Поиски коньяка по ночной Москве превратились в путешествие, полное совершенно идиотских приключений, как-то: попытки проникнуть в бар ресторана «Интурист», поездки в таксопарк, где тогда шла бойкая нелегальная торговля водкой, и приобретение там бутылки водки в обмен на джинсовую куртку «Левис»… Когда им удалось наконец купить бутылку болгарского бренди «Слынчев бряг» с черного хода в ресторане Театра на Малой Бронной, то оказалось, что к этому времени компания разделилась на две группы, и Гаврик с Ленкой присоединились к желающим идти купаться голыми в Чистых прудах. Вере пришлось плестись за ними и ждать на скамейке под липами, чувствуя досаду на себя, неспособную на такие смелые поступки, как купание голышом под луной, и одновременно содрогаясь при мысли, что сейчас всю их полуголую пьяную компанию заметят сквозь жиденькую зелень бульвара жители окрестных домов и вызовут милицейский патруль.
Зато под конец вечер вознаградил ее сторицей: выкупавшись, но не протрезвев, Ленка широким жестом пригласила всех желающих ехать продолжать веселье к ним в общагу Суриковского. Согласился поехать один Гаврик. Они добрались на такси до Товарищеского переулка и, проникнув в общагу, сразу же отправились в гости к Димитрису, потому что Ленка наобещала им дать попробовать какой-то особый греческий куриный суп.
У Димитриса в тот вечер собрались на вечеринку земляки. Ворвавшись, как буря, Ленка сразу же уволокла Димитриса на общую кухню в коридоре «варить суп», и оба они там пропали на полночи. Вера с Гавриком остались вдвоем в незнакомой компании. Греки тихо переговаривались между собой и под музыку какого-то Ангелопулоса распивали сухое красное вино, не забывая угощать и вновь прибывших, и в результате Вера напилась допьяна и, отбросив обычную скованность, проговорила с Гавриком до утра «за жизнь», сидя рядом с ним на низеньком раскладном стульчике в предбаннике блока…
Так начался их роман, продлившийся пять лет и окончившийся закономерным разводом, как и большинство тусовочных романов, но благодаря которому Вере удалось окончить медучилище и получить диплом фельдшера.
Когда восемнадцатилетний недоросль Саша Кисин привел домой молоденькую девчонку и объявил родителям, что они любят друг друга и в будущем собираются пожениться, его мама Юлия Моисеевна очень трезво отнеслась к ситуации. Объяснялось это просто: ничего хорошего от своего Саши она давно уже не ожидала. По крайней мере, решила она, обзаведясь подружкой, Саша перестал неделями пропадать неизвестно где и таскать все лекарства от эфедрина до димедрола из домашней аптечки – и на том спасибо.
Сейчас Вера могла отдать должное свекрови, – та поступила с ней по-своему благородно. Конечно, Юлия Моисеевна не могла допустить, чтобы неизвестная девчонка-сирота прописалась в их квартире, но Юлия Моисеевна была проректором в Щукинском, где учился Саша, и она сделала все, чтобы Вера тем же летом получила временную студенческую прописку в общежитии своего медучилища. К сентябрю для Веры и Саши была устроена в общежитии отдельная комната. Деньгами им родители не помогали, но оба они всегда сдавали сессию на повышенную стипендию, – за этим тоже стояла свекровь.
На третьем курсе Вера забеременела. Юлия Моисеевна настаивала на аборте, и в том, что Вера решилась-таки сохранить ребенка, была единственно Сашина заслуга. Всю жизнь зависимый от матери и так же всю жизнь пассивно бунтовавший против нее, Кисин совершил единственный в своей жизни мужской поступок: женился на Вере и убедил ее не делать аборт. На этом, правда, его запал и иссяк. Он снова стал колоться, пропадать на тусовках, умудрился одарить беременную жену «канарейкой», как ласково называли известную венерическую болезнь, – на шестом месяце Вере пришлось лечиться в кожно-венерологическом диспансере… Кисин клялся, что это вышло случайно, что, пока он лежал в отключке после дозы, его буквально изнасиловала малолетняя нимфоманка… Вера верила, прощала, терпела. Надеялась, что после рождения ребенка все изменится. Ничего, разумеется, не изменилось, только хуже стало, потому что она повзрослела и перестала мириться со многими вещами.
Между ними начались скандалы. Пока Вера молчала и со всем мирилась, она была для Кисина «хорошей», как только она почувствовала за собой право что-то требовать от мужа – он взбунтовался против нее точно так же, как привык бунтовать против матери. Любая, самая невинная, ее просьба воспринималась Кисиным как страшное давление, попрание его свободного "Я". Вера просила его посидеть десять минут с ребенком, пока она разогревает детское питание на плите в общей кухне общежития, – Кисин демонстративно сваливал в гости к знакомым девчонкам в соседний блок. Вера возвращается в комнату: все двери открыты, кожаные куртки на вешалке у двери висят, кошелек на столе валяется – заходи кто хочешь, бери что хочешь, – и пятимесячный Димка в коляске надрывается от плача. А Кисин в это время спокойно сидит в соседней комнате, окруженный, как индийский бог Кришна, кружком девиц, и задушевно проповедует им под гитару, что-де: «Сидя на красивом холме, я часто вижу сны, и вот что кажется мне: что дело не в деньгах и не в количестве женщин, и не в старом фольклоре, и не в новой волне…» – и восторженные девицы его чаем со сгущенкой потчуют…
Нет, долго это продолжаться не могло. Хотя в некоторых семьях такая жизнь длится годами, десятилетиями… А вот она не побоялась в двадцать один год оказаться буквально на улице с трехлетним ребенком на руках, без прописки. Разве легко ей было? Нет, но она выкарабкалась. Отступать было некуда – вот в чем секрет. Кисин мог, чуть что, поджать хвост и уползти обратно к мамочке, а у нее за спиной ничего и никого не было.
Те же подружки, что раньше сокрушались и сочувствующе кивали, выслушивая ее жалобы, теперь все, как одна, встали на сторону Кисина: ты что! как это ты бросишь мужа, он же отец, ты одна не справишься!.. Они не понимали и не замечали самого главного: Вера в какой-то момент почувствовала, что Кисин висит на ней пустым грузом, балластом, который ей приходится тянуть на себе вместе с ребенком, учебой, работой и остальными проблемами. И в один прекрасный день она поняла, что без него ей просто станет легче.
«Я была как человек с гангреной руки или ноги. Если вовремя не решиться и не отрезать, то начнется заражение крови. Не отруби я вовремя все концы с Кисиным, так и сгнила бы с ним заживо, да еще и ребенок мучился бы. А так – да, тяжело было заново учиться жить и двигаться, сначала будто на костылях, потом будто на протезе… А потом уже шпаришь вперед без оглядки, чем больше работаешь – тем лучше себя чувствуешь, дни так и мелькают, и только диву даешься: неужели была у меня другая жизнь? На что я тратила лучшие годы? Выискивала обколотого мужа по девкам? Экономя копейки, на кислом молоке оладьи у плиты жарила по полдня? Портила себе здоровье, скандаля со свекровью из-за пригоревшей кастрюли? Тьфу!»
Они спали по очереди на одних нарах. Вера теряла счет дням. Все дни были похожи один на другой, как два пятака, ей казалось, будто прошла тьма времени с тех пор, как она попала в шестнадцатую камеру. Веру все еще не вызывали к следователю, но, поскольку такая задержка никого из ее сокамерниц не удивляла, Вера старалась не волноваться. Но это получалось плохо. Все чаще и чаще она вспоминала тот случай у ее подъезда. И тот телефонный звонок…
Контролер уже два раза заходил в кабинет и делал знаки, что пора и честь знать, гражданин адвокат. Засиделись, мол.
– Ну хорошо, – сказал я наконец, – мне пора. А завтра, гражданка… – я запнулся, не зная, как ее назвать, – в общем, завтра мы продолжим наш разговор.
Она встала. Пока она рассказывала, глаза ее изменились. Из тусклых, почти мертвых они превратились в глубокие, темные, и что самое главное – в них появилась надежда. И надежда эта, как ни крути, была связана с моими действиями как защитника. Может, это и есть самое главное в профессии адвоката – давать людям надежду? Может быть. Я еще не совсем разобрался.
– Я вас прошу, Юрий Петрович, – тихо сказала она, поднимаясь с табурета, – я вас очень прошу. Заклинаю. Узнайте, что с Димой.
– Скажите, а у вас есть родственники, близкие знакомые, друзья, которые могли бы подтвердить что вы – это вы?
– Ну конечно. На телевидении все – Петр Шовкошитный, например, потом, Лена, моя старая приятельница, она живет на Солянке в коммунальной квартире – дом 12, квартира 3. Если на то пошло, то и мой бывший муж, и его мать… Может быть, к нему отправили Диму? Мне бы этого очень не хотелось.
– А родственники?
– Нет. У меня нет родственников.
– Я понимаю… Сделаю, что могу. А пока – до завтра.
И ее увели. Перед тем как выйти из кабинета, она обернулась и мельком глянула на меня. Черт его знает, меня, конечно, нельзя назвать «людоведом», но что-то было в этом взгляде такое… Не может так смотреть человек, который «лепит горбатого» своему адвокату.
