— А вы знаете ту маленькую часовенку, что стоит посреди виноградника со стороны Сант'Анджело?
— Конечно.
— И откуда она там взялась?
— После того как явился святой, там посадили виноградник и выстроили часовню. Ведь это вообще в первый раз случилось, чтобы какой-то святой забрался в такую глушь и посетил наши края. Ему поставили статую, а священник каждое воскресенье приходил служить там мессу, всего-то человек для тридцати, не больше. Моя бабушка, упокой Господи ее душу, родилась неподалеку. Так она эту часовню помнила еще открытой. Но потом ее закрыли, потому что народу стало совсем мало. Давно это было, почти сто лет назад. Сама-то я в церковь тут хожу, в Соре. Вожу туда своих стариков.
— А в Рим никогда не ездите?
— Никогда. Пасхальную службу я по телевизору смотрю. Папу совсем близко показывают, когда он нам говорит Urbi et Orbi. Да он и сам сказал, что это вполне допустимо, что службу смотрят по телику. Знаете, а меня Бьянка зовут. Вы к нам надолго?
— Не знаю.
— Оставайтесь хотя бы до Гонфаллоне. Это у нас праздник такой двенадцатого августа. Вот увидите, вся округа здесь соберется. Сразу несколько деревень будут устраивать соревнования. Людей — тьма тьмущая!
Внезапно она бросает взгляд на большие настенные часы в гостиной, вскакивает и переключает канал.
— Чуть «Даллас» не пропустили.
Льется тягучая, навязчивая музыка. Про меня она уже и думать забыла.
*
Разбудил меня уличный шум. Я открыл шторы и выглянул на площадь, превратившуюся в бурлящий рынок. Вчерашнее вино ничуть не раскололо мне голову. Замечаю вдалеке барышню Квадрини, покупающую арбуз, уже сам по себе слишком тяжелый для нее, даже если не считать кошелки, доверху набитой овощами. Она проходит мимо безумного слепца, который бренчит на своем банджо, пристроившись между двумя людскими потоками. Ему бросают монетки, он благодарит нараспев. Несмотря на расстояние, я слышу его блеющий голос и вижу невообразимые гримасы. Какой-то огородник швыряет в него яблоко, чтобы заставить заткнуться. Слепой получает снаряд прямо в лоб. На секунду он застывает, потом нашаривает его на земле и с хрустом пожирает. И орет:
— Эй ты, придурок! В следующий раз арбузом давай!
Толпа вокруг покатывается со смеху.
В уверенности, что остался в доме один, я иду на кухню, чтобы разжиться щепоткой кофе, и вдруг отшатываюсь назад, увидев за столом какого-то типа, скрестившего руки на толстом портфеле. Лет тридцать, элегантен, лицо свежее, зубы здоровые. Новый постоялец? Сам не знаю почему, но, заметив его взгляд, брошенный в мою сторону, я сразу же решил, что он из тех, кто молится духам зла.
— Хотите комнату? — спрашиваю я.
— Нет, я пришел повидать вас, синьор Польсинелли.
Тут я чуть не занервничал. Я вовсе не стремлюсь прозябать в безвестности во что бы то ни стало, но меня не покидает мерзкое ощущение, что мой лоб помечен крестиком.
— Позвольте представиться: Аттилио Портелья. Я живу во Фрозиноне, а сюда приехал потолковать с вами об одном деле. Я мог бы попробовать говорить по-французски, но кто из нас лучше знает язык другого?
— А как вы догадались, что я остановился именно здесь?
— Знаете, эти маленькие городки…
Я пожимаю плечами. Нет, ведь в самом деле — всякому, кто имеет хоть какое-нибудь отношение к винограднику, не составляет ни малейшего труда меня разыскать.
Ясно и сжато он изложил мне пару фактов, которые способствовали лучшему пониманию цели его визита. Итак, он из хорошей семьи, изучал виноделие в Париже и теперь вот хочет углубиться в свое ремесло.
— Я собираюсь создать свое собственное вино, и у меня есть на это деньги. Один француз, владелец винных складов, согласен попытать со мной счастья.
— Француз? Какой француз?
— Шато-Лаффит, с вашего позволения, — отвечает он, пытаясь выговаривать на французский лад.
— И что дальше?
— Я хочу обосноваться здесь. Месяц назад я тут прогуливался и наткнулся на ваш виноградник. Это как раз то, что нужно для моего будущего вина, — подходящая площадь, около десяти тысяч бутылок в год. Можно было бы выжать и больше, но я не хочу. Вино я попробовал и не могу сказать, что сейчас оно…
— Я знаю.
Это уже по крайней мере десятый, кто говорит, что мое вино гадость. А я пока единственный, кто его еще не пробовал.
— Не могу поклясться, что создам какую-нибудь знаменитую марку, это отнюдь не Шато-Лаффит, согласен. Но это будет вполне приятное скромное винцо со своим, так сказать, букетом…
— Я в этом не разбираюсь. Разве такое возможно?
— Придется начинать с нуля, лишить себя трех ближайших урожаев, устроить новые погреба, закупить дубовые бочки, а также… Но… хм. Не вижу, зачем мне рассказывать вам все эти подробности.
Он встал и открыл портфель.
— Я хочу этот виноградник.
Пачки банкнот по пятьдесят тысяч лир.
— Я его покупаю у вас по двойной цене за квадратный метр, то есть за пятьдесят миллионов лир в присутствии нотариуса. Плюс то, что вы видите на столе. Десять миллионов лир, если вы решитесь сегодня же.
— Уберите все это немедля. Сейчас сюда вернется молодая особа, которая содержит этот дом, и я вовсе не хочу ее пугать.
Удивленный, он снова упаковал свои пачки и протянул мне портфель.
— Никто не даст вам за него больше.
— А если я сам захочу делать хорошее вино?
— Вы шутите, господин Польсинелли.
— Да, я шучу.
Тут явилась синьорина Квадрини и поприветствовала незнакомца. По скованности ее движений я догадался, что она смущена. Сначала она предложила нам по куску арбуза, потом кофе.
В дальнем углу, рядом с диваном, я заметил вчерашнюю бутылку.
— А у вас еще осталось такое же вино, как вчера?
Вместо ответа она удалилась за новой бутылкой.
— Мы сейчас с господином Портельей выпьем по стаканчику с вашего разрешения, мадемуазель Квадрини?
Она кивает головой и достает два стакана. Гость машет рукой:
— Благодарю, мне не надо, еще слишком рано.
Я заглядываю ему прямо в глаза, не переставая орудовать пробочником.
— Выпейте за мое здоровье! — говорю я тоном приказа.
Он сразу понял, что ему не отвертеться. Я же, наливая, прикрыл этикетку ладонью, а потом поставил бутылку на пол у своих ног. Бьянка смотрела на нас с любопытством.
Портелья сердито изучил цвет жидкости, потом, слегка взболтав, понюхал. Когда он поднес стакан ко рту, его глаза встретились с моими. Первый глоток он перекатывал во рту, словно разжевывая, несколько секунд. Потом сделал второй. Я осушил свой стакан одним духом.
— Ну, что вы о нем думаете? — спросил я.
Портелья не спускает глаз со своего стакана.
Тянет с ответом.
— Это не так просто… Все зависит от способа хранения.
— Ну давайте. Напрягитесь. Это ведь детская игра для такого специалиста, как вы.
— Вино, безусловно, с севера…
— Ну, еще что-нибудь, господин Портелья. Уточните.
Я забавляюсь, глядя, как он снова принялся нюхать свой стакан, чтобы выиграть время.
— Я бы сказал… хм… Оно не слишком выразительно… Скорее, терпковатое, еще чувствуется вкус ягод… Вот-вот начнет стареть…
В возбуждении я наливаю себе еще стакан. По-прежнему не поднимая бутылку из-под стола.
— Пока ничего страшного, но не думаю, чтобы стоило выдерживать его больше десяти лет.
После следующего глотка он добавил:
— Мне кажется, оно из Пьемонта.
— Хватит уверток, господин винодел. Скажите что-нибудь посущественней.
— Я скажу, что это бароло. Средней выдержки, но заметно старше десяти лет.
Я чуть не поперхнулся.
— Годик этак… семьдесят четвертый?
Бьянка коротко и пронзительно присвистнула.
Я хлопнул своим стаканом о стол. Портелья вышел, оставив свой портфель, и добавил, что заглянет ближе к вечеру.
*
Бьянка показала мне дорогу к почте.
Что-то экваториальное есть в этом месте — вентилятор под потолком, кабинки из светлого дерева, стойка из розового мрамора. За стойкой какой-то тип, повязав шею полотенцем, уминает макароны с соусом прямо из котелка. Выпятив свою жирную губу, он дает понять, что я ему мешаю. На том конце провода мать спрашивает, жарко ли здесь и нашел ли я, где поесть и поспать. Отец, кажется, пообещал меня выдрать, когда вернется, за то, что по моей милости mamma осталась одна. Конец света, да и только.
Во второй половине дня я направляюсь в виноградник, где меня поджидает синьор Манджини вместе с виноградарем, который ради такого случая напялил свой воскресный костюм. Этот парень, Джакомо, не знает, куда себя деть от смущения. Я не только первый иностранец в его жизни, если не считать Дарио, но я еще и il padrone — хозяин. Для начала он попытался вывалить на меня всю эту техническую бодягу насчет виноделия вообще и его метода в частности, насчет саженцев, подрезки черенков и кучу всего прочего, в чем я ничегошеньки не смыслю, но делаю вид, будто очень интересуюсь. Мой виноградник для него побочное занятие, у парня есть собственная ферма, но дела там не слишком хороши, потому он и пытается заработать несколько лишних грошей на гроздьях, с которыми никто больше не захотел возиться. Он сумел-таки продать несколько тысяч литров одному миланскому предприятию, имеющему сеть дешевых ресторанчиков, но в дальнейшем его интересует постоянное жалованье, которое ему предложил Дарио. Кстати, тот факт, что Дарио доверил этому честняге и в дальнейшем гнать кислятину, лишний раз доказывает, что ему было совершенно плевать на качество. Они отвели меня в погреб, где я увидел ряд бочек, содержащих тридцать тысяч непроданных литров, которые накопились тут за четыре последних года. Наконец-то мне удалось в первый раз омочить свои губы в этом питье. Поскольку мне все уши прожужжали про его дурной вкус, я глотнул эту жидкость, уже заранее морщась.
