— Кто это сказал?
— Я! — горделиво задрал подбородок Пантов.
— Никогда не замечала за тобой такого красноречия. — Не поверила Эдита, — Ты все больше русскими пословицами и поговорками сыпал.
— Всему свое время, дорогая. Но теперь ты находишься не в нашей Тмутаракани, а в столице мира — Париже. А здесь даже у немых появляется красноречие.
Он замолк, хищно наблюдая, как она грациозно снимает с себя блузку и юбку. Но в это время в дверь постучали, и Эдита юркнула в ванную комнату.
Вошел официант и поставил на столик поднос с коньяком и закусками. Когда же он снова скрылся за дверью, Пантов бросился к ванной комнате. Эдита была уже в одних трусиках.
Пантов, жадно оглядев нагую фигуру, взял спутницу за руку:
— Пошли…
— Но, Миша, я собралась принять душ. Погоди четверть часа.
— Пошли, я сказал. Коньяк и омары не терпят отлагательства.
Ей пришлось подчиниться. Он посадил её на диван, а сам занял кресло напротив.
— Этому знаменитому коньяку не меньше девяноста лет. — Сказал Пантов, открывая бутылку, — И все время он хранился в дубовых бочках. А перед тем как его разлить в каждую бутылку добавляли по несколько капель коньяка, которому вообще лет двести пятьдесят…
Эдита, сидя на диване почти раздетая, чувствовала себя неловко. Поэтому, чтобы быстрее отогнать от себя это чувство, тут же взяла налитую рюмку и, не дожидаясь пока Пантов закончит свою речь, выпила её до дна. Коньяк оказался очень крепким.
— Милая! — вытаращил на неё глаза Пантов, — Разве так пьют «Хенесси» женщины!
Коньяк приятно ударил в голову Эдите, она устало улыбнулась и, уже не стесняясь своей наготы, с иронией посмотрела на Пантова.
— Ну, и как же его пьют?
— Мелкими глотками. А ещё лучше разводить содовой. Ведь не зря на подносе стоит бутылочка с этой водой.
Она потянулась за самым крупным омаром.
— Знаешь, что, милый! Я русская баба и потому пью твой «Хенесси» так, как мне нравится. А другие — пусть разводят. Что мне до других! — Она с аппетитом засовывала за щеки кусочки мяса разделанного омара и лягушачьи лапки в тесте, — Налей-ка мне еще. Гулять, так гулять!
Очарованный небывалым задором своей подруги Пантов, снова наполнил её стопку, которая в два счета была опрокинута в рот.
— Нечего сказать — хороший напиток!
— Вот за это я тебя люблю ещё больше, дорогая…
Он выпил свой коньяк, пересел к ней и сразу повалил её на диван. «Экзотика кончилась, — подумала она, — Началась плата за путешествие».
Пантов подпрыгивал, закатывал от блаженства глаза, по его лицу струился грязный пот. Она лежала не двигаясь и ожидала конца спектакля, который, к её сожалению, только начинался. «Ну же! Ну!» — кряхтел Пантов, требуя от неё помощи. Ей хотелось побыстрее сбежать в ванну Но она пересилила себя, закрыла глаза и обняла его за плечи.
— Любимый, — выдохнула Эдита и в сознании возникло лицо Агейко, — Любимый, дорогой. Как я тебя хочу…
Через пару дней их пребывания в Париже у Эдиты сложилось впечатление, что Пантов все время куда-то спешил. Он даже не захотел побывать в Лувре. Они поднялись на Эйфелеву башню, погуляли в Люксембургском саду, кавалерийским наскоком одолели кордебалет «Мулен Руж», Нотр-Дам и музей мадам Пампадур. От Триумфальной арки прошли до самого Лувра, посетив несколько ресторанчиков на Елисейских полях, но в знаменитый музей Пантов покупать билеты отказался наотрез. Нет, в жадности упрекнуть Пантова было нельзя. Наоборот, он бросал деньги на ветер — заказывал самые изысканные закуски и дорогие вина. От одного исторического места к другому они, как правило, добирались только на такси, да и на телефонные переговоры с Россией он затратил кучу денег.
— Миша, куда мы все время спешим? — поинтересовалась Эдита, когда они, измотанные и усталые, вернулись в гостиницу поздним вечером.
— В Ниццу, — ответил он и поцеловал её в шею. — Завтра утром берем в прокате машину и едем в Ниццу.
— Но мы и Париж толком-то не посмотрели! Здесь столько музеев, дворцов…
— В следующий раз. Кстати, Ницца — второй город после Парижа по количеству музеев. Конечно, музеи Матисса, Марка Шагала и изящных искусств Лувр не заменят, но, уверяю, ты останешься довольна.
— Боже мой, как я устала! Завтра с удовольствием целый день просидела бы на монмартрском холме, а придется ехать черт знает куда!
— Я тебя уверяю, что ты останешься довольна путешествием. А сейчас пойдем в ванну.
— Вместе?
— А что не поместимся? Это же не ванна, а целый бассейн!
Ей не хотелось в этот вечер заниматься любовью, но она все-таки подчинилась просьбе Пантова: сбросила с себя всю одежду в комнате и покорно отправилась в мини-бассейн. Но разве можно было от нее, так уставшей за день, требовать большего! Хватит и того, что она безропотно исполняла все желания своего любовника, но брать какую бы то ни было инициативу на себя отказывалась. А Пантов был неутомим. Откуда только силы брались для любовных утех у этого человека! Правда, после того, как все закончилась и она, закрыв глаза, отдыхала в горячей воде, ей показалось, что Пантов остался недоволен.
Раскинув руки по краям огромной джакузи, он молчал и дымил сигарой.
— Ты обижаешься на меня, милый? — она постаралась быть доброй и внимательной, — Но я, действительно, очень устала…
— Скажи, — не вынимая сигары изо рта, спросил Пантов, — Тебе приятнее было заниматься любовью с этим самым… Как его? Журналистом?
— Откуда такие выводы, Михаил?
— Я давно заметил, что ты можешь загораться только тогда, когда закрываешь глаза. Ты вместо меня представляешь его? Когда же ты лежишь с открытыми глазами — ты равнодушна ко всем моим ласкам…
Это было правда, и Эдита даже почувствовала, как слегка покраснела, хотя горячая вода, распарившая лицо и тело молодой женщины, помогла скрыть явную улику. Тем не менее она отвернулась от вопросительного взгляда Пантова и даже попробовала разыграть негодование по поводу нетактичных вопросов.
— Зачем ты меня оскорбляешь? Разве тебе мало того, что я согласилась с тобой поехать?
Пантов, казалось, не заметил её возмущения. Он лихо бросил окурок сигары в мусорную корзину, придвинулся ближе и обхватил руками её колени.
— Ты его любила?
Она всегда ожидала этого разговора. И давно решила, что когда он возникнет, она не станет лукавить и уходить от прямых вопросов в сторону.
— Мне кажется, что да.
— А сейчас?
— Я не знаю. — Ответила она и попыталась хоть немного оправдаться за свою откровенность, — Мы, как говорится, долго делили между собой радости и невзгоды. Иногда я бываю очень благодарна ему за то Разве тебе мало тогоРлллл Ррррр оооооооопп, что он вернул меня к жизни. Ведь мой первый брак закончился полной неудачей. Отец Фильки оказался проходимцем чистой воды и мне было стыдно даже нос высунуть из дома.
Пантова смутил чистосердечный ответ, и он не нашел ничего лучшего, как спросить:
— А разве журналист — не проходимец? Я слышал, что его турнули из органов за взяточничество…
— Это не правда! — глаза Эдиты загорелись возмущением. — Юрку просто подставили. Отец и я были в курсе всех этих дел.
— Кто подставил? — не скрывая злорадства, спросил Пантов.
— Торговцы фальсифицированной водкой. Агейко тогда возглавлял отдел по борьбе с экономическими преступлениями в области. Взяли с поличным одного подпольного дельца, у которого конфисковали несколько контейнеров с поддельной водкой. И ему решили отомстить. Кто-то вскрыл его машину, подбросил в ящик для перчаток сверток с довольно-таки внушительной суммой и сразу сообщили высокому начальству. Когда Юрка возвращался домой, его остановили, сделали досмотр автомобиля и обнаружили злополучный пакет. Расчет был тонкий. Но махинаторы просчитались, понадеявшись на то, что Агейко заглянет в бардачок, поинтересуется содержимым неизвестного свертка, и оставит на нем отпечатки пальцев. Тогда бы ему не миновать камеры.
— А Пинкертон не взял деньги в руки?
— По чистой случайности. Бог уберег. Но из милиции, к счастью врагов и недругов, ему пришлось уйти.
— А как же пострел в газету поспел? С такой-то репутацией?
— Не ерничай, Михаил. С первого дня работы в органах он вел в областной газете колонку о разоблачениях махинаторов. У него были прекрасные отношение с редактором, который, кстати, тоже нажил себе не мало неприятностей. Ему сразу же и предложили поменять погоны на перо. И Агейко согласился.
— Лучше бы он работал в милиции, — легко оттолкнув от себя колени Эдиты и размышляя о чем-то своем, сказал Пантов.
Он на мгновение забыл, что находится в ванне с привлекательной женщиной и подумал о том, что контролировать шаги Агейко-милиционера с помощью полковника Махини, ему было бы куда легче, чем держать в узде независимого журналиста. Он, Пантов, в последнее время как никто другой догадывался, что Агейко известен каждый его шаг и, возможно, он уже кое-что разнюхал о деятельности депутата вне парламентского зала. Конечно, писаке, вряд ли удастся прижать Пантова к ногтю. Во-первых, он, как народный избранник, пользовался депутатской неприкосновенностью и знал, что если какой-то неблаговидный поступок всплывет наружу, то коллеги не посмеют сдать его в руки правосудия. Во-вторых, депутатское звание давало ему право крутиться в самых высокопоставленных инстанциях, где за последнее время он не только обрел множество друзей и своих покровителей, которые по первому зову заступятся за него, но и сам для многих чиновников стал другом и покровителем.
