Он нетерпеливо вытолкал инженера в коридор, а сам снова впрыгнул в аппаратную и начал пристраивать кассету в магнитофон. Мешалкин все возился с проводами, извлекая их из своих бесконечных карманов. В свое время Мешалкин, побывавший на съемках в Афганистане, вывез себе оттуда «жилетку моджахеда» — кожаную безрукавку со множеством карманов, карманчиков, клапанов и клапанчиков на липучках. На спине жилетки под тремя длинными вертикальными прорезями, сделанными для вентиляции, располагалась большая полость типа «кенгуру». «Для взрывчатки? — ломал голову Мешалкин. — Или для «стингера?»
— А-а-ап! — вдруг услышал Мешалкин, сосредоточившийся на извлечении микрофончика из своего внутреннего кармана, низкий утробный звук, исходивший от приятеля.
Он обернулся — Дмитренко сидел у монитора и, как парализованный, таращился на экран. Больше он не издавал ни звука, из приоткрытого рта, казалось, тянется безвольная струйка слюны. Наконец Дмитренко звучно сглотнул и, повернув голову к Мешалкину, бессловесно начал тыкать рукой в сторону монитора — мол, посмотри! Он нажал обратную перемотку.
— Что там? — удивился коллега и приблизился, по-прежнему путаясь руками в проводках из карманчика.
Но когда взглянул на экран, обомлел и он.
— Вот это да! — восхищенно прошептал Мешалкин.
— А? — промычал Дмитренко, обращаясь к другу. Дар слова к нему пока не вернулся.
— Класс! — подтвердил друг.
В течение нескольких минут оба не могли оторваться от экрана и, лишь время от времени переглядываясь, ухмылялись и снова впивались глазами в монитор. Иногда, сопереживая происходящему, они наклоняли головы, пытаясь взглянуть на экран снизу, сбоку или сверху, потом возвращали головы в исходное положение и сосредоточенно следили дальше. На их лицах застыли напряженные гримасы, как у людей, совершающих тяжелую работу.
Немота у Дмитренко постепенно прошла.
— Да ты с другого боку зайди, дурак, — взволнованно шептал он кому-то, глядя на экран.
— Чем это вы тут заняты?
Внезапно раздавшийся энергичный голос от дверей подействовал на забывшихся приятелей, как разряд тока. На пороге аппаратной стояла Марфа.
Дмитренко в спешке нажал какую-то кнопку на приборной доске, операторы вскочили, как подброшенные пружиной, и попытались закрыть монитор своими телами. Но командирша Марфа, просунув сложенные лодочкой ладошки между плеч приятелей, отодвинула их в стороны и увидела все.
— Порнушку смотрите… — громко констатировала она.
Кнопкой, которую впопыхах нажал Дмитренко, оказалась «пауза». На экране застыл выразительный стоп-кадр — мужчина, склонившись над лежащей в кресле девушкой, запустил руку по локоть прямо ей под бюстгальтер.
— Ну, вы даете, деятели, — съехидничала Марфа. — В разгар рабочего дня…
— Марфа, ну ты же нас знаешь, зачем нам смотреть порнушку, мы же не извращенцы, — начал было Дмитренко. — Что тебе такое в голову пришло? Нелепые подозрения — как будто мы вуайеристы какие! Рабочий материал… Просматриваем по долгу службы.
— Да уж, трудная у вас служба… — продолжила резвиться Марфа. — Для какого, интересно, проекта вы эту запись сделали? Что-то не припомню я у нас в сетке ничего подобного. Небось уж раз пятый по долгу службы кассету изучаете. А некоторые моменты по десятому разу смакуете. Что, не так?
— Не так, — упрямствовал Дмитренко. — Работаем, сжав зубы, давясь от отвращения. Это… Это… Это мы халтурим для ток-шоу «Про то самое» — Люся Мамба попросила, у нее классных операторов не хватает. Ты Абдулову только ни слова. Не выдавай.
Бубня все это, Дмитренко как бы ненароком теснил Марфу от монитора, а Мешалкин, стоя тут же рядом, мотал головой и тянул шею, пытаясь загородить коллеге обзор.
— Интересно, халтурите для «Про то самое», при том что «Про то самое» давно закрыли. — Марфа скептически воззрилась на Дмитренко.
— Правда? — изумился тот и пробормотал в задумчивости: — Чего же тогда Мамба попросила?
— Действительно, — поддакнула репортерша. — Чего это ей пришло в голову из Америки вам звонить? Мало у них там за океаном порнухи? Или она по национальному колориту соскучилась?
Марфа кивнула в сторону монитора, кинула еще один взгляд на застывшую картинку, прищурила глаза, всматриваясь.
— Подождите. Да это же!..
Она ахнула и упала на стул. Мешалкин и Дмитренко напряженно замерли.
— Нет, — сглотнув, твердым голосом произнес наконец Дмитренко. — Это не они. Просто похожи.
Марфа медленно подняла на него изумленный взгляд и проговорила:
— Нет, деточка. Не морочь мне голову. Это они. Именно они — Абдулов и Сохова.
А записную книжку Олега, его визитницу и мобильник она успела посмотреть до ментов. Пока им еще в голову придет! Вернее, книжку и визитницу она просто оставила у себя, а что касается мобильника — просмотрела номера, забитые у него в блок памяти. Просмотрела, переписала… и стерла все до единого. И положила по-тихому и по-быстрому на место, пока менты ничего не сообразили. Ну и что? Если опера такие тупые, если они соображают на шаг медленнее ее? Она-то почему должна по этому поводу переживать? Пусть министр Грызлов переживает вместе с мэром Лужковым.
Она приблизительно знала, что ищет, — ей не составило большого труда отобрать пять-шесть номеров, ТЕХ САМЫХ, которые могли ее интересовать. План простой — проверить все номера и понять, кто именно приходил тогда к Олегу. Хотя Абдулов о своих финансовых делах никогда не распространялся — даже среди близких людей, не говоря уже о рядовых членах своей телевизионной команды, она о многом догадалась сама. Какие-то обрывки фраз, сплетни, ходившие по «Останкино», мимолетно увиденные лица… Она была внимательна, наблюдательна и обладала великим качеством — умела оставаться незаметной. В отличие от громогласных дур, которые обожают оказываться в центре внимания — а таких женщин большинство, — она была тихоней и молчальницей. Двигалась тихо, неназойливо, и никто не обратит внимания, если она промелькнет в коридоре у двери босса, если подложит на столик сигареты поддатым и до хрипоты спорящим боссу и продюсеру, если присядет в буфете за столик, соседний с тем, за которым сидит Абдулов и матерится в свой мобильный. Он если покосится на нее — не подслушивает ли? — то потом все равно придет к выводу, что вряд ли. Да и что из его нецензурных односторонних реплик можно понять? А она понимала, потому что сопоставляла с тем, что услышала от разъяренных задержкой премиальных операторов, с тем, что вчера из кабинета босса, глупо оглядываясь, выскользнула стажерка, приехавшая с Ростовского телевидения… «Мне бы в МУРе работать!» — хихикнула она про себя.
Она дружила с секретаршей Кечина, как дружила с бухгалтерией, управлением кадров и коммерческой дирекцией. Так вот, скучающую секретаршу Алису она, что ни день, навещала в приемной и, например, на прошлой неделе слышала, как Кечин орал на Абдулова — не помогали и двойные двери… И на похоронах она была очень — ну просто очень! — внимательна. И не стеснялась спрашивать у мымры-референтки Абдулова, кто был кто. С этой старой девой, шпионившей за боссом для Кечина, она тоже поддерживала хорошие, почти родственные отношения, единственная, должно быть, из всей их команды. Ключик к мымре нашелся элементарно — кошки. Мымра была ярая кошатница, у нее дома жила целая свора мурок. На почве кошачьей диеты они и сблизились. Она, входя в доверие к референтке, часами была готова обсуждать достоинства разных видов кошачьих консервов, ругала западных производителей, закупала в подарочек ливер — этим ливером у нее уже вся сумка провоняла, но что поделаешь! У мымры она получила список оповещенных о похоронах…
Звонила она, разумеется не с квартиры и не с работы — что она, идиотка? «Нет, господа, я не идиотка, — не без самодовольства подумала она про себя. — И не рассчитывайте на это». Ей совершенно без надобности, чтобы ее номер высветил автоматический определитель номера на другом конце провода. Их ведь тоже за кретинов держать не надо… Звонила она из уличных будок или из какого-нибудь многолюдного публичного места — из кафе, гостиниц, причем ни разу не сделала двух звонков из одного и того же места. Хлопотно это было и утомительно и отнимало у нее огромное количество времени. Она уже подумывала взять отпуск. Вот уж не подозревала, что конспирация так обременяет, требует постоянной изобретательности, хорошей памяти и привычки к труду. Лентяй на такой работе мгновенно погорит…
Она открыла шкаф и критическим взглядом оглядела свои шмотки — как именно ей следует одеться для решающей фазы операции, она пока имела самое смутное представление. С одной стороны, ясно, что требуется нечто провоцирующе-женственное, если не сказать вызывающее. С другой стороны, она боялась переборщить — надо удачно вписаться в окружающую среду и не спугнуть объект слишком уж ярким оперением. К тому же надо было устроить дело так, чтобы он ее не очень-то запомнил. Впрочем, для этого в ее распоряжении есть арсенал косметики, парик… и снотворное.
