— Не штоило этого говорить при Боре и пошторонних, но раж уж ты наштаиваешь… Мне кажетшя, што Фимошка демонштрирует тебе швой шекшуальный темперамент. Он до ших пор переживает твой шкоропалительный брак…
Ленка задохнулась от неловкости:
— Какой скоропалительный брак?! При чем тут я?! Пора ему вообще подыскивать себе квартиру, или бордель, как ему больше нравится!
Софья Моисеевна покивала, по-вороньи наклонила голову и нейтрально произнесла:
— Фимошка хошет шнимать мою комнату. Когда я уйду жить к мужу.
— ЧТО?! — пискнула Ленка и беспомощно посмотрела на меня.
— А што такое? — холодно бросила Софья Моисеевна. — Я хотя бы буду шпокойна, што мой внук полушит багрут.[44]
Ответив Ленке взглядом, типа «твою мать», я уставился в потолок. А Вувос неожиданно заржал и громко, зло объявил:
— Не волнуйся, Лена. Сейчас я с ним поговорю, и больше он баб водить не будет. Никуда. Разве что в кино.
Все притихли. За занавесочкой жалобно захлебнулась последняя трель.
Через несколько минут Умница, прижимая к себе, как заложницу миленькую раскосую девчушку, попытался прорваться на улицу.
— Я сейчас… только провожу ее до остановки и сразу же вернусь, — твердил он, как заклинание. Китаянка стойко улыбалась — просто еще один оживший термос.
— Вместе проводим, — прогудел Вувос. — Чтоб тебе снова шпана морду не набила. Пошли, Боря.
Под одинаковыми недоуменными взглядами мамы с дочкой мы удалились.
Минуть десять молча постояли на остановке, рассматривая огоньки фар на иерусалимской дороге и огоньки звезд над ней. Подошла расфуфыренная теща. Не перестаю удивляться, как ей удается собираться так быстро, а главное — почему она не научила этому Ленку. От нее несло незнакомой мне парфюмерией.
Странно, что она еще не обвинила меня в распитии ее пробирочки с «Красной Москвой».
Когда подошел автобус, Вувос положил лапу на щуплое плечо дернувшегося Умницы, и мы дружелюбно помахали поджавшей губы Софье Моисеевне и непроницаемо улыбавшейся китайской сестре.
— Пожалуй, я пойду, — задумчиво проговорил я, глядя вслед удаляющемуся автобусу. — А то у Вовы из-за тебя дочку арабы похитили… Не хочу я быть свидетелем того, что сейчас будет…
— Боря, не уходи! — мяукнул Умница. — Вова, ребята, я не виноват! То есть, виноват, но не совсем… Объективно не виноват! Я объясню, вы поймете. Она меня завезла. В лес. В рощу. Вы не поверите: столы, скамейки, мангалы и урны. И ни души… Зверски избивала, пока я не сказал, что вирус у Вовы.
— Почему у меня, сука? — тихо спросил Вувос.
— Потому что я подумал, ты единственный, кого она не найдет так сразу. А если и найдет, то не изобьет, как меня, не справится… Кроме того, Боря, подтверди, что мы всех остальных проверили… под подозрением оставались только ты и Елка. Не мог же я сказать Елке, что вирус у нее…
У Вувоса просто руки опустились. Пришлось вмешаться и объяснить по-простому, на уровне голых причинно-следственных связей:
— Смотри, Умница. Там, в роще с мангалами, ты неудачно спас свою морду. Из-за тебя единственная дочка Вувоса стала заложницей у арабских друзей твоего Ахмата.
— Да, Боря! — спохватился Умница. — Хорошо, что я теперь могу тебе сказать! У Елки-то тоже сына украли. Там, в России. Представляешь?
Я кивнул:
— Знаю. И знаю из-за кого.
Умница слегка смутился и, явно не желая продолжать эту тему, повернулся к Вувосу:
— А сколько лет дочке?
Вувос молча на него смотрел.
— Три, — процедил я.
— Так это еще ничего, — приободрился Умница. — Еще маленькая, ничего не понимает. Это не будет для нее психической травмой…
Я на всякий случай ненавязчиво встал между Вувосом и Умницей.
— Фима, — сказал я, пока Вувос старался ненавязчиво меня обойти, а Умница, как бы случайно, двигался в противоположном направлении, — тебе предоставляется последнее слово. Что ты намерен делать?
— В полицию надо заявить, — пискнул Умница.
— В полицию ты уже заявлял, — напомнил я.
Хоровод вокруг меня ненавязчиво ускорялся.
— Я намерен делать все, что вы скажете! — выпалил Умница. — Для спасения ребенка надо сделать все. Это святое… Ребята! Я знаю! Надо подделать термос. Я подделаю. А вы обменяете его на ребенка.
Вувос остановился, и Умница чуть не влетел к нему в объятия.
— Мы втроем обменяем его на ребенка, — доходчиво сказал Вувос. — Ты, я и Боря. Так что постарайся. Сколько тебе надо времени?
— Завтра к обеду будет готово, — обреченно вздохнул Умница. — Можно было бы и раньше, но уже все закрыто. Придется кое-что докупить с утра.
— Докупим, — кивнул Вувос. — Я тебя сам отвезу к открытию. И в Старый город заскочим, прикупишь себе арабскую одежду. Что-нибудь неброское.
— З-зачем? — побелел Умница.
— Пока не знаю, — признался Вувос. — До обеда придумаем что-нибудь нетривиальное.
— Кстати, о нетривиальном, — мстительно сказал Умница. — Ребята, тут одна проблема. Вирус, он не сам по себе, а в питательной среде. В данном случае, Боря знает, в сперме.
— В кроличьей, — подтвердил я, вспомнив разговор в аэропорту.
— Ну так вот, ватики.[45] Вы в стране давно, где тут поблизости кроликов разводят? А я искусственную вагину сварганю.
Вувос передернулся:
— Ты что, охренел? Кто их тут будет разводить, некашерных?
— Плохо, — подытожил Умница и, опасливо косясь на Вувоса, процитировал: «Ну ничего. К утру придумаем что-нибудь нетривиальное».
Усмехаясь, он медленно вытащил из кармана два квадратных пакетика и вальяжно, как король Молдаванки — блядям, выдал нам по презервативу:
— К утру, ребята. Надеюсь, обойдетесь без искусственной вагины? Пока они отличат от кроличьей, Номи уже будет дома.
— Может, ты сам справишься? — мрачно предложил Вувос.
Умница самодовольно развел руками:
— Ребята, имейте совесть… Я же не кролик. Вы же видели — только что проводил.
К полуночи нам стало ясно, что план вызволения Номи потребует, кроме немалого личного мужества и немалых личных средств. Мужества нам с Вувосом было не занимать, а вот денег и занять не у кого. Пришлось идти на шабашку.
Мы хорошо так посидели в кустах, в засаде. В траве валялась пустая бутылка и вскоре должна была обрести свою пару. Мы ждали «час собаки», как день зарплаты.
И дождались. В полвторого с моего балкона сбросили альпинистскую веревку.
— Хорошо, что ты не ревнивый, — сказал Вувос.
В лунно-фонарном свете блестели железные побрякушки на черной коже куртки, а прическа Левика выглядела еще отвратительнее. Дюльфером (сам научил) он спустился на газон и, взглянув на пустое еще крыльцо, быстро зашагал в сторону амуты.
— Посиди один, — бросил я Вувосу и пошел за сыном.
Вот и пришло время им заняться. Не отпуск, а сплошное бебиситерство — через ночь слежу за детьми. Куда это он идет? Уж не вирус ли проведать?
Красться пришлось недолго. Левик спустился в амуту и, озираясь, скрылся в крайнем доме у обрыва. Там уже мерцал свет свечи. Я хотел было подобраться поближе к дому, но вовремя заметил еще одно существо примерно в такой же экипировке, только помельче, да прическа, вроде, была девичья. Пришлось посидеть в тени минут десять. Чувствовал себя, как советская женщина, занявшая две очереди — и отсюда уходить было пока нельзя — вдруг какой-нибудь опоздавший сатанист заметит, а там информация про термос могла уже пройти, да и вообще интересно…
В конце-концов я решился и присел под окном. Слышно было великолепно!
Не позавидуешь будущим жильцам.
— … короче, пора приносить жертву! — сказал кто-то ломающимся голосом.
После паузы испуганный девичий голосок пропищал:
— К-какую?
— Человеческую! — отрезал первый. — Но для начала можно и кошку.
В этот раз пауза была дольше, затем зазвенел возмущенный девчачий голосок:
— Почему это кошку?! Я кошку не согласна! Давайте кого-нибудь другого убьем. Змею, например. Ядовитую.
— Змею?! — ужаснулся Левик, с детства панически боящийся змей. — Нет, змею нельзя. Потому что они — слуги дьявола.
— А кошки тоже слуги дьявола! Особенно черные.
— Ну, хорошо, — это был снова Левик. — можно и не кошку. Можно и собаку. Я завтра сам принесу убитую собаку, раз вы все трусите!
— Это кто тут трусит? — попер первый. — Ты сначала собаку убей и принеси. А потом приступим к человеку.
— А кто сказал, что сатанисты должны убивать людей? — поинтересовалась писклявая.
— Это всем известно. Все настоящие сатанисты приносят человеческие жертвы! — упорствовал первый.
— Это, наверное, гойские сатанисты приносят. А еврейские сатанисты не должны убивать людей! — возмутилась писклявая.
— И кошек! — добавила звонкоголосая. — Убери сейчас же руку!
