С третьего раза пирожки неожиданно получились и румяными, и мягкими, и ароматными, но совершенно пресными. К тому же мясной фарш Михаил высушил до невозможности.
Но идеальный пирог был уже не за горами.
Аню поначалу новое увлечение мужа забавляло, хотя она и тревожилась за собственные желудок и фигуру. Но чем лучше выходили из духовки пирожки, тем серьезнее она становилась.
В самом деле, вместо того, чтобы исполнить свою, давно высказанную Ане мечту и оборудовать на участке спортивный зал, «Шаолиньский монастырь», «Кодокан», «Будокан» или еще чего, Михаил колотил, бросал и душил дрожжевое тесто. Ане временами казалось, что он играет роль монастырской стряпухи Акулины, примеряя на себя фартук статиста, вторичного персонажа. Отсюда и это его: «Кушать подано!»
Аня заметила, что Корнилов даже ограничил себя в пространстве дома и земельного участка. На некоторые уголки усадьбы он наложил для себя что-то вроде табу. Супружеское ложе, диван в гостиной, кухня, гараж и старый дуб. Вот и все его оперативное пространство. Можно подумать, остальные помещения были заселены кем-то другим, соседями, чужими людьми.
— Правда, был еще их общий кабинет. Общий кабинет, когда в доме половина комнат пустовала без мебели и людей!
— У мужчины должен быть свой собственный кабинет, — внушала Аня мужу. — В кабинете обязательно должен быть письменный стол. Компьютер, ноутбук, шариковая ручка — это уже дело десятое. Но письменный стол, кресло и диван там должны быть.
— Даже у сантехника? — усмехнулся Корнилов.
— Даже у дворника, — сказала Аня. — Даже у бандита, у киллера, у вора-домушника, у «медвежатника».
— Забавно. У карманника свой кабинет с письменным столом. Что же он будет делать за столом, какие вопросы решать?
— Неважно, — ответила Аня убежденно. — Не мое это дело. Для того и существует кабинет, чтобы закрыться от других, сосредоточиться, привести в порядок мысли и дела. У тебя есть мысли и дела, которые нуждаются в порядке?
— Сколько хочешь! — воскликнул Михаил. — Авгиевы конюшни! Мне водный поток нужен, сметающий все на своем пути, а не тихий кабинет.
— Странные речи я слышу последнее время, — строго заметила Аня. — Мне даже опять пришла мысль о конюшнях. В смысле, кого-то пора там выпороть, чтобы освободить чью-то голову от глупых мыслей и переживаний.
— Ань, в самом деле, у меня уже есть кабинет на работе. Куда мне еще? Здесь вы видите кабинет Владимира Ильича Ленина и его настольную лампу. Здесь тоже кабинет Ленина и его лампа. Знаешь, сколько было кабинетов Ильича? В какой город ни приедешь, везде его кабинет. Даже в шалаше умудрился кабинет устроить, на пеньке. В тюрьме чернильницы из хлеба делал!
— Это идея! — обрадовалась Аня. — Хлеб ты уже научился выпекать, попробуй теперь лепить из него чернильницы. Хороший пример, пусть и не во всем положительный. Сколько Ильич зато успел всего сделать!
— Сколько он дров наломал, не выходя из кабинета. Лучше бы он действительно дрова колол. Так что от кабинета я лучше воздержусь. Что я, писатель Боборыкин, что ли?
— Если ты беспокоишься насчет денег, то я вчера получила первую зарплату. На письменный стол хватит.
— Из красного дерева? — осторожно поинтересовался Михаил.
— Из дерева, — ответила Аня. — Поедем, посмотрим стол?
— Вот еще, — заканючил Корнилов. — Что я, писатель Лажечников, что ли?
— В последний раз тебя спрашиваю. Кабинет или нет? Ну? Да или нет?
— Что я, писатель Фофанов, что ли?
Так Корнилов остался без своего личного, так необходимого каждому настоящему мужчине кабинета. В одной из комнат на втором этаже стоял стол с компьютером и два офисных стула. Это и был их общий, семейный кабинет.
Иногда поздними вечерами они выходили в интернет и начинали спорить, толкаться. Интернет-время быстро сгорало, а супруги все выясняли, какой сайт надо выбрать для семейного просмотра: «Поэзия „Серебряного века“» или «Дзю-дзюцу в России». Корнилов чаще уступал жене, но только для того, чтобы вдоволь поерничать над «размагниченной интеллигенцией» начала двадцатого века.
— Смотри, Медвежонок! — восклицала Аня. — Никогда не видела эту фотографию. Дом Блока в Шахматово. А в окошке мезонина торчит маленький Саша… Можно ее увеличить?
— Торчит… в окошке… Разве так можно говорить? — гнусавил под Аниным ухом Корнилов. — «Во фронтоне, меж балюстрадных проемов, наблюдается мимолетность Блоковского лика…» Ах, ах, мой дом в Шахматово! Сгорела моя библиотека! Мужички сожгли! Апокалипсис…
— Пригрела змею на груди! — кричала Аня, стараясь отпихнуть мужа от компьютера, но он совершал полный оборот на стуле и со злорадной улыбкой смотрел на нее опять. — Ишь набрался от меня литературщины втихаря. Теперь подло жалит исподтишка. Не смей касаться Александра Александровича своим ментовским языком…
— Да твой Саша Блок имел условный рефлекс на женщин. Отсюда все его беды.
— Поясни, прежде чем умрешь мучительной смертью, Иудушка.
— С юных лет Саша Блок посещал не только символистов, но и проституток, — довольный, что так заинтриговал начитанную жену, вещал Михаил. — Поэт переболел не только поэзией Бальмонта и Апухтина, но и некоторыми венерическими заболеваниями. С тех пор чувственная любовь ассоциировалась у него с неприятными ощущениями, промывкой канала и приемом лекарственных препаратов. Даже жену свою он предпочитал любить издалека в виде Прекрасной Дамы. Что пыхтишь? Нечем крыть? Давай лучше посмотрим, как там развивается дзю-дзюцу в России? Или дзю-дзюцу братьев Грейси в Бразилии?
— Знаешь что, Корнилов. Не хочешь своего кабинета, так дай хотя бы мне своего пространства. Ты — просто собака на сене.
— Собака на сене? Возможно, — согласился Михаил. — Пожалуй, что так. Почти так. Собака… Кстати, ты покормила пуделя?
— Сам ты пудель… Слушай, Филя, уже третий час ночи! Спокойной ночи, малыши…
Загорелось окно поисковой системы. Аня уже вела курсор к «крестику», как вдруг в строке новостей увидела знакомую фамилию. Информационные агентства, перебивая и одновременно пересказывая друг друга, бойко вещали, что известный предприниматель Горобец, обвинявшийся в убийстве собственной жены, выпущен из тюрьмы под залог. Дело его, еще недавно бывшее гордостью наших следственных органов, стремительно разваливалось. Братья Хрипуновы, до этого указывавшие на Горобца как на заказчика данного преступления, теперь изменили показания и утверждали, что убили Елену Горобец с целью ограбления. В подтверждение своих слов они сообщили местонахождение тайника, в котором спрятали золотые украшения, снятые с убитой женщины. В Бернгардовке, в картофельной грядке, милиция действительно обнаружила тайник с драгоценностями госпожи Горобец…
— Корнилов, это правда? — спросила Аня.
— Все говорят: нет правды на земле, — пробормотал Михаил.
— А выше, то есть в интернете? — уточнила она.
— Это еще что, — вздохнул Корнилов. — Я тебя еще не так удивлю. Без всякой «Всемирной паутины». Владислава Перейкина еще помнишь?
— Конечно, помню, — насторожилась Аня.
— Так вот, светлая ему память. Сегодня утром его обнаружили убитым в собственном особняке…
…Аня ждала мужа в постели. Ей хотелось расспросить его поподробнее. Корнилов же все медлил, что-то искал в гараже, потом принимал душ.
Наконец, открылась балконная дверь. Через спальню протянулся бледный световой клин из соседнего освещенного помещения. Перед тем, как высокая тень ступила на пол перед кроватью, Аня успела поймать за самые края две пролетавшие в ночном воздухе собственные мысли. Во-первых, в их спальне не было балкона, а потом, никакого смежного помещения тоже не было. Дальше была улица, ночь, темное небо, луна…
Так это лунная дорожка! Корнилов вместо веревочной лестницы забрался в спальню по лунной дорожке. Тут он ее не обманет! Воспользовался яркой и полной луной, прошел по лунной дорожке, как по ковровой! И этим он хотел ее удивить? Она сразу разоблачила Медвежонка…
Сначала Ане показалось, что Корнилов стоит на цыпочках, но тут же она заметила, что он просто еще не сошел с наклонной лунной дорожки. Вот он сделал два неслышных шага по комнате, и лунный свет лег ему через плечо орденской лентой. Орден Белой Луны.
Что еще придумает ее Медвежонок? Как маленький, вытянул мордочку и ушки навострил. Что ты молчишь?… На Аню грустно смотрела морда волка или собаки. Лунный свет хорошо освещал ее, но окрашивал по-своему в черно-белое, вернее, в черно-серебряное. Аня отчетливо видела и холодные глаза, и черный нос, и торчащие уши, и все те песьи черты, которым знают названия только кинологи и охотники. Удивительным было то, что волк не скалился, не показывал даже краешка пасти. Челюсти его были крепко сомкнуты, как у человека, который твердо решил хранить молчание.
