Включив музыку Моцарта, я села напротив Никиты и посмотрела ему в глаза.
— Знаешь, Ника, когда умер мой отец, я ревела так, что никто не мог меня успокоить…
— А у тебя умер отец? — поднял он на меня глаза. Я знала этот взгляд — когда-то я точно так же смотрела на приехавшую из-под Тарасова подружку, которая сказала мне, что тоже пережила утрату. Мы могли говорить на равных — у каждого из нас была своя боль в сердце. Поэтому общение друг с другом принесло нам облегчение.
— Да.
— Давно?
— Нет. Он внезапно заболел, и оказалось, что у него рак. Не думай, что это было легче, чем если бы его убили выстрелом в спину. Так вот, никто не мог меня успокоить. Никто, кроме моего папы…
— ?! — В его взгляде были интерес и насмешка. — Как же у него это получилось?
— А никак, — передернула я плечом. — Просто я поняла, что слезами я его не отпускаю от себя. «Нельзя же быть такой эгоисткой, Александра, — сурово сказала я себе. — Иногда, знаешь ли, только мы сами способны сказать правду в собственный адрес. Вот ты тут сидишь как дура и плачешь, как будто это случилось только с тобой, а все остальные прочно застрахованы от потери близких людей. Если, конечно, придерживаться этой точки зрения, можно и дальше погружаться в глупые истерики, позволяя себе расслабляться. Но жизнь вокруг продолжается, и никто не собирается ее заканчивать из-за твоего личного горя. И никому ни жарко и ни холодно оттого, сколько слез ты вознамерилась пролить, потому что каждый теряет хотя бы однажды близкого человека. С чего ты взяла, что Господь освободит тебя от этого? Ты же не лучше других».
Вот такую примерно тираду я себе выдала. И встала на ноги. Потому что мне надо было идти дальше. Вряд ли папе понравилась бы ноющая и рыдающая доченька. Он был симпатичным дядькой, можешь мне поверить. Веселым, ироничным и талантливым.
Он слушал меня, и в его глазах появился огонек надежды.
Я дотронулась до его руки.
— Если тебе сейчас трудно говорить о своей маме, давай повременим, — предложила я. — В конце концов, можно поговорить еще о чем-то.
— Нет, — решительно покачал он головой. Надо найти того, кто это сделал. Понять почему.
— Если мы поймем почему, — улыбнулась я, — это будет уже шаг в его сторону. Вот и давай попробуем поискать это «почему».
— Я его убью, — тихо пообещал Никита. — Как только я его найду, я убью его…
— «Пепел Клааса стучит в мое сердце…» — проговорила я задумчиво. — Ох, какое знакомое состояние. Желание покарать подчиняет себе все другие чувства, даже любовь. Так хочется мести, что дыхание становится учащенным, в глазах темнеет. Знать бы только кому… Убийце? Нерадивым врачам, не справившимся со своими прямыми обязанностями? Или самому Господу Богу? Последнее самое глупое, не правда ли?
Я говорила спокойно, размеренно, без истерик, без надрыва. В отличие от меня, он был совершенно одинок, и, кроме меня, никто не собирался ему помочь.
— Я понял, про что ты говоришь, — довольно мрачно усмехнулся он. — Ты боишься, что жажда отмщения затуманит мой разум настолько, что я и сам превращусь в чудовище? Нет, я постараюсь остаться человеком, насколько это возможно в таком мире…
— Да не настолько этот мир и плох, если в нем оказалась пара-тройка мерзавцев, — проворчала я. — Не думаю, что они способны существенно изменить его в худшую сторону.
Я налила ему кофе.
— Спасибо, — поблагодарил он меня. — Теперь я готов. Давай начнем. Только — с чего?
— Начнем издалека, — сказала я. — С твоей бабушки…
Он вздрогнул.
— С бабушки? А это обязательно?
— Обязательно, — нахмурилась я. — И давай договоримся сразу, что я не прошу тебя описывать мне мать в розовых красках. Если мы с тобой хотим найти истину, нам придется иногда быть безжалостными. Пойдет?
— Пойдет.
— То, что отношения между бабушкой и твоей матерью оставляли желать лучшего, я поняла.
— Ты слишком мягко выразилась. Моя мать просто ненавидела бабушку. Она старалась изолировать меня от нее, особенно после гибели отца.
Да уж, ну и женщины! Это до какой же степени надо друг друга ненавидеть, чтобы даже общее горе не могло сблизить этих женщин?
— И ты не в курсе, почему эта странная междуусобица у них разгорелась?
— Скорее я бы назвал это войной Алой и Белой розы, — фыркнул Никита. — Длилась-то она целую вечность, мне кажется. Догадки у меня, конечно, были. Ну, во-первых, мама была из «пролетариев». Ее дедушка руководил какими-то расстрелами даже. А бабушка была наоборот — чистой воды аристократия. Она, правда, воспитывалась куда в более скромных условиях, чем мама, потому что росла у своего дяди, священника. Так что в основе их сложных взаимоотношений лежала все та же пресловутая «классовая» несовместимость. Но и это не все. Я тогда был еще совсем мал, и многое оставалось за гранью моего понимания, а чему-то я вообще тогда не придавал особого значения. Но одну их ссору я запомнил очень хорошо.
На минуту он задумался, погрузившись в прошлое, но быстро очнулся и продолжал:
— Пожалуй, это была наша последняя встреча. То есть не встреча — меня тогда даже не выпустили из моей комнаты. Я слышал только их разговор… Бабушка приехала внезапно. Мама в тот день ждала кого-то из друзей. Настроение у нее было безоблачным — она наряжалась, пела и вообще мало походила на убитую горем вдову. Когда в дверь позвонили, она побежала открывать и разочарованно протянула:
— А, это вы… Ну что ж. Проходите.
Это было сказано таким тоном, что никаких сомнений относительно ее чувств не оставалось. Я не помню, чем я в тот момент занимался, но уж точно не уроками, и страшно удивился, когда моя мать, постоянно пилившая меня даже за самое невинное детское вранье, в ответ на бабушкин вопрос обо мне сообщила, что меня, видите ли, нет дома, я учу уроки у своего одноклассника.
«Я хочу его увидеть», — сказала бабушка. «А я этого не хочу. В конце концов, вы же не хотите признать Никитку сыном Дмитрия, пытаетесь убедить всех, что я попросту женила на себе вашего сына нечестным путем, так не лучше ли вам оставить меня в покое? Я ведь все равно не собираюсь помогать вам. Простите, Антонина Ивановна, но ни вы, ни ваш второй сын меня совершенно не волнуете. Помочь вам я бы не смогла, даже если бы у меня появилось подобное желание».
«Я и не прошу тебя об этом, — тихо сказала бабушка. — Я просто хочу увидеть Никиту». — «А я вам повторяю, что вы его не увидите никогда. Даже если я умру».
Бабушка что-то сказала очень тихо — она вообще говорила негромко, а теперь я и вовсе не смог услышать эту фразу. Но мама… Она тогда меня так неприятно поразила, что я до сих пор помню визг, отвратительный, истеричный, ее голос, ставший вдруг таким гнусавым, как будто у нее гайморит… И то, что она кричала, было набором непристойностей. «Вы осуждаете меня, а сами? Разве вы можете считаться порядочной женщиной? Вы, которая вышла замуж за уже женатого человека?! Как вам позволяла ваша нравственность жить с двоеженцем?»
— Что? — подскочила я. Вот это Баринов, а?
— Бабушка тогда ответила ей, чтобы она не совала свой длинный нос в чужие дела, и вообще — ей никогда этого не понять ее кургузым умишком. И тогда мать заорала: «Вон! Вон! Убирайся из моего дома, старая ведьма! Катись к своему сыночку и никогда больше не переступай этого порога, раз мы тут такие кургузые!»
После этого я не видел бабушку. А не так давно произошло что-то странное. Мама съездила в Германию. Кажется, она там познакомилась с какой-то женщиной, которая входила в их туристическую группу и пыталась там кого-то найти. Но после того, как она приехала обратно, она вдруг меня бесконечно удивила тем, что сама позвонила бабушке и попросила прощения за все. Мама как раз собиралась к бабушке в гости, когда нам стало известно, что бабы Тони больше нет. Вот такая история… Почему мама переменилась — известно одному Господу Богу.
«И той даме, которая поведала ей нечто интересное об Антонине Ивановне Бариновой», — усмехнулась я. В чистые чувства Татьяны я не верила.
Дверь скрипнула. Ларчик и Воронов стояли на пороге и смотрели на нас, как мы вольготно расположились возле компьютера.
Кстати, о компьютере… Я вспомнила то, что меня так бесконечно удивило.
— Прежде чем я передам в ваше распоряжение господина Баринова, можно поинтересоваться, что там за история с дневником Антонины Ивановны? Он был в розовой папке, которую у нас увели? И что означает фамилия «Потоцкий» с тремя вопросительными знаками?
Кажется, я удивила Ларчика. Уже второй раз — ура, ура, ура…
— А почему тебя вдруг заинтересовал дневник?
— Он пропал?
— Естественно. Вместе с папкой.
— То есть он там был?
— Са-ша! Я ведь задал тебе вопрос!
— Я тоже, — безмятежно сообщила я. — И ты ответил вопросом на вопрос. Почему тебе это можно делать, а мне нет?
