, оставшимся на далеких берегах.
Когда коронер спросил Мод о том роковом дне, она объяснила, что, совершив примерно половину своих обычных движений, махараджа внезапно остановился и рухнул на нее. Служанка ткнула его в ягодицы, но никакой реакции не последовало, а когда она попыталась выбраться, поняла, что пригвождена к полу. Вопли голодного младенца в соседней комнате заглушали крики девушки. Стук в пол наконец был услышан, и помощь пришла, когда костяшки ее пальцев были содраны в кровь. Вошедший в комнату китаец оттащил труп махараджи в сторону, а у нее все слезы уже были выплаканы.
– О чем вы думали, лежа под ним все это время? – спросил коронер, чье любопытство явно вышло за рамки приличий.
Всё жюри присяжных в едином порыве подалось вперед, а кто-то из публики приставил к уху слуховую трубку, чтобы не упустить ни слова из сказанного этой девчонкой в разбитых башмаках.
– Что ему не надо было есть так много домашнего пудинга с джемом, – ответила она.
Коронер сделал все возможное, чтобы остановить последовавший за этим взрыв хохота, однако, когда порядок был восстановлен, ему все же пришлось объявить перерыв. Члены жюри вернулись в зал после нелегких раздумий, и старшина присяжных, прочистив глотку, объявил вердикт: смерть махараджи была вызвана естественной причиной.
Увы, этим дело не закончилось. Паб «Джордж» рядом с опиумным притоном был переименован в «Башмаки и ножи», торговцы экзотическими животными составляли длинные списки – внезапно появилось множество желающих купить дикобраза, а шеф-повар отеля «Савой» создал ананасовый торт с меренгами под названием «Толстый махараджа». Но еще больший ущерб репутации покойного нанесло неизбежное попадание этого сюжета в репертуар мюзик-холлов, где песни с обидной точностью передавали акцент индийца. Мелодии самых популярных из них напевали на верхних площадках омнибусов, в картинных галереях и даже в очередях у Английского банка. И через год еще можно было услышать хор гуляк, вываливающихся из паба в час его закрытия:
Наш махараджа любил дам и пироги,
Был аппетит тому виною, что он умер.
Когда он впал в любовный пыл,
свою подружку раздавил
Лишь потому, что часто ел домашний пудинг.
* * *
Принцесса все еще держала в руках книгу с правилами этикета, когда в дверях библиотеки появилась взволнованная Пуки.
– Графиня Бессингтон, леди Беатрис Фишер и леди Монфор-Бебб хотят видеть вас, мэм.
Ошеломленная, Минк смотрела на нее во все глаза:
– Ты впустила их?
– Да, мэм. Гостьям, как видно, понравились ваши предки на картинах: леди глаз от них не могут оторвать.
Принцесса пыталась сообразить, есть ли у нее время, чтобы переодеться, но отказалась от этой идеи: вряд ли что-нибудь вызывает большее раздражение, чем ожидание, когда хозяйка дома наконец выберет подходящее платье.
Выйдя в гостиную, Минк обнаружила трех посетительниц, сидящих рядком на диване у камина и разглядывающих все вокруг. При ее появлении дамы встали.
Посредине, опираясь на трость, стояла леди Монфор-Бебб. Волосы пепельно-серого цвета и дряблая кожа напудренного подбородка недвусмысленно напоминали о ее возрасте: почти восемьдесят лет. Однако в манере держаться этой престарелой леди ощущался некий вызов судьбе, который поддерживал ее жизненные силы. Рукава ее жакета с буфами на плечах плотно прилегали к телу согласно последней моде, шляпка, явно купленная у заслуживающей доверия модистки, подобрана в тон остальной одежде. Хоть леди Монфор-Бебб и была по своему социальному статусу ниже всех присутствующих, она представилась первой решительным голосом классной наставницы, а потом повернулась к двум другим дамам.
– Принцесса, разрешите познакомить вас с графиней Бессингтон, – сказала она, указывая на женщину вдвое моложе себя в траурной одежде.
Минк сразу же вспомнила: она видела эту даму на экскурсии по дворцу, проведенной генералом Бэгшотом. Графиня, которая была выше рангом двух других посетительниц, подняла на Минк свои голубые глаза и улыбнулась с такой теплотой, что сразу стала незаметной ее бледность, вызванная тяжестью утраты и подчеркнутая траурным облачением. Из-под ее капора виднелись темные локоны, в которых проблескивала преждевременная седина.
– А также с леди Беатрис Фишер, – добавила леди Монфор-Бебб.
Минк вспомнила женщину в шляпке с колибри, поздно явившуюся на церковную службу. На этот раз ее головной убор был украшен несколькими бабочками того же размера. Леди Беатрис Фишер оставалось три года до шестидесятилетия, нос ее был усеян веснушками, которые ни одно патентованное средство никак не могло вывести. Леди Беатрис улыбнулась, нервно теребя пальцами золотистую накладную челку, плохо сочетавшуюся с остальными волосами какого-то ужасного горчичного оттенка.
Женщины расселись на диване, как стайка птиц, напротив них Минк поставила отцовское кресло. Опершись на кварцевую ручку своей трости, леди Монфор-Бебб выразила надежду, что принцесса не сочтет их визит неуместным: при данных обстоятельствах они несколько запутались в правилах этикета.
– Предполагается, что нам следует нанести визит первыми, поскольку вы недавно прибыли во дворец. Однако вы принцесса и вправе сами решать, кого посетить.
Леди Беатрис подалась вперед:
