Выезд из города преграждал полосатый шлагбаум КПП. Возле него выстроились для проверки несколько машин. Бойцы в гимнастерках с зелеными петлицами проверяли документы.
- Товарищ начальник, - позвал Быков. - КПП, прибыли.
Данилов открыл глаза, огляделся, еще не придя в себя после сна, и полез в полевую сумку за документами. Проверка была тщательной. Лейтенант, начальник КПП, внимательно прочитал пропуска, командировочное предписание, проверил удостоверения. Рядом с машиной постоянно находились два бойца с автоматами. Наконец Данилов не выдержал и вынул бумагу, подписанную генералом Платоновым. Неизвестно, ускорила ли она дело, но лейтенант начал поглядывать на пассажиров с явным уважением. И все же он ушел в помещение поста, а из открытого окна было слышно, как он говорит по телефону.
Минуты через две он вернулся, протянул Данилову документы и взял под козырек. Шлагбаум подняли, и машина выехала на дорогу.
- Да, - глубокомысленно изрек Быков, - проверочка.
- Делать им нечего, - буркнул Муравьев, вообще не любивший никаких задержек.
- Ты бы помолчал, - бросил Данилов, - еще древние говорили: не можешь сказать ничего умного, лучше молчи.
- Так я...
- Именно ты. Когда оперуполномоченный Муравьев врывается в квартиру в пять утра и человека из постели вытягивает - это как называется?
- Я же для пользы дела.
- И они для пользы. А ты что думал - для удовольствия?
Игорь обиженно замолчал и полез за папиросами. Данилов смотрел на дорогу. Ему редко приходилось выезжать из Москвы. Когда получалось, до войны, раз в два года к отцу на Брянщину, иногда к знакомым на дачу в Переделкино. Вот, пожалуй, и все. Как каждый горожанин, он обостренно чувствовал природу, но, проведя две недели у отца в лесничестве, Иван Александрович начинал тосковать по Москве. Ему не хватало людей, звуков автомобильных гудков за окном. Но, приехав в город, он вспоминал лес и тропинку, сбегающую к озеру, и большие осенние листья, плавающие в воде. Тогда, выбрав время, он уезжал в любимые Сокольники, забирался в глубину парка и мог часами бездумно сидеть на скамейке, рассматривая осень.
Но сейчас он почти не замечал ничего, кроме тех следов, которые оставила в Подмосковье война. Машина догоняла ее, шла по следам. И это были страшные следы. Они виднелись везде: на дороге, в поле, в лесу. Обгоревшие, вырванные с корнем деревья, глубокие ямы-воронки, которые аккуратно объезжал Быков, и гильзы, много поржавевших гильз. Самые разные - от маленьких пистолетных до крупных артиллерийских. Вот промелькнул повисший на деревьях обломок фюзеляжа самолета, вон валяется на обочине обгоревший остов машины и еще какое-то перекрученное железо, имевшее раньше назначение и форму. Но могучая сила разрушения смяла ее, затейливо переплела, и теперь никто уже не узнает, чему служил этот непонятный предмет.
Когда машина выехала из леса, Данилов увидел на поле остовы сгоревших танков. Они застыли, уронив на броню хищные дула орудий, застыли навсегда, как памятники прошедшим боям. Страшная память страшного времени. Это поле было перекопано обвалившимися окопами, на брустверах цвели немудреные полевые цветы. Танки тоже по трансмиссию заросли травой. Земля залечивала раны.
А дорога, стелясь под колеса "эмки", открывала пассажирам все новые и новые картины. Много увидели они за несколько часов пути: сожженые, но уже строящиеся деревни, почти разрушенные маленькие городки. Но не только это видел Данилов. У военной дороги был свой особый быт, своя жизнь, отличная от других.
Навстречу "эмке" ехали машины с ранеными, тягачи тащили искалеченную технику, сновали мотоциклисты и штабные бронетранспортеры. Они обгоняли колонны бойцов, далеко растянувшиеся вдоль обочин. Больше часа простояли они у переезда, пропуская составы с закрытой брезентом техникой. Чем дальше они удалялись от Москвы, тем чаще их останавливали военные патрули. Дорогу охраняли. И не только ее, почти через каждый километр в лесу до времени спрятались зенитные пулеметы и пушки. Небо тоже охраняли. Дорога, словно артерия, связывала фронт с Москвой. И она была нужна фронту.
Когда проехали километров сорок, Полесов, до сих пор не сказавший ни одного слова, толкнул Быкова в спину:
- Видишь съезд, проселочек?
- Вижу.
- Сворачивай.
- Это еще зачем? - повернулся Данилов.
- Мы же не железные, Иван Александрович, - так же спокойно ответил Степан.
- Ладно, только недолго.
Машина свернула с дороги и, проехав метров сорок, остановилась. Все вышли.
- Иван Александрович! - позвал откуда-то Белов. - Идите сюда, я криничку нашел.
Данилов пошел на голос и через несколько шагов увидел, что прямо из земли начинается маленький ручеек, вода его, наполняя деревянную бочку, переливалась из нее в маленький прудик.
- Вода чистая, - поднял мокрое лицо Сергей, - и холодная: зубы ломит.
Иван Александрович подошел к криничке, снял гимнастерку и с удовольствием опустил руки в ледяную воду. Набрал пригоршню и с наслаждением кинул в ладони разгоряченное лицо. У родника был странный вкус. Вместе с водой в Данилова входила свежесть, и запах травы входил в него, и цветов, и даже неба, которое отражалось в прозрачной воде. И он лег на траву и, прищурив глаза, начал смотреть в это небо и увидел белые, словно ватные, облака. Они то приближались к земле, то вновь поднимались в бесконечную голубизну. Такие облака он видел только в детстве, приезжая на каникулы из города в лесничество к отцу. И мать он вспомнил. Она шла в белоснежном, словно сшитом из облаков, платье, шла по полю и медленно крутила над головой пестрый зонтик.
Все это вспомнил он, лежа на траве в нескольких десятках метров от фронтовой дороги. Вспомнил и пожалел, что так рано кончилось детство. И грустно ему стало, и ощущение это, внезапное и острое, затуманило глаза и сладкой тоской сжало сердце.
- Какое сегодня число? - спросил он Белова.
- Восьмое августа.
"Так, - подумал Данилов, - все правильно. Сегодня мне сорок два исполнилось".
Он сел и начал натягивать гимнастерку. "Сорок два, из них двадцать четыре года в органах. Такие-то дела, брат".
Он еще раз поглядел на небо, но теперь оно стало самым обыкновенным. Иван Александрович поправил ремень и зашагал к машине. Он, раздвигая руками кусты, вышел к дороге и с недоумением остановился. На земле, рядом с машиной, была постелена клеенка. Обыкновенная клеенка в цветочек, которой обычно покрывают столы на кухне. На ней на листах бумаги лежала крупно нарезанная копченая колбаса, стояли открытые банки консервов, лежала почищенная селедка, посыпанная лучком. В котелке виднелась картошка.
- Это что же такое? - удивился Данилов. - По какому случаю банкет?
Ребята молчали, только Быков, как всегда мрачно, сказал:
- Случай имеет место быть, товарищ начальник, замечательный, прямо скажем, случай.
Он залез в машину и вынул две бутылки коньяку. Данилов молчал, он все понял. Ребята специально съехали с шоссе, и Сережа Белов нарочно позвал его. И ему стало легко и хорошо. Он хотел сказать что-нибудь строгое, чтобы скрыть смущение, но так ничего и не сказал, просто махнул рукой и опустился на землю.
Все расселись, разлили коньяк.
- Иван Александрович, - Игорь поднял кружку, - дорогой наш Иван Александрович, мы хотим за вас выпить.
- Счастья вам, - прогудел Быков.
- Долгих лет, - добавил Степан.
Только один Сережа молчал, глядя на начальника влюбленными глазами.
Коньяк огнем прошел по жилам, и сразу стало радостно на душе. Данилов обвел своих ребят чуть увлажненными глазами.
- Вы закусывайте, - улыбнулся он. - На масло жмите, а то скажут потом, что я в командировке пьянку организовал.
- Эх вы, - почти крикнул Белов, - а подарок-то.
- Точно, - хлопнул себя по лбу Муравьев. - Забыли.
Он достал чемодан и вынул из него кожаную светлую кобуру.
- Вот, Иван Александрович, это от нас.
Данилов взял протянутую кобуру, расстегнул ее, вынул вороненый "вальтер".
- Заряжен, - предупредил Белов, - бьет исключительно. Сам пристреливал.
На рукоятке пистолета была прикреплена серебряная пластинка с надписью: "И. А. Данилову от товарищей по МУРу 8.08.1942 г.". Данилов расстегнул ремень, снял старую, видавшую виды кобуру, в которой лежал наган. Ему жалко было расставаться с привычным оружием. Как-никак, а этот наган служил ему почти десять лет. Но он все же надел новый пистолет, понимая, что этим он доставляет удовольствие своим ребятам.
- Ну, Быков, наливай еще по одной, - Иван Александрович протянул кружку. - Разгонную. Вот что, мои дорогие, - Данилов поболтал коньяк, внимательно рассматривая коричневатую жидкость, - спасибо вам за внимание, за подарок, я догадываюсь, откуда он взялся, и это для меня вдвойне дорого.
Он помолчал, оглядел всех:
- Мало у нас праздников, вернее, совсем нет их. Но ничего, мы потерпим. Я не знаю, когда придет он на улицу нашу. Знаю только, что праздник этот в дороге и имя ему - Победа. Доживем ли мы до него? Постараемся, конечно. А теперь давайте о Ване Шарапове вспомним, о дорогом нашем товарище...
