Вопрос был только в том, на каком участке это произойдет — на пустынном шоссе или уже на подъезде к Пензе. От переезда до города, по заверению Ирмы, знавшей здешние места, около двадцати пяти километров, и это самый пустынный участок трассы. Наверное, те, кто сидел в преследующем нас джипе, тоже это знали.
Джип проскользнул справа — со стороны, запрещенной для обгона. И сразу выехал прямо перед нами. Окно приоткрылось, и из него высунулась длинная, прямо-таки лошадиная рожа, окаймленная развевающимися белесыми волосами. Рожа сверкнула зубами и извергла из себя рык:
— Ста-аять!
Ирма хладнокровно высунулась из кабины и крикнула:
— Ты что крутишься? Ну что ты все крутишься? Ехай себе дальше, мужик!
— А что ты ерзаешь, кор-рова?! Давай тормози, тебе говорят! Ты что, глухая, что ли, сучара? Тор-рмози, сказал!
— Ирма, лучше не спорь, — сказала я, — а то они начнут стрелять по колесам, и тогда мы можем влипнуть действительно по-крупному.
Она покосилась на меня с нескрываемым презрением. В ее взгляде ясно читалось: да-а, нанял себе охранницу свет ясен месяц Федор Николаевич: не успела на трассу выехать, как в первой же короткой заминке перепугалась. Я не стала ее разубеждать, только оглянулась на окончательно проснувшегося Федора Николаевича и негромко произнесла:
— Все будет хорошо. Положитесь на меня и не препятствуйте мне ни в чем, что бы я ни предприняла. Обещаете?
— Но… я…
— Обещаете?!
— Д-да.
— Вот и прекрасно. Ничего не бойтесь, не волнуйтесь. Сейчас попытаемся все уладить.
Джип крутился перед нами, как надоедливая моська перед слоном.
— Тор-рмози! — орал на ходу тип с лошадиным лицом. — Сворачивай на обочину, гнида!!
Ирма выдохнула головокружительное матерное ругательство и принажала на тормоза.
«КамАЗ» остановился.
* * *
Из джипа развалистой походкой вышли трое. Еще один, кажется, остался сидеть за рулем. Федор Николаевич, с которого слетели остатки сна, с ужасом таращился на подходящую компанию. Нельзя сказать, что троица выглядела уж очень устрашающе, но выражение лиц мужиков было весьма угрожающим.
Директор цирка едва не сполз с сиденья. Он дрожал мелкой дрожью, с посеревших губ срывалось какое-то бессмысленное бульканье. Мне удалось разобрать только фразу: «Они… меня убьют!»
«Такую опасность нельзя исключать, — подумала я, — но, кажется, этой гоп-компании нужна вовсе не жизнь нашего уважаемого директора, а нечто другое. Если бы они просто хотели убить Федора Николаевича, то могли бы выбрать более удобное место и время, а не на трассе среди бела дня. С другой стороны, сейчас все должно проясниться… Правда, у иного ясность в мозгах наступает только с появлением огнестрельной дыры в голове. Такая вот вентиляция!»
Я расстегнула сумочку, вынула пистолет, проверила обойму и спрятала его под ветровку. Ирма подозрительно наблюдала за моими действиями, а потом всецело сосредоточила свое внимание на бравых ребятах, приближавшихся к нам.
Один, черненький, с красивым горбоносым лицом и надменными глазами, полуприкрытыми веками, рывком распахнул дверь «КамАЗа» и крикнул не без претензии на мутный юмор:
— Все быстро на выход, граждане! Остановка конечная!
— Спасибо за напоминание, — сказала Ирма. — Только нам немного дальше. Вы, парни, верно, ошиблись.
— Ничего мы не ошиблись, ты, колода! — отозвался индивид с лошадиным лицом и оскалил крупные желтые зубы. — Вот этот задохлик — это ведь Федька Лаптев, директор цирка, ага?
И тут Федор Николаевич выдал! Наверное, он сам от себя не ожидал такой прыти.
— Кому Лаптев, а кому Нуньес-Гарсиа! — вызывающим петушиным фальцетом выкрикнул он. — Я, между прочим, заслуженный деятель искусств Российской Федерации, молодой человек, и попрошу со мной не фамильярничать!
— Ишь ты, какой пышный! — удивился горбоносый, который, вероятно, был в гоп-компании за старшего. — Как распинается! А говорили, что смирный. Лично я, Федор Николаевич, ничего к вам не имею. Я просто хотел бы узнать: вы везете тигров в этой фуре?
— В этой!
— Вот и прекрасно. Мне, собственно, больше ничего и не хотелось узнать. Давайте-ка, Федор Николаевич, не привлекая ничьего нездорового внимания, откроем фуру и поглядим, что к чему.
Я видела, как смертельно побледнел Федор Николаевич, хотя, казалось бы, дальше некуда — и так цветом лица директор напоминал бумагу. Он нерешительно оглянулся на меня. На лбу его выступил пот. Я выступила вперед.
— Молодые люди, в фуре — казенное имущество, причем очень дорогое. Каждый тигр стоит целое состояние. Мы не можем открыть фуру. Зачем это вам?
— Да ты че, подруга? — удивился лошадиномордый. — Ты, наверно, не поняла, в какой попадос влопалась?
— Брось ты свою уголовную лексику! — досадливо поморщился горбоносый. — С женщинами и директорами цирков, тем паче заслуженными деятелями искусств, нужно разговаривать вежливо. Понятно тебе, болван? Так что, — повернулся он к нам, — рекомендую не перечить и открыть фуру, как мы требуем. В противном случае мы будем вынуждены применить силу.
И он выразительно кивнул на третьего из гоп-компании, самого здоровенного, под два метра ростом, и в толстовке, под которой вполне конкретно рисовались контуры пистолета. Наверно, именно он продырявил выстрелом колесо «КамАЗа» Мигунова.
При такой демонстрации силы я кивнула и со вздохом сказала:
— Ну хорошо… А зачем вам нужны тигры? Вы не причините им вреда?
— Ну, это уж зависит вот от него, — горбоносый кивнул на Федора Николаевича. — Между прочим, пан директор, можете не шифроваться. Нам все известно, так что пойдем посмотрим ваш груз. Извлечем его, так сказать, из оболочки.
— Вы не посмеете причинить вред животным! — закричал Нуньес-Гарсиа в отчаянии, и ноги его подогнулись. Если бы я не подхватила его, то он шлепнулся бы на нагретый сентябрьским солнцем асфальт. — Вы не сме…
— Смеем, — заверил его горбоносый, — смеем. И не надо кричать, а то вот девушку напугаете. Она у вас, я смотрю, фигуристая. Вы ведь вообще любитель хорошего женского тела, не так ли, Федор Николаевич? Она тоже, что ли, из «Дивы»? — Парень нажал голосом на последнее слово, и в его доселе мягком — показательно мягком! — тоне появились угрожающе вибрирующие обертоны.
Демонстрация осведомленности наших непрошеных попутчиков о личных делах директора подкосила Федора Николаевича. Он махнул рукой и, широко открывая и кривя рот, выговорил:
— Ладно… я сделаю…. но только — я сам. А вы не… не прикасайтесь…
— Да охота была пачкаться! — пренебрежительно сказал лошадиномордый. — Там вонища, поди, кошмарная стоит от твоих тигров. Сам копайся, нам по барабану. Только сделай то, о чем тебя просят, и мы отвалим. А ты катись дальше.
Федор Николаевич нерешительно оглянулся на меня, главный из наших попутчиков перехватил этот взгляд и произнес:
— Привыкли, господин директор, что все за вас решают женщины? Это не красит мужчину. Женщины никогда никого до добра не доводили.
— До чужого добра — особенно, — не удержалась я. — Идемте, господа. Мы откроем вам фуру.
Горбоносый оглядел меня с головы до ног и фыркнул:
— Юмористка. Эй!.. — окликнул он Нуньес-Гарсию, который стал пятиться куда-то к обочине. — Ты еще нам будешь нужен, любезный. Куда ж мы без тебя?
Смысл этого замечания я поняла несколько позднее, а пока что я не придала ему значения.
Мы обошли фуру. Ирма покосилась на меня, и я еле заметно ей кивнула. Не думаю, что этот кивок как-то изменил то презрительное ко мне отношение, которое водительша выработала на протяжении последних минут, когда я проявила позорную, на ее взгляд, безропотность и покорность, даже возразить не посмела. Потом она откинула засов и распахнула створку двери.
Когда наши преследователи говорили об ужасающей вони, которая ожидает нас в замкнутом пространстве, где перевозятся тигры, к тому же в пространстве, хорошо прогретом солнцем, они не заблуждались и не преувеличивали. В нос в самом деле шибанули такие миазмы, что у меня заслезились глаза. А горбоносый, который, видно, был человеком изысканного воспитания, тот и вовсе поднес к носу платок и сморщился.
— Да-а… — протянула я. — И вот ради этого вы рисковали, когда сигали через переезд? Ну так нюхайте.
У горбоносого лопнуло терпение. Он повернулся ко мне и заорал:
— Какая строптивая шлюха! Где только подцепил тебя Федор Николаевич, любезный наш директор?
— Ну вот, — разочарованно сказала я. — Кажется, вы изображали джентльмена? А теперь так резко компрометируете себя.
Горбоносый хотел что-то сказать, но тут из фуры выглянул Чернов. Он имел заспанный вид, кроме того, из одежды на нем были только грязные штаны, закатанные до колен, и дешевые шлепанцы псевдо — «адидас». Я еще раз подивилась его богатырскому телосложению. На фоне Чернова я смотрелась просто куколкой Барби — в натуральную кукольную величину. Даже Ирма казалась миниатюрной.
