– Я лишь размышлял об этом. О тебе. Может, за тебя.
Зажужжал телефон. Он взял трубку.
– Слушаю.
– Флетч, опять звонил этот мистер Мортимер.
– Это Кэрри, – объяснил Флетч Кристел. – Звонит с фермы.
– Он настроен очень решительно.
– Это его обычное состояние, – согласился Флетч.
– Он требует, чтобы ты держался от него подальше. Ты далеко от его тренировочного лагеря?
– Да нет. Три часа езды. Около девяти утра будем на месте.
– Флетч, он не хочет, чтобы ты приезжал.
– Наоборот, хочет. Меня все любят. Я тебе об этом говорил.
– Он тебя ненавидит!
– Это все выдумки.
– Он считает, что ты загубил ему жизнь.
– Как я мог такое сделать? Я лишь помог ему отправить за решетку всех его друзей. Чего ему из-за этого расстраиваться?
– Он говорит, что ему пришлось бежать, чтобы остаться в живых. Из мира бокса в коровий рай. Из Нью-Йорка в Вайоминг. Его тошнит от коров и бычков. Он одинок, обозлен…
– И настроен решительно. Это мне известно.
– Флетч, он позвонил уже в седьмой или в восьмой раз. Предупреждая, что ты должен держаться от него подальше. Слышал бы ты его голос!
– Слышал.
– Я думаю, тебе следует отнестись к этому серьезно.
– Полностью с тобой согласен.
– Это же безумная идея – везти толстую женщину в тренировочный боксерский лагерь.
– Многие мои безумные идеи реализовывались на практике.
– Флетч, он говорит, что занял у соседей три ружья. Если ты приедешь к нему, он и двое его парней…
– Хэджа и Рикки.
– Он обещает, что они снесут тебе голову.
– Боксеры умеют целиться лишь в объект, находящийся на расстоянии вытянутой руки.
– Пожалуйста, Флетч. Он не шутит, я это чувствую.
– Если он позвонит снова… – Флетч помялся.
– Что?
– … скажи ему, что мы подъедем к девяти. Оставь зажженную лампу на окне, дорогая. Домой я вернусь с головой на плечах или зажатой под мышкой, но обязательно вернусь.
Он положил трубку.
– Сколько весит Кэрри? – спросила Кристел.
– Сто двадцать три фунта.
– Ты не знаешь, сколько вешу я?
– Нет.
– Это хорошо.
– Кто…
Джек оторвал голову от подушки. В комнате царила темнота. Спал он на животе. Его нога лежала на ногах другого человека. Упругих, с очень гладкой кожей. Его правая рука – на чьем-то животе. Он убрал руку. Уперся локтями в кровать. Ему казалось, что он грезит. Убрал ногу, повернулся на бок. Осторожно провел рукой по груди лежащего рядом.
К нему в кровать забралась обнаженная девушка.
Дыхание его участилось. Он прислушался к мерному гудению кондиционера.
В последний раз женщина побывала в его постели много недель тому назад.
Вернувшись домой, он полчаса тихонько играл на гитаре, думая о разговоре с отцом, о решении властей разоблачить Клан, о пяти неделях в тюрьме строгого режима в Кентукки, о лагере в Алабаме, о каторжном труде в Виргинии, о Виндомии, очень напоминающей концлагерь со всеми удобствами.
Думал он и о сексе. Сколько времени прошло с тех пор, когда он ласкал женщину, а женщина ласкала его. Думал о тех, с кем предавался любовным утехам. Думал о том, где, когда и как это было. Оставалось только удивляться, что в этой динамичной жизни юноши и девушки, мужчины и женщины находили друг друга, сливаясь не только телами, но, случалось, и душой, и разумом, отдавая себя полностью, беря то, что дают, любя и учась друг у друга. А потом их разводили обстоятельства, семьи, школы, работа, расстояния. Поколению Джека всегда внушали, что длительные отношения – пережиток прошлого, им не место в современном мире, рассчитывать на них – абсурд.
А ему недоставало многих из тех, с кем он встречался. Каждая оставила маленькую зарубку на его сердце.
Он провел рукой по женскому телу.
– Шана?
Последовал взрыв негодования.
Простыня взлетела в воздух, подкинутая ногой. Крепкий кулачок забарабанил по члену. Пальцы второй руки впились в бедро.
Джека свалили на спину.
Женщина оседлала его.
Начала лупить обеими руками по голове, лицу, плечам.
В темноте он пытался поймать ее руки, схватить, защитить голову.
Наконец ему удалось оторваться от кровати, свести руки за спиной женщины, потянуть ее на себя.
Она не возражала, вытянула ноги.
Он перекатился на нее.
Она широко развела ноги и загнала его конец, куда положено, обхватила ногами его спину.
Их неистовый танец продолжался недолго.
Женщина шумно выдохнула.
– Аликсис, – соблаговолила представиться. И тут же добавила: – Еще.
Джек подчинился.
* * *
Он и не подозревал о глубокой царапине на спине, пока не встал под горячий душ.
Кровь смешивалась с водой на полу.
Вытершись, он повернулся спиной к зеркалу, чтобы посмотреть, как сильно она его расцарапала.
Потом вернулся в комнату, сел на краешек кровати.
– Что с тобой случилось? – спросила Аликсис.
– Ты меня поцарапала.
– Бедный Джек. – В темноте она безошибочно пробежалась кончиками пальцев по царапине. То есть точно знала, где ее искать.
Царапина еще кровоточила, так что она испачкала пальцы в крови.
– Бедняжка. Красная кровь. Кровоточащий мальчик.
– Я вот думаю…
– И о чем думает бедный мальчик? О сочащейся крови? Не волнуйся, много не вытечет.
– Если б я вот так поступил с тобой, меня бы посадили на двадцать лет.
– Ерунда, – отмахнулась Аликсис. – Я не первая девушка, которая залезла к тебе в постель и качественно тебя оттрахала.
– Не первая, – признал Джек.
– Парни это любят, всегда и везде. Или это не так?
Джек промолчал.
– В вас словно вставлены батарейки «Эвереди».[10] Я это знаю. Знаю, что у тебя есть. Что ты можешь отдать. Все равно ведь отдаешь, правда?
– Да.
– И ты не можешь забеременеть.
– О чем ты говоришь?
– Общепринято, что женщины могут дать, продать или не дать. Выбор всегда за ними.
– А у парней выбора нет?
– Нет, если женщина хочет. Парни сексуальны. Они сливают, сливают и сливают. В женщину или в сторону. И женщина выбирает, брать ей или нет.
– Понятно.
– Парням не больно. – Она прижалась к его спине, обхватила руками грудь, щекой накрыла темечко. – А бедному Джеку больно?
– Ты же только что сказала, что парням не бывает больно.
– Извини, что поцарапала тебя. – Она начала тереться о его спину, размазывая кровь по груди и животу.
– Ничего страшного.
– Болит?
– Щиплет.
– Значит, жаловаться не на что?
– Я не жалуюсь.
– Ты же не можешь сказать, что тебе не понравилось.
– Мне понравилось.
– Парням это всегда нравится.
– Безусловно.
– Безусловно. Парни не могут сдерживаться. Им всегда это нравится. Хороший парень – сперматозавр. Только и делает, что трахается. И ни на что не жалуется.
– Никогда и ни на что, – поддакнул Джек.
Она запустила пятерню в его волосы, запрокинула голову назад. Второй рукой провела по шее. Ее губы нашли его рот. Горячий язык проскользнул мимо зубов в глотку.
Ему удалось повернуться к ней лицом, завести ее руки за спину.
– Еще, – потребовала Аликсис.
Джек не возражал.
– У тебя царапина на спине.
– Я знаю – Джек граблями разравнивал песок в японском саду, когда появилась Нэнси Данбар, секретарь Редлифа, с чашечкой кофе в руках Она села на скамью, на которой днем раньше сидела вместе с Джеком, достала сигарету, закурила.
– Береги спину от прямых солнечных лучей, – посоветовала Нэнси. – А не то шрам останется на всю жизнь.
– Я знаю.
Ранним субботним утром Джек работал в тени, отбрасываемой стеной.
– У тебя есть что сказать? – спросила Нэнси.
Джек впервые разравнивал песок граблями, так что старался оставить на нем интересный рисунок.
Есть ли ему что сказать? На что просила обращать внимание Нэнси? Прислушиваться к людям, составляющим какие-то планы, обращать внимание на тех, кому в Виндомии не место, запоминать, что говорят люди друг о друге, о мистере Бьювилле, докторе Редлифе, Нэнси Данбар.
Несколько часов тому назад он слизывал собственную кровь с грудей младшей дочери доктора Редлифа.
Он слышал, как та же самая дочь говорила, что ей без разницы, убьют ее отца или нет. Он слышал признания Дункана Редлифа в том, что тот обманом сдавал экзамены, солгал отцу насчет поступления в школу бизнеса, собирался продать акции «Редлиф миррор», чтобы добыть денег на модернизацию своего гоночного автомобиля и, как догадывался Джек, на наркотики.
Он видел, как старший сын доктора Редлифа, Чет, обрученный с Шаной Штауфель, занимался сексом с конюхом.
Он знал, что под кроватью Пеппи стоит сумка с банками пива.
Он видел, как доктор Редлиф и Шана в сумерках сидели в розовом саду, держась за руки.
Он слышал, как местные жители насмехались над Нэнси Данбар.
– Нет. Сказать мне нечего.
