Аня набрала в грудь воздуха, чтобы вскрикнуть или спросить, но странное существо прижало человеческий палец с длинным ухоженным ногтем к волчьим губам, и Аня его послушалась. Потом песьеголовый покачал головой, то ли соглашаясь с Аней, то ли кивая какой-то своей печали, и тихо пошел куда-то в сторону, где не было ни окон, ни дверей. Его странная фигура стала половиниться в лунном свете. Часть туловища с головою уже исчезли, но нижняя диагональ еще делала последние шаги в потусторонний мир. Аня хотела вскочить с постели, чтобы заглянуть за лунный полог и уже поставила ногу на прохладный пол, но наткнулась на что-то мягкое и теплое. Аня испугалась и открыла глаза…
Сажик! Опять он прокрался в спальню, хотя это было строго воспрещено, и свернулся клубком на Аниных тапочках. А сзади сопел во сне Корнилов, сладко, как медвежонок.
— На каковой ваш запрос отвечаем, — молвил Рыцарь Зеркал, — что вы как две капли воды похожи на побежденного мною рыцаря, но вы же сами говорите, что волшебники строят ему козни, а потому я не осмеливаюсь утверждать положительно, являетесь вы данным подследственным лицом или нет.
Все знают эту «собачью» истину, что четвероногие питомцы похожи на своих двуногих хозяев. Добавим сюда и другое бытовое наблюдение, будто бы люди строят себе дома по образу и подобию своему, другими словами, рисуют автопортреты кирпичом и глиной. Правда, иногда происходит подмена, и самовыражаются подобным образом не люди, а их толстые кошельки. Но кто сегодня разберет, где у современного человека кончается душа и начинается мошна?
Печально глядел на архитектурные автопортреты своего поколения следователь Корнилов. Домовладельцы элитного дачного поселка страдали избыточным весом и отсутствием вкуса. В основном, это были люди ограниченные, бессовестные и нахрапистые. Несмотря на высокие заборы и толстые стены, их душевный мирок был как на ладони. Их потребности и запросы были настолько грубы и откровенны, будто были написаны большими буквами на фасадах коттеджей.
Загородный дом Владислава Перейкина тоже встретил Михаила высоким кирпичным забором, массивными воротами с тяжелыми чугунными крестоцветами на столбцах, с подковой размером с хомут и толстыми кольцами, торчащими из кирпичной кладки. Но уже на территории усадьбы Корнилов узнал Перейкина, вернее, вспомнил слова отца Макария о нем: «Все ему одинаково хорошо. Хорошо согрешить, хорошо и покаяться. Все принимает, всему миру распахнут…»
Усадьба была неряшливо заполнена различными постройками, назначение которых не сразу было понятно. Все это напоминало разбросанные по комнате игрушки, вернее, дорогие взрослые вещи, которые избалованному ребенку стали игрушками.
Оперативная группа пошла сразу в дом на место преступления, а Корнилов немного задержался. Мир Перейкина, как веселая, праздничная карусель, закружился перед ним.
— Мальчишка, — проговорил Корнилов, оглядываясь по сторонам. — Ты просто взрослый ребенок. Второгодник, шут гороховый…
Жил в его детских воспоминаниях такой дворовый паренек Вовка Соловьев. Это был отчаянный хулиган и озорник. Родители из всех пяти сообщающихся дворов квартала ненавидели его люто, как причину всех своих педагогических проблем. Даже одинокие мамы самых закоренелых двоечников и футболистов-стеклобитов жаловались на него в детскую комнату милиции.
Все дело в том, что Вовка был творческим хулиганом. Его проказы всегда были неожиданны и оригинальны. В нем была страшная кипучая сила нового человека, способного, впечатлительного, очень начитанного и образованного для своих малых лет, но вырвавшегося на свободу подворотен и проходных дворов, пытавшегося разукрасить серую жизнь по-своему, хотя бы синяками и разбитыми носами. Эту его упоительную свободу чувствовали и дети, и их родители. Первые с восторгом тянулись к нему, вторые с ужасом тянули своих чад от него.
Куда он потом пропал? Где его талантливые хулиганства? Выход в открытый космос взрослой жизни? Почему он не потрясает своими проделками всю страну, как когда-то квартал его детства? Неужели и его сломали, привели к общему знаменателю, использовали? Ведь не слышно Вовку Соловьева и не видно…
Как-то Миша побывал в гостях у этого Вовки. Тот жил в такой же коммуналке с темным коридором и скрипучим паркетом, как и Миша. Окна их комнат выходили на одну и ту же помойку. Но только комната Соловьевых была такой узкой, что родительскую кровать надо было обходить по стеночке. Вовка занимал дальний угол у окна, широкий подоконник и даже батарею центрального отопления.
— Миша прошел за Вовкой между столом и стульями, стукнулся плечом об угол пузатого шкафа и оказался в мире удивительном, для детского сознания мучительно завидном. Каждый сантиметр этого мира был заполнен вещами, опережавшими самые зудящие Мишины желания, самые сокровенные его мечты.
Спартанцы в красных плащах, сделанные неизвестно из какого материала, но именно они с буквой «Л» на щитах, пусть не триста, но очень много. Большой, как подарочная кукла, индеец с перьями, бахромой и красным, улыбающимся ртом. Миша потрогал пальцем его томагавк и оцарапался. Потертые и разбитые боксерские перчатки. Деревянный меч гладиус, вырезанный так искусно, что с ним Миша без страха вышел бы на арену Колизея против тигра или льва. Батальная сцена, нарисованная детскими красками на большом куске ватмана. Миша тут же узнал дерзкий рейд русской легкой кавалерии в тыл расположения наполеоновских войск под Бородино. Бумажные самолеты, дирижабли, самоходки, танки, танкетки, склеенные из бумаги, расползались по стене и окну, как тараканы на их коммунальных кухнях. А тут еще книжная полка с «Ошибкой Одинокого Бизона», «Борьбой за огонь», «Двадцатью тысячами лье под водой»…
Все это сделал или достал Вовка, сам или с помощью родителей — а может быть, доброго волшебника, дедушкиного сундука, детского календаря еще сталинских времен… не важно. Миша только мечтал о чем-то подобном, иногда начинал на бумаге масштабное батальное полотно, но все заканчивалось на третьей неудачной фигурке горбатенького легионера с коротенькими, как у ежика, ножками. Спартанских гоплитов, бритоголовых ирокезов, рыцарей Круглого Стола он тоже начинал делать, но никакое воображение не могло оживить этих картонных уродцев.
Мише вдруг подумалось, что, наверное, и мечты его тоже неказисты по сравнению с мечтами Вовки Соловьева. Это так его поразило, что он заспешил домой. Словно все вокруг его поняли, увидели насквозь, раскусили. Щедрый Вовка, очень довольный, что не только встретил родственную душу, но и поверг ее в трепет, хотел подарить Мише и то, и это, но дворовый приятель неожиданно твердо отказался от подарков, даже от деревянного гладиуса. Только подержал его в руках еще немножко, на прощание. Что-то в тот день с Мишей произошло, что-то окончательное и бесповоротное…
Спустя столько лет Михаил Корнилов вновь оказался в причудливом мире воплощенных фантазий. И опять, как тогда, он не мог сказать, что фантазии эти были чужими.
Сам дом Перейкина был похож на старинный княжеский терем с современными стеклопакетами и финской кровлей. Вероятно, строился он в соответствии с расхожими представлениями о русской допетровской усадьбе. Скрупулезно, как по списку, были выполнены все известные архитектурные детали стиля: и вежи, и венцы, и клети, и рундуки, и подзоры, и повалы… Все, чем богато русское деревянное зодчество, было здесь представлено, но только выполнено из современных, как пишут в рекламных проспектах, сверхлегких и сверхпрочных импортных материалов.
Конечно, дом смотрелся несколько несуразно, сумбурно, в глазах рядового наблюдателя пестрело от архитектурных излишеств, а указательный палец знатока сразу потянулся бы к виску. Но что-то в этом доме было хорошее, доброе, может, его самоирония или легкое отношение к собственному фундаменту?
Справа был сад в английском стиле, но с античными статуями. Корнилов даже подошел поближе, потому что скульптурных изображений этих героев греческой мифологии никогда не видел. Сизиф, толкающий свой камень, Ясон, придавленный обломками «Арго», Пан, играющий на тростниковой свирели, Пенелопа, распускающая полотно… Удивительным было еще то, что все скульптуры были… цветными. Какие-то элементы доспехов и одежды были окрашены яркими, видимо, финскими красками.
На берегу большого пруда с мостками и купальней Корнилов увидел поддельные руины средневекового замка. Тут же стоял вкопанный в землю круглый дубовый стол в окружении таких же богатырских стульев. Можно было подумать, что это тот самый стол короля Артура, но отгораживал его от сада искусно выполненный плетень с крестьянскими горшками на кольях.
Слева от дома Михаил увидел небольшую, но крутую горку. На вершине ее росла невысокая, под стать возвышенности, сосна. Ветви ее были причудливо изогнуты, корни, по законам романтического жанра, змеями вылезали наружу. У подножия горки стояла китайская пагода, точнее, беседка в виде пагоды, постамент с каменным львом и деревянный дракон, вылезающий из маленькой, не соразмерной ему пещеры.
