— Со мной. Крышка.
— Да ну тебя! Подыщешь себе другое агентство. Или займешься чем-то еще. Ничего не кончено.
— Иди ты знаешь куда, Джейми! — Даже эти слова она произносит без тени эмоций. Голос вот только хриплый, и все. Голос мне кажется странным. — Я не о работе говорю.
Оглядываюсь по сторонам. Кровать изодрана в лоскуты, но все остальное в номере цело, только на ковре валяются перевернутое кресло, нож и мобильный телефон. Нож лежит у ног Луизы. Черная пластиковая рукоять и пилообразное лезвие, такими пользуются ловцы крупных экзотических рыбин. Спрашиваю:
— Где Этьен?
— Здесь ему больше ничего не обломится, так что он умотал. Умно, а? Трахнуть тут некого, я с ним расплевалась. Чистая работа.
На этот раз ей удается меня напугать.
— Он думал, я покончу с собой, а я вместо этого покончила с кроватью. Знаешь, когда кто-то спрашивает тебя о чем-то, это значит, что ему втайне хочется, чтобы ты это сделала. Знаешь?
— Нет.
— Ты не знал этого, Джейми?
— Нет, Луиза, не знал. О чем он тебя спросил?
— Ты не слушаешь. Он спросил, не собираюсь ли я покончить с собой, то есть ему хотелось, чтобы я это сделала. Получилась бы отличная дерьмовая драма. Рассказывать всем, как он отодрал ту, другую и третью, ему прискучило, а тут — новая тема для разговоров, мертвая любовница. — Луиза пытается что-то внушить мне взглядом, не могу понять что. Она продолжает: — Я хотела было кишки себе выпустить, да только не для него же это делать. Вот и искромсала кровать.
Теперь я начинаю гадать, не в шоке ли сестра, может, потому она такая и тихая.
Луиза произносит:
— Это лучше самоубийства, потому что длится подольше.
В осмысленности этого заявления я не уверен. Кровать уничтожена полностью, это точно. Я снимаю телефонную трубку.
— Ты кому? — спрашивает Луиза.
Я не отвечаю. Нужно, чтобы на нее взглянул врач. Регистраторша говорит, что дежурного врача у отеля нет, но она может дать номер специалиста, к услугам которого отель иногда прибегает. Беру лежащий у телефона карандаш, но тут Луиза нажимает на рычажок, отсоединяя меня.
— Я думаю, тебе нужно показаться врачу.
Она стоит передо мной в своем простынном саване.
— С чем? С самоубийством на нервной почве?
— Я хочу, чтобы ты показалось ему, тогда я хоть буду знать, что думать. Ты перебрала?
— Чего?
— Героина, я полагаю.
— Какой там перебрала! Ширнулась немного во время показа, потому что у меня болели ноги и спина и есть очень хотелось. Я почти ничего и не ощутила.
— А тогда, в Нью-Йорке?
— Тогда сволочь Этьен, не предупредив, всучил мне девяностопроцентный героин.
Я начинаю думать, что, возможно, Этьен действительно желал ей смерти. Но не говорю этого, а только глубоко засовываю руку в матрас.
— Ты его и вправду прикончила.
— Хотела всю кровать выпотрошить, да притомилась. — Луиза потягивается, приподнимая край простыни. — Наверное, перетрудилась.
Я ощущаю такую усталость, что, пожалуй, мог бы завалиться спать прямо на руинах ее кровати, да только кровать не ее, а Этьена. Впрочем, ничто в номере не указывает, что он вообще здесь побывал — не видно ни одежды, ни кофров с фотоаппаратурой. Похоже, Луиза права, Этьен ушел насовсем.
— Хочешь, куплю билеты на поезд? — спрашиваю я.
— Зачем?
— Чтобы вернуться домой.
— Я не собираюсь домой. Осано сказал, что до показов в Нью-Йорке я могу пожить у него в Милане.
Ушам своим не верю.
— Не делай этого, Луиза. Тебе необходимо отдохнуть.
— Если ты так за меня беспокоишься, поезжай со мной. — Тут она замечает на кровати принесенную мной газету. — Там наши фотографии есть?
Надо ее как-то притормозить, уж больно быстро меняются ее настроения. До показов в Нью-Йорке еще две недели, не пасти же мне ее все это время.
— Я не могу поехать с тобой, Луиза, мне скоро в колледж возвращаться.
Интересно, можно ли по суду отдать под опеку человека двадцати трех лет, существует ли законный способ посадить Луизу под замок? Я говорю:
— Луиза, прошу тебя. Поедем домой.
— Не возвращайся в Корнуолл. — Луиза выпевает это на мотив «Не возвращайся в Роквил», песенки группы «РЭМ». Берет газету, листает ее, продолжая напевать: — Не возвращайся в Кор-ну-олл. О, вот и мы.
Она отпускает угол листа, газета раскрывается, и я вижу фото: мы с Луизой стоим, скосившись на камеру.
— Ну, разве мы не премилые, дорогуша?
— Я все-таки позвоню врачу, — говорю я.
Луиза взмахивает газетой у меня перед носом.
— В чем дело? У тебя появилась мания?
Она снова взмахивает газетой, резче и ближе к моему носу. Газету я отбиваю, но слишком поздно. Луиза уже держит телефон в одной руке, обвив его провод вокруг другой.
Я протягиваю руку, как будто и впрямь верю, что она так вот просто отдаст мне трубку.
Луиза улыбается и сильно дергает провод слева направо. Провод остается в стене. Вид у Луизы почти озадаченный. В кино этот фокус всегда срабатывает. Делает еще одну попытку, однако провод не поддается. Только простыня сваливается с Луизы, поскольку она больше не придерживает ткань локтями. И пока Луиза оглядывает себя, я вырываю у нее телефон.
Я уже нажимаю первую кнопку, когда Луиза вдруг бросается в сторону. Взгляд мой сам собой следует за нею, подхваченный скоростью, с которой движется ее голое тело. И я вспоминаю про нож.
Выронив телефон, прыгаю вперед. Пальцы Луизы смыкаются на пластиковой рукоятке. И когда я плюхаюсь на пол, она отдергивает нож. Приземляюсь я на колено, на то, которое повредил, катаясь на скейте. Боль продирает все мое тело. Из глаз брызжут слезы, мне не удается их удержать. На другом конце комнаты Луиза старательно заворачивается в простыню. И перерезает провод.
Я ложусь на живот. Прямо под грудью у меня мобильник, про который она забыла.
Впрочем, Луиза быстро вспоминает о нем.
— Отдай телефон, Джейми.
— Не отдам.
Я стискиваю зубы. Боль возвращается, утекая из головы и спины, чтобы снова заняться коленом.
— Отдай телефон. — Она уже стоит надо мной с ножом в руке.
— А что ты сделаешь? Зарежешь меня?
Воображаю, как нож вонзается мне под лопатку.
Ощущение это зеркально отражается впившимся мне в грудь твердым углом телефона. Лежу, не шевелясь.
Луиза пинает меня. Ну, это ерунда. Она боса и вряд ли причинит мне большую боль, чем уже причиняет колено. Я поплотнее прижимаюсь к мобильнику.
— Отдай, Джейми.
Я и говорить-то с ней не хочу. Сказать все равно нечего.
— Ну и хрен с тобой. Я еду в Милан, а не в Корнуолл. — Она еще пару раз пинает меня, потом отходит. — И ты со мной.
Я слушаю, как она расхаживает вокруг. Потом раздается шорох, скрип кроватных пружин. Видимо, Луиза решила еще разок взглянуть на свою фотографию в газете. Приподнявшись, я беру телефон, продолжая прикрывать его телом. Жидкокристаллический экранчик освещается. Семнадцать пропущенных вызовов, сообщает он. Несколько секунд я пялюсь на него и наконец соображаю, что это мобильник Стэна. Я так старался не думать о нем, что не заметил, как потерял его. Или как его сперла Луиза.
За спиной у меня Луиза поднимается на ноги.
— Ну и жуткие же фотографии! Мы с тобой смахиваем на гулящих девок. Теперь мне и вправду никакая карьера не светит.
Ступни ее резво топочут по ковру, хлопает дверь ванной. Минуты две я остаюсь лежать, опасаясь ее возвращения. Потом осторожно приподнимаюсь, чтобы просмотреть пропущенные вызовы. Все сделаны с разных номеров: наверное, Стэн дозванивался до меня из телефонных будок. На показе я его не видел, скорее всего, и на прием он не попал. Чемодан мой, должно быть, так и лежит на Северном вокзале, а в нем единственная чистая одежда, какая у меня есть. Рубашка и штаны уже почти два дня как на мне, и ощущение от них не самое приятное. Может быть, Стэн еще рядом с последним в списке телефоном.
Нажимаю «обратный вызов».
— Centrale, — отвечает голос француженки-телефонистки центра обслуживания вызовов. — Qui?[14]
— Je churches David Stanley, — говорю я. — Pardon. Qui est là?[15]
— La Préfecture Centrale, monsieur, — терпеливо сообщает женский голос. — La Police.[16]
Я отсоединяюсь.
Луиза возвращается в комнату.
— Читал? Коллекцию Осано свистнули этой ночью. — Она перебирает пальцами страницы газеты. — И какой-то англичанин помогает полиции в расследовании.
Не знаю, как мне поступить, знаю лишь, что подумать в присутствии Луизы мне не удастся. Ее мир лишен полюсов хорошего и дурного, в нем есть только опасные и спокойные — для Луизы — места. Уходя, я в последний раз оглядываю номер. Луиза причинила ему больший ущерб, чем я — двери ее номера, и если Осано не может позволить себе оплатить ту дверь, то уж наверняка и разрушения, учиненные Луизой, окажутся ему не по карману. Тут я вспоминаю, что это номер Этьена — значит, ему и предъявят счет.
