Батя — он в отстойник приходит не по расписанию, а по потребности души, а, значит, в любой момент заявиться может. Войдет тихохонько, встанет в свой уголок, а его уже поджидают молодые ребятки — вон у музыкального киоска стоят стайкой, музыки слушают да горящими глаз-ками добропорядочных людёв насквозь прожигают. Тут же, едва завидев отца родного, один срывается к Бате, здо-ровкается, наклонив голову с вытянутой вопросительно шеей. Батя кивнет в ответ, вроде как признавая за своего, значит все в порядке, жданки закончились. Через малую минутку перед ним полный стакан чистой как слеза мла-денца водяры стоит, а подноситель в карман Бати лезет и десятку за водку приподнесенную демонстративно забира-ет. Вроде как самому Бате западло в общей очереди стоять и покупать еённую, как все делают.
Батя первый стакан традиционно сам выпьет, потрясет смоляным чубом, разгоняя засевшую по мозговым клеткам похмельную болезнь. Второй и последующие, а их за вечер ему за его собственные червонцы услужливые мальчики немало покупают, обязательно с дружками ополовинит.
Уже не первый год такая карусель каждодневно вокруг отстойника кружится, на мысли нехорошие навевает. А никто вроде как и не интересуется, вслух вопросов не за-дает. И что это за мальчики-подносители, и за какие такие дела уважение свое Бате высказывают, некоторые даже из-далека на шикарных машинах приезжают ради покупки стакана водки Александру Ивановичу? Знать, большой че-ловек? Или с возможностями? В авторитете? Язык засуну-ли в одно место и вопросов не задают. Потому как каждый, кому вопросы задавать вдруг захочется, непременно вспомнит пару-тройку случаев, когда при нем кто-то необ-думанно полюбопытствовал. Ему на ушко слова ласковые пошептали, стаканом водки дармовой, когда добровольно, когда по малому принуждению угостили, и нет человека — через три дня на четвертый уже закопан и помянут здесь же, за столиком на гнутых ножках.
Пару раз за год менты наскакивали, хватали всех под-ряд, и Батю заодно. Знать, кому-то не спится спокойно, на-стучал, сердобольный.
Как только не шмонали! Думали: не наркотой ли втиха-ря приторговывают? Обломалось ментам, не то что не со-лоно, а вообще пустышку похлебали. Все чисты, даже дра-ного ножичка, за который причепиться можно было бы, не надыбали. А когда к машине своей мусоросборной раздо-садованные шли, вообще ополоумели. Колеса им не про-ткнули, чтобы заклеил дырку и кати дальше. Колеса им какие-то неразумные детки на полоски порезали. И полог брезентовый. И дерьма свежего коровьего в салон набро-сали, намекая, что, мол, мусор с дерьмом завсегда рядом. Успокоились, перестали честной народ рожами своими пу-гать.
Вот такие порядки у нас. А еще говорят — тихий микро-район, мафами из "Кредо" контролируемый.
ПЕРВЫЙ ЗАХОД
Высокий худощавый мужчина в кожаной кепке с от-кидными клапанами, в серой поношенной ветровке, тол-стых роговых очках и с пышными усами, явно великова-тыми для его молодого возраста, долго стоял возле книж-ного киоска, приткнувшегося к центральной колонне. Он пытался просматривать атлас автомобильных дорог, бес-цельно открывал случайные страницы и нагибал голову, но глаза его изучающе блуждали по колоритным фигурам многочисленных тоськиных клиентов.
Время быстро приближалось к закрытию магазина.
— Мужчина в усах! Вы будете покупать, или вам тут в читальном зале? — специфический говор соответствовал специфичности профиля книготорговки второго пенсион-ного возраста.
Усатый попытался пропустить вопрос мимо ушей. Ему явно не хотелось привлекать к себе незаслуженного вни-мания. А о внимании заслуженном не только говорить, но и думать не хотелось. Но его молчаливое, а, следовательно, покорное вжимание послушной головы в костлявые плечи только раззадорило смелую киоскершу.
— Я вам, вам говорью, молодой человек, — втыкала скрю-ченным пальцем колючие слова бабуля. — Не делайте виды, что не понимаете, о чем я. Думаете, если у вас усы при-клеены и под кепкой женский парик, так вам тут и стоять бесплатно пускай? — Она оглянулась по прилавкам, подза-рядилась скандальной энергией, в избытке витающей по полупустому залу. — Если вам около меня надо, так купите чего-нибудь и стойте хоть с ногами, — голос торговки де-цибел за децибелом набирал обороты.
Еще чуть-чуть и на него начнут обращать внимание не только скучающие продавцы хлебного и колбасного отде-лов, но и те, которым он не собирался раньше времени све-титься.
Усатый протянул атлас крикливой бабке, нагнулся над ней, с усмешкой одержанного превосходства подавшейся к нему с протянутой рукой.
— Глохни, сука, — прошипел со свистом, — урою!
Рука, готовая принять книгу, замерла, словно на неви-димый кулак натолкнулась. До старой, получившей не-ожиданный отпор, дошел страшный смысл сказанного. Она густо покраснела и уронила до живота нижнюю че-люсть, набирая дармовую порцию общественного воздуха для последнего в своей жизни вздоха, и, казалось, навсегда лишилась дара речи. И тут молодой человек совершил ошибку, сказал то, чего ему, это он потом осознал, не стоило бы сегодня говорить.
— Я из КГБ. Поняла?
Бабка поняла.
Поняла, что ни убивать, ни грабить не будут: перед ней не опасный бандюга и не жадный рэкетир, а человек свой, безобидный, правильно-государственный. Челюсть верну-лась на свое законное место, но только на малое мгнове-ние, только чтобы достичь стартовой готовности немед-ленно отрапортовать о достигнутых на вверенном ей уча-стке успехах.
— А и что ж вы, ай не серчайте. Так бы и сказали сразу, что из кагэбэ! Я ж разве ж не понимаю! — децибел в голосе стало вдвое больше, чем было допреж.
Уже не только скучающие продавщицы хлебного и мо-лочного отделов прислушивались. Из подсобки повылази-ли техничка со шваброй, готовая ежеминутно прийти на помощь вместе с неразлучным ведром, пьяный грузчик, для равновесия придерживающий телегу о четырех коле-сах.
— Тихо вы, — попросил молодой человек, чем выказал самые слабые познания в области психологии воспитан-ных в духе развитого социализма людей.
— Да ладно скромничать! Кагэбэ мы завсегда! Стойте, сколь вам угодно, раз у вас работа такая. Я вас могу и к себе за прилавок пустить, и стульчик вот вам, пожалуйста. На стульчике не устанете. А вы за кем, за Тоськой следите, или за кем-то из этих? — красноречивый кивок в сторону столиков. — А вы знаете, у меня ведь тоже ж родственник служил в кагэбэ. Зина! — крикнула через весь магазин. — Ты помнишь Семена Марковича? Он же у них, — ткнула коря-вым пальцем в молодого человека, — в кагэбэ работал. Только тогда они ОГПУ назывались. Ой, скажу я вам, сколько он врагов разоблачил. Опасная у вас работа, а вы еще такой молодой, прямо жалко всего. Женатый? Нет? Так давайте я вас за Софочку сосватаю. Софочка у нас де-вушка на все сто. Вы завтра так же вечером приходите сю-да следить, я вас за ширмочкой спрячу, я вот здесь в уголке для вас специально ширмочку повешу. А Софочку при-глашу, вы и познакомитесь.
Глаза молодого человека устали бесполезно сверкать и посылать громы и молнии. Весь выпущенный боезапас ри-кошетил, отлетал в никуда от крепкого панциря бабкиной тупоголовости.
— Вы своей болтовней сорвали важную государственную операцию, — попытался утихомирить он старуху. — Я подо-жду вас в машине. Через пять минут с вещами на выход, — бросил он жестко и быстро убежал из магазина.
Митинг, посвященный предстоящему аресту бывшей связной Семена Марковича, начался прямо у книжного прилавка. Первой покаянное слово взяла сама героиня сти-хийной сходки.
— А я чего? Я ж вам завсегда помогать хочу, — неслось вслед удаляющейся спине. — Я ж у Семен Марковича бес-корыстно на связи, пока он еще был. И вам пожалуйста. Вы только скажите. Зачем эти не по-нашему пять минут? Пять минут! Молодой человек, который из ка-гэ-бэ! А за вещами домой надо, я ж не знала, с собой не взяла. Я ста-рая женщина, я бегать никак не умею теперь…
Еще не иссякло красноречие старой торговки, а пыш-ные усы скомкано пылились в кармане, придавленные сверху кепкой и женским париком. В искусственных воло-сах бездарно запутались очки в роговой оправе.
ВТОРАЯ ПОПЫТКА
Из-за уснувшего киоска мороженщика вышел, припры-гивая, спортсмен в вязаной голубой шапочке с белыми бу-квами "ADIDAS". Вместо ветровки на нем свитер нежной верблюжьей шерсти, варежки из ангорского кролика и коньки-снегурки через плечо.
В магазине книжная работорговка продолжала расска-зывать всем участникам несанкционированного лично ди-ректором митинга про героического Семена Марковича и свои забытые дома теплые вещи.
Парень с коньками и без пышных усов купил для мас-кировки булку хлеба и попросил взвесить по сто грамм разных дешевых конфет к чаю. Зеркало витрины давало хороший обзор Тоськиного закутка. Все алкаши на своих законных местах, но, что отрадно, на месте и тот, которого он так старательно пас.
