В показаниях Спиридоновой фигурировала некая блондинка из торговой сети. И эту версию отработали. Дружно, всей группой. Две недели ездили по всем торговым точкам. Конечно, попадались похожие, но не те.
И снова приходилось все начинать сначала. Надежда, что где-нибудь всплывут сапфировые серьги или серебряная печать, тоже были маловероятными. Так прошел июль, время к августу приблизилось.
Но недаром Данилов твердо верил в силу улик. Не могли они кануть бесследно, как в воду. Должны выплыть. Только когда - вот вопрос.
Седьмого августа Данилову позвонил Скорин из областного угрозыска:
- Иван Александрович, извините, что беспокою. - Скорин был человеком вежливым. - В райцентре убит человек, пуля выпущена из интересующего вас нагана. Спецсообщение я вам уже послал.
"НА ЧАЛЬНИКУ МУРа СРОЧНО
СПЕЦ СООБЩЕНИЕ
6 августа 1942 года участковый уполномоченный старший милиционер Ефимов обнаружил на пересечении дорог, рядом с лесным массивом, труп гражданина Ерохина Василия Петровича, в настоящее время работавшего председателем колхоза "Светлый путь". На месте преступления следов не обнаружено. Из тела покойного извлечена пуля от револьвера системы "наган", калибр 7,62 мм. По данным экспертизы, пуля выпущена из оружия, разыскиваемого Московским уголовным розыском по делу об убийстве гр. Ивановского.
Далее сообщаю, что Ерохин В. П. до начала войны работал в райкоме партии. После оккупации района немцами находился в партизанском отряде. Награжден медалью "За боевые заслуги".
Проведенные нами оперативные мероприятия пока никаких результатов не дали.
Облугрозыск, Скорин".
МОСКВА. Август (продолжение)
Вот какие события предшествовали разговору Данилова с шофером Быковым. Поэтому сегодня Иван Александрович собирался в дорогу. В общем-то, конечно, поездка предстояла не такая уж долгая. Но все дело в том заключалось, сколько дней потребуется его группе на раскрытие очередного убийства. Найдет убийцу Ерохина, значит, выйдет на тех, кто приходил к Ивановскому. А в том, что эти два преступления одних рук дело, Данилов ни секунды не сомневался.
Так он и сказал начальнику МУРа, когда вместе с ним оговаривал командировку детально. Ехали они не просто как сотрудники милиции. Генерал Платонов прислал им бумагу, в которой группа Данилова именовалась оперативно-розыскной, и строжайше указывалось всем представителям армейских подразделений оказывать ей любую необходимую помощь. Соответственное распоряжение по всей линии дало и Московское управление госбезопасности.
Итак, Данилов открыл сейф, вспомнил добрым словом старика Рогинского. Послушал незатейливую мелодию курантов и достал из нижнего отделения маузер в деревянной кобуре и четыре коробки патронов. Оружием этим (кстати, тем самым, из которого когда-то, в двадцать пятом, всадил ему пулю под сердце Широков), пользовался Данилов редко, только тогда, когда выезжал на ответственные задержания, только тогда, когда точно знал, что придется вступать в огневой контакт. Придумали же определение. Раньше во всех документах писали: "началась перестрелка", "вступили в перестрелку", а теперь вот нате - "огневой контакт". Слова-то какие казенные, серые совсем слова, как погода в ноябре. Правда, Данилов упрямо в рапортах писал по старинке, но наверху его редактировали. Да и черт с ними, с формами этими. Какая разница, как писать, лишь бы делу не мешало.
Данилов открыл чемоданчик, маленький совсем, чуть больше портфеля, и спрятал оружие на самое дно. Сегодня утром Наташа, уложив туда две смены белья, гимнастерку, мыло, бритву, помазок, в общем, все для "первого ночлега", спросила:
- Ты надолго?
- Нет, - бодро ответил Данилов, - дней на пять, ну десять от силы.
- Дело серьезное, Ваня?
- Да что ты. Надо ребятам в райцентре службу помочь наладить...
- Только ты не ври, Данилов, ты же этого не умеешь. Как тебя жулики боятся, не понимаю.
- А они не меня боятся, а наказания.
- Это они правы, ты и есть наказание, только мое.
Целуя жену на пороге, Иван Александрович сказал на прощание:
- Да ты не бойся, Ната, всех дел - туда и обратно.
- Ладно, иди уж. Позвони или телеграмму пришли, когда надумаешь возвращаться.
Выйдя из подъезда, Данилов поднял голову и увидел лицо жены в окне за занавеской. Всю дорогу до трамвайной остановки он думал о том, что все-таки мало радости доставляет ей. Считанные разы были они в театре, редко ходили в гости к друзьям, и не потому, что он не хотел, просто времени не было у сыщика Данилова днем, а были у него только ночи, да и то не все.
Дверь кабинета приоткрылась, заглянул Полесов:
- Мы готовы, Иван Александрович.
- С чем вас и поздравляю.
Степан молча глядел на начальника, ожидая, что же будет дальше.
- Ну, чего стоишь?
- Жду.
- Между прочим, у тебя часы есть?
- Есть, - с недоумением ответил Полесов.
- Ну раз так, погляди, который час.
- Двенадцать двадцать пять.
- Насколько мне помнится, я приказал ровно в это время группе быть у машины. Не так ли?
- Так мы уже давно там ждем...
- Смелый ты стал, Полесов. Ишь как с начальством говоришь неуважительно.
- Да что вы, Иван Александрович, - растерялся Степан, - как вы такое могли подумать...
- Ладно, пошли, - Данилов усмехнулся. - У меня сегодня настрой такой, обличительный настрой.
Все уже сидели в машине. Данилов сел рядом с шофером, помолчал и скомандовал:
- Поехали, Быков.
- Включить сирену?
- Не надо, тихо поедем, город посмотрим.
- А чего его смотреть-то, город этот, - мрачно заметил шофер, - город как город.
У Пушкинской машину остановил красный свет светофора. По улице Горького шли бронемашины. Штук двенадцать тяжелых, покрытых зеленой броней машин медленно двигались в сторону Охотного ряда. Наконец последняя пересекла перекресток, и Быков, нажав на газ, выскочил на бульвар. Здесь движения почти не было.
- Все, - сказал Данилов, - я сплю. Ясно вам? - повернулся он к спутникам. - Разбудите у КПП.
Он удобнее устроился на сиденье и закрыл глаза. А машина продолжала бежать по улицам Москвы. И пассажиры ее видели за спущенными окнами знакомые улицы и дома. Многие из них были покрашены зелеными камуфляжными полосами, окна квартир по-прежнему заклеены крест-накрест бумажными полосками. На некоторых школах и учреждениях висели белые полотнища с красными крестами, в них разместились госпитали. Ближе к окраинам улицы менялись резче. Витрины магазинов и окна первых этажей закрыли мешки с землей. Из таких же точно мешков на углах и перекрестках сложены огневые точки. Движение перегораживали сваренные из рельсов противотанковые ежи, в скверах торчали стволы зенитных мелкокалиберных пушек. Все чаще начали попадаться парные конные патрули, вместо милиционеров движение регулировали девушки в красноармейской форме. Это было своеобразным кольцом обороны города. И хотя положение на Центральном фронте стабилизировалось, более того, почти полностью прекратились налеты вражеской авиации, город был готов в любой момент отразить нападение противника.
Рабочий пригород Москвы стал военным лагерем ополченцев и бойцов истребительных батальонов. Радом со станками стояли винтовки, по первому сигналу на помощь армии вышли бы, как в годы гражданской, полки московского пролетариата. Это были не наскоро вооруженные ополченческие подразделения. Оборону заняли бы уже обстрелянные, хорошо обученные бойцы. Те, кто остался в Москве, знали о наступлении немцев в районе Сталинграда, знали о битве на юге. Они понимали, что судьба войны решается там. И решают ее не только красноармейцы и командиры полков и соединений, дерущихся в районе Сталинграда. Москвичи тоже активно участвовали в ней. Они готовили оружие для решающей битвы, делали танки, бронеавтомобили, самолеты, мины, снаряды, патроны, автоматы. Второй год войны стал годом полного перевооружения армии, годом накапливания сил для решающего удара.
Столица страны являлась не только штабом обороны. Не только мозгом войны. Она стала крепостью, о которую разбились лучшие армии вермахта, на подступах к ней нашли свою могилу сотни вражеских самолетов. Москва превратилась в кузницу оружия. Лозунг "Все для фронта! Все для победы!" стал нормой жизни москвичей.
Постепенно за окном началась совсем другая Москва: маленькие одноэтажные деревянные домики весело смотрели на улицу из-за зелени палисадников. Да и улицы изменились, кончился асфальт, начались булыжные мостовые. Трава пробивалась в щели между камнями, к покосившимся заборам прилипли лавочки. Улицы эти были тенисты, и пахло на них речной водой и цветами. Здесь замыкались трамвайные кольца, кончались линии троллейбусов. Дальше начинались первые подмосковные деревни - Черкизово, Богородское, Черемушки.
Выезд из города преграждал полосатый шлагбаум КПП. Возле него выстроились для проверки несколько машин. Бойцы в гимнастерках с зелеными петлицами проверяли документы.
