Я уверил его, что буду счастлив сделать все, что в моих силах, и настойчиво просил его продолжать.
— Понимаете ли, — начал он, — я никогда не был близок с моим дядей; я навещаю его два-три раза в год, и время от времени мы обмениваемся письмами. Но со времени моей учебы в Эдинбурге мне удавалось разыскать для него кое-какие редкие книги, главным образом труды по алхимии и оккультным наукам. Он, должен вам сказать, страдает от непреодолимого страха смерти, и я порой думаю, что именно из-за этого он так замкнулся от внешнего мира. Этот страх привел его на путь странных изысканий и, в частности, к алхимическим поискам эликсира жизни: это снадобье должно, как предполагается, даровать бессмертие тому, кто откроет эту тайну.
Позапрошлой зимой он обронил намек — и не один раз — о редком алхимическом манускрипте, который он приобрел; работа не столь давняя, датирована концом семнадцатого века. Он не называл имени автора, не говорил, где он раздобыл этот манускрипт. Дядя мой, как вы, вероятно, успели догадаться, человек весьма подозрительный и скрытный, но было ясно: он полагает, что отыскал нечто совершенно замечательное.
Прошлой осенью он сказал мне, что намеревается обновить кабели громоотводов, и попросил отыскать для него трактат сэра Уильяма Сноу о грозах. Я не был сильно удивлен: он уже несколько лет ворчал насчет опасности пожара, могущего возникнуть от удара молнии. Вас может удивить, почему он ничего не сделал, чтобы предохранить дом от более земных причин пожара, но его нелюбовь к денежным тратам так же велика, как страх смерти. Так что я отослал ему книгу и больше не вспоминал об этом, пока не приехал навестить его две недели тому назад.
Громоотводы, должен сказать, всегда соединялись с землей посредством тяжелого черного кабеля, прикрепленного к боковой стене. Однако теперь я заметил, что часть его, примерно в шесть футов длиной, была изъята на уровне галереи. Я поначалу подумал, что кабель заменяют по частям: опасное предприятие, ибо, если, в то время как этот кусок отсутствует, вдруг ударила бы молния, вся мощь взрыва пришлась бы на галерею. Но когда я подъехал поближе, я увидел, что на самом деле впечатление, что часть кабеля изъята, обманчиво: стена оказалась просверлена в двух местах, а кабель входил в одно из этих отверстий и появлялся вновь из другого, примерно шестью футами ниже.
В своем письме, приглашая меня приехать, дядя написал только, что хочет «сделать кое-какие распоряжения». Никакого представления о том, что это может означать, у меня не было, но, когда я стоял там, пристально рассматривая это странное расположение, должен признаться, возникло ощущение, что у меня по спинному хребту ползет что-то отвратительно холодное.
Меня, как обычно, впустил его дворецкий Дрейтон, человек меланхолический, лет шестидесяти от роду или более того. Он сообщил мне, что мой дядя занимается в библиотеке и просил передать, что его не следует беспокоить до обеда. Это не было чем-то исключительным; его приглашения никогда не распространяются более чем на два дня, и он видится со мной только тогда, когда ему что-то нужно. И в самом деле, если бы он не сделал меня своим наследником, я сомневаюсь, что стал бы поддерживать с ним связь.
Должен вам сказать, что мой дядя держит все тех же нескольких слуг с того времени, как я его знаю. У него есть Грымз — кучер, слуга в доме и к тому же конюх; его жена — она готовит еду (еда спартанская до крайности), пожилая горничная и Дрейтон. Дядя изо дня в день надевает все тот же изношенный костюм; не могу себе представить, чтобы он когда-нибудь переодевался к обеду с того дня, как покинул Кембридж, а тому, должно быть, уже лет сорок пять. Бóльшая часть дома, как вы могли заметить, закрыта: Грымз и его жена живут в коттедже лесника, а комнаты остальных слуг находятся на первом этаже в задней части дома.
Дядюшкины апартаменты состоят из длинной галереи, — тут Магнус снова указал на освещенные окна на моей картине, — библиотеки и кабинета, которые к ней примыкают. Галерея размером примерно сорок футов на пятнадцать, библиотека имеет ту же длину, но один ее угол, рядом с лестничной площадкой, занимает кабинет.
Если войти на галерею через главные двери, в дальнем конце помещения вы увидите огромный камин. Однако огня не зажигали в нем уже несколько веков: все пространство внутри камина занимает нечто, с первого взгляда похожее на дорожный сундук. Однако на самом деле это саркофаг, сделанный из меди, настолько изъеденный коррозией и потускневший от времени, что на нем остались лишь следы первоначального орнамента. Он был заказан сэром Генри Роксфордом в 1640 году как символ memento mori;[16] теперь в нем покоятся его останки.
В алькове между камином и стеной библиотеки стоят огромные рыцарские доспехи, странно почерневшие, словно от пожара. Можно подумать, что это работа какого-то средневекового мастера, но, когда подойдешь поближе, становится видно, что от пояса донизу фигура напоминает один из египетских гробов в форме человеческого тела. Она была сделана в Аугсбурге менее ста лет тому назад, примерно в то же время, когда появился знаменитый шахматный автомат фон Кемпелена; Томас Роксфорд привез его из Германии в качестве одного из элементов реставрации Холла.
Другой обстановки на галерее нет, если не считать пары стульев с прямыми спинками и длинного стола, который служит дяде рабочим столом, — как раз под тем окном, где на вашей картине виден свет. Портреты предков Роксфордов висят над столом; противоположная стена украшена обычным набором старинного оружия, охотничьими трофеями и выцветшими гобеленами, что лишь усиливает впечатление запустения. Холодное, мрачное место, пропахшее сыростью и обветшанием, порождающее эхо.
Соседствующая с галереей библиотека — типичное для сельского сквайра собрание книг, сплошь набитое такими произведениями, какие никто никогда и не подумал бы читать. Если он когда-нибудь и позволяет мне туда войти, на столе не бывает никаких книг, никаких бумаг: свои алхимические книги он держит в стенном шкафу под замком. Его кабинет служит также и спальней: в одном углу там стоит походная кровать; там же он и ест, насколько мне известно, кроме тех случаев, когда я его навещаю. За пределами этих «апартаментов» — только пыль и пустые коридоры; не думаю, что хоть чья-то нога ступала на верхние этажи с прошлого века.
Однако продолжу. Когда я приехал, было далеко за полдень, и у меня оставалось еще часа два до того, как в семь из библиотеки появится дядя: их надо было чем-то заполнить. Так что я снова вышел из дома, чтобы получше разглядеть проводники громоотводов.
На этот раз я заметил, что окно галереи, расположенное ближе всего к главному кабелю — как раз над тем местом, где кабель исчезает в стене, — слегка приоткрыто: скорее всего, по вине работников, ибо оконные створки находятся слишком высоко, чтобы дядя мог до них дотянуться. И хотя я не мог бы сказать со всей определенностью, я все же был почти уверен, что доспехи стоят именно под этим окном. Мой мозг обуревали полусформировавшиеся подозрения, но я никак не мог найти им определение. Я обошел весь Холл, однако других изменений не обнаружил.
Я был так поглощен его рассказом, что осторожный стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Это Джосая пришел зажечь лампы и подбросить дров в огонь; только тут я увидел, что за окном уже совсем стемнело.
— Простите меня, — сказал Магнус, — я отнимаю у вас слишком много времени, а у вас, вероятно, есть другие дела.
Я заверил его, что других дел у меня нет. Магнус обладал (как я со временем понял) необычайной способностью приспосабливать свою речь к манере выражаться и ритму речи своего собеседника, и притом столь тонко, что вы едва могли это заметить, так что я уже чувствовал — хотя едва час минул от начала нашей беседы, — что со мною рядом давний, заслуживающий доверия друг. По этой причине, выяснив, что он остановился в гостинице «Белый лев», я уговорил его пообедать у меня дома — на что он, после обычных в таких случаях возражений, охотно согласился, — а пока подкрепить свои силы и продолжить повествование.
— Как правило, — сказал он, — еду у моего дяди подают в небольшой комнате для завтраков в задней части дома. Но на этот раз Дрейтон накрыл стол на два прибора в огромной и темной, словно пещера, столовой, затхлой, с темными панелями по стенам, ну просто мавзолей, а не комната; она находится прямо под библиотекой. Огня в камине не было. Дядюшка появился в шарфе и толстых шерстяных перчатках; я был бы рад надеть теплое пальто. Мы обедали при свете нескольких свечей за столом, рассчитанным человек на сорок; Дрейтон обретался в темноте где-то за моей спиной. Взгляд дяди то ловил мой взгляд, то быстро ускользал в сторону; мне уже с десяток раз казалось, что он вот-вот заговорит, когда наконец он откашлялся, жестом руки отправил Дрейтона прочь из комнаты и достал из сюртука пачку бумаг.
