— Нет.
— А я вот знаю. Неимоверно трудно. Чувство надвигающейся смерти озлобляет ее, и она загодя бросается на вас. Не убегает, нет, как прочее зверье, а целит выцарапать глаза… Не говоря уже о том, что она с сатанинской ловкостью высвобождает голову из петли, как ее ни вешай.
— Это вы к чему?
Сложный запах табака и хризантем вытеснил из комнаты безумный запах дыни.
— А к тому, что человек, укравший мою книгу…
— Чует смерть?
Климов и не заметил, как к нему возвратилось сознание.
Хозяин дома сидел на своем месте, в кресле, покуривая трубку, и в его взгляде не было ничего сверхестественного, потустороннего.
— Вы угадали: чует. Мало того, он способен убить.
— Кого-нибудь подозреваете?
Наступил момент, ради которого он и пришел сюда.
— Трудно сказать.
(Чего он мямлит?)
— И все-таки.
— Однажды, — Озадовский покрутил на столе панцирь краба, — я имел неосторожность пригласить к себе сотрудников… Был какой-то юбилей, уже не помню… в общем, кафедральные работники пришли ко мне домой… Ах, да! — оставил он в покое пепельницу, — в Лондоне издали мою монографию… И вот жена…
— Это в каком году? — с назойливым любопытством тупицы спросил Климов, и Озадовский поморщился:
— Дайте подумать. Чтобы не ввести вас в заблуждение… Семь лет назад.
— И ваша жена…
— Похвасталась редчайшей книгой.
— И ее секретами?
— К несчастью.
Записав фамилии гостей, приходивших к Озадовскому на юбилейный ужин, Климов выделил для себя Задереева.
— А стоматолог как тут очутился? Среди психиатров?
Озадовский смущенно кашлянул, погладил подлокотник кресла и ответил:
— Видите ли, у жены были плохие зубы, ну и…
— Понимаю.
— С тех пор я никого к себе не приглашал.
Климов не поверил.
— Так-таки и никого?
Озадовский вынул изо рта трубку, которая давно погасла и задумчиво коснулся чубуком надбровья.
— Пожалуй, приходил… Семен Петрович.
— Кто такой?
— Лифтер… Помочь расставить мебель. Кстати, эти полки делал он.
— Хороший мастер, — оценил работу Климов. Книжные тома подписных изданий стройными рядами помещались на искусно сделанных полках темного дерева.
— Заметьте, все под старину.
Климов кивнул. Замок профессорской квартиры открыли настолько тщательно подогнанным ключом, что эксперты в один голос утверждали о ювелирном мастерстве того, кто подгонял.
В прихожей, собираясь уходить, Климов небрежно спросил:
— А почему, когда я оглянулся, я не увидел стен, да и вообще… Там было утро, солнце, все такое крупное?
— А кошка, кошка вам понравилась?
— Ужаснейшая тварь! И этот взгляд… какой-то…
— Хамский?
— Да.
— И дьявольски порочный?
— Близко к этому.
— Вы понимаете, — Озадовский коснулся его плеча, — я в это мгновение думал об одной санитарке, работающей у меня на кафедре: миловидна, хитра и не больше. Хотя на язычок остра. Так вот… Не знаю, как бы это правильней определить… Порой она бывает агрессивно-угодлива и, простите за нескромность, так чувственно-жеманна, похотлива. Поговаривают…
— Что? — насторожился Климов, хотя никакой связи санитарки с кошкой пока не улавливал.
— У нее… в некотором роде… роман со стоматологом. Наверное, это все и спроецировалось в вашем сознании.
— В моем?
— Ну да. Я индуцировал вам наваждение. А утро, солнце… это объяснимо: я постарался вызвать лишь приятные ассоциации.
Климову сразу вспомнилось сегодняшнее утро, когда он решил пройтись пешком, и облегченно вздохнул. Значит, никакого заскока у него нет, а в психбольницу потянуло оттого, что Озадовский в тот момент подумал о какой-то санитарке.
— А почему все было таким крупным? Особенно цветы?
Он уже не сомневался в своей психике.
— Все дело в том, что, когда останавливается время, детали мира укрупняются.
— Понятно…
Климову захотелось попросить хотя бы на ночь книгу Карлейля «Этика жизни», но вслух он спросил совсем иное:
— Скажите, а вы сами…
— Что?
— Корыстно чужой психикой не пользуетесь?
Хозяин дома рассмеялся.
— Ох, Юрий Васильевич! И все-то вы хотите знать, и все- то вам скажи.
— Такая работа.
— Нет. — Лицо Озадовского внезапно потемнело, даже посуровело. — Здесь дело чести. Клятва Гиппократа: «Клянусь Аполлоном — врачом, Асклепием, Гигией и Панаксеей… всеми богами и богинями, беря их в свидетели… Чисто и непорочно проводить свою жизнь и свое искусство…»
Расстались они почти друзьями.
Крупную, угадываемую издали фигуру подполковника Шрамко он заметил в конце коридора, как только поднялся к себе на этаж. Тот шел ему навстречу.
— Зайди ко мне с Гульновым, — ответив на климовское приветствие, озабоченно сказал он и быстрым своим шагом направился дальше.
Распоряжение отдано, надо выполнять. Хотя Климов мог вообще не появляться на работе: у него отгул. Но пререкаться не стал. Служба в милиции даже словоохотливых делает молчунами.
В кабинете его ждал Андрей. В его воспаленных бессонницей глазах играл огонек самодовольства.
Климов бросил свою тощую папку на стол, прихлопнул ее ладонью.
— И ты тут? Соскучился по нервотрепке?
Кажется, он вложил в свой голос чересчур много энергии, потому что Андрей недоуменно заморгал:
— А что такое?
— Начальство вызывает. Оно, видите ли, знать не знает, что у нас с тобой отгул.
— Не может без нас жить, — сочувствующе-ироничным тоном произнес Андрей и поднялся, чтобы идти. В эту секунду звякнул телефон.
Климов снял трубку.
Отведя потянувшуюся к ней руку Андрея в сторону, он раздраженно бросил:
— Да! Я слушаю.
Звонила Легостаева. Дрожаще-мягким голосом она позволила себе узнать, «нет ли каких вестей?»
— Я себе места не нахожу…
Ах, с каким бы удовольствием Климов швырнул трубку на рычаг, но воспитание не позволяло. Он едва сдержался, чтоб не нагрубить.
— Елена Константиновна, я попрошу об одолжении: не дергайте меня по пустякам!' Договорились? До свидания.
От холода собственных слов у него даже заломило в груди. Чтоб как-то полегчало, он потер ее рукой.
— Пошли.
Андрей пропустил его вперед и, нагоняя в коридоре, понимающе спросил:
— Легостаева?
— Она.
— Неугомонная женщина.
— Да уж душу вынет.
В каждом деле, которым занимаешься с полной отдачей сил, волей-неволей оставляешь часть своей жизни.
Пытаясь угадать, зачем они понадобились начальству, Климов не удержался от сарказма:
— В деспотических государствах из всех навыков больше всего ценится умение командовать людьми.
Какое-то время они шли молча, затем Андрей вздохнул, как бы подводя итог своим размышлениям, и все тем же иронично-сочувственным тоном заметил, что и республики питают слабость к этому умению.
В кабинете Шрамко они провели целый час.
Сначала Климов отчитывался по делам, которые «зависли», потом не без иронии рассказал о том, как они с Андреем «рыли землю» и выкопали из нее Червонца, но Легостаева его за сына не признала: одежка — та, а человек — другой.
— Заявление она забрала?
— Пока лежит.
— Запрос в Министерство обороны отправил?
— Отослал.
— Ну, ладно, подождем ответ, — сказал Шрамко и облокотился о стол. — Что у тебя еще? Помощь нужна?
