Уже на улице Изольда не выдержала:
– Все-таки не случайно она занялась проституцией, честное слово. С ее мозгами можно только таким образом заработать себе на жизнь: спрашиваешь у нее одно, а она отвечает другое… Я так ничего и не поняла. Каждое слово словно клещами тянула…
– А я лично все понял: она нервничает, боится лишнее слово сказать про Савелия, поэтому-то и нагородила всю эту чепуху про костюмершу, про театр… Хочешь, я расскажу тебе, что произошло в восемьсот третьем номере гостиницы?
– Хочу.
– Ее перепутали с той, другой девицей и выбросили из окна. И если Вера надела это желтое платье для того, чтобы предстать перед своим любовником в облике его новой возлюбленной и таким образом попытаться при помощи слез или ласки вернуть его себе, то человек, нанявший ребят, которые убили Веру, собирался убрать именно ту, другую…
– Но за что?
– Видно, она в чем-то провинилась перед ним. И сдается мне, что этим человеком и был Савелий…
– Но почему? Ведь он же встречался с ней…
– Ну и что? У них это быстро… Она могла элементарно проговориться, ляпнуть что-то такое, что не понравилось Савелию.
– Это все твои фантазии. А я вот думаю, что в этом вопросе нам сумеет помочь именно костюмерша…
– Может быть… Ну что, куда теперь, к твоему Блюму или Блюмеру?
* * *
В адвокатской конторе Изольде сказали, что Лев Борисович Блюмер уже дней пять как не появлялся здесь.
– Мы же адвокаты, – развел руками немолодой, но аккуратный, строго одетый, при галстуке, мужчина, – свободные люди! Блюмер – адвокат со стажем, у него – клиентура! А что такое клиентура? Это суды, прокуратура, следственный изолятор, изолятор временного содержания, тюрьма, наконец!
– Это вы мне объясняете? – усмехнулась Изольда. – Моя фамилия Хлуднева.
– Изольда Павловна? – Адвокат тотчас вскочил из-за своего стола, чуть не опрокинув телефон. – Рад, очень рад. Вы, драгоценная, поставляете мне основных моих клиентов-убийц, мы бы могли с вами договориться… Я много слышал о вас, о вашем характере…
– Вы набрались, господин адвокат, по самые уши… – Изольда брезгливо оттолкнула его от себя пальцами, словно опасаясь запачкаться. – И это вы называете свободной профессией? Пьете водку с самого утра…
– Как будто вы не пьете…
– Не хамите мне, лучше подскажите домашний телефон и адрес вашего коллеги Блюмера.
В это время в кабинет вошел высокий и сухой, как мумия, человек в сером помятом костюме; увидев Изольду, он поклонился ей в знак уважения:
– Изольда, привет.
Это был адвокат Галицкий. Изольда знала его как одного из самых честных и порядочных адвокатов города, уважала его и всегда, когда представлялся случай, подсылала ему клиентов, о чем он даже не догадывался.
– Господи, как я рада тебя видеть! – Изольда не без удовольствия протянула ему руку для поцелуя. Галицкий, с лицом орангутанга и улыбкой ребенка, сложился пополам, чтобы припасть к ручке гостьи.
Его внешность была настолько обманчивой, что на это бьющее в глаза уродство – непомерно вытянутое лицо, приплюснутый нос, толстые губы, обвислые щеки и близко посаженные глаза – покупались даже самые опытные прокуроры и судьи: казалось невероятным услышать от такой обезьяны сколь-нибудь связную речь. И если в начале судебного процесса Галицкий сидел молча, беспрестанно вытирая в каком-то нервном порыве свои вечно мокрые губы, и по-дурацки улыбался, то когда ему давали слово, вместо ожидаемых воплей примата слышалась речь профессионального опытного адвоката – четкая, лапидарная и одновременно эмоциональная, способная ошеломить аудиторию каскадом неожиданных образов и метафор. Галицкий блестяще парировал все попытки противоположной стороны настроить присутствующих против обвиняемого – настолько искусно он вел психологическую защиту своего клиента.
Такой человек, как Галицкий, мог бы стать одним из самых влиятельных и богатых адвокатов города, если бы не его принципиальная позиция в отношении некоторых судей – он презирал взятки как явление и считал, что адвокаты, марающие руки передачей взяток судьям, лишь позорят себя и подрывают веру людей в правосудие.
– Костя, где Блюмер?
– Тебе понадобился адвокат?
– Да нет, просто по делу…
– Он здесь почти не появляется, только если договорится о встрече с клиентом, а так его днем с огнем не сыщешь. Если хочешь, могу дать тебе его домашний телефон и адрес… И вообще, пойдем-ка лучше ко мне в кабинет, там и поговорим… – Галицкий даже не взглянул на притихшего и тихонько икающего в углу подвыпившего коллегу.
Записав координаты Блюмера, Изольда спросила:
– Ты не знаешь человека по фамилии Мещанинов?
Галицкий пожал плечами, несколько раз утопив свою узколобую голову чуть ли не в грудную клетку. Он был такой странный, подвижный и гуттаперчевый, что Изольда невольно поймала себя на мысли, что никогда бы не согласилась лечь с ним в постель: слишком уж необычен, страшен, напоминает киношных монстров.
– Варнаву? Знаю. Он через Леву продал все, что у него было, чтобы расплатиться с долгами.
– С какими еще долгами?
– Это только слухи, как ты понимаешь, потому что достоверной информацией такого рода навряд ли кто располагает, но, если быть кратким, изволь. У него была любовница, шикарная баба. Не знаю ни имени ее, ни фамилии. Но видел один раз – произвела впечатление. Высокая, рыжая, яркая и сексапильная. Она появилась у нас здесь только однажды, после чего наш Блюмер Лев Борисович чуть умом не тронулся. Захотел ее, юморист. И это при его-то патологической жадности?! Я ему еще тогда сказал – не связывайся с ней. Но как он мне объяснил, она приходила к нему по делу. Ну да бог с ними… И вдруг я узнаю, что Мещанинов дал ему генеральную доверенность, представляешь? Зачем ему, здоровому и умному мужику…
– Это ты про Варнаву?
– Ну да! Вот я и говорю: зачем ему, умному мужику, поручать сделки такого рода хапуге Блюмеру? Хотел его найти и поговорить.
– Ты с ним знаком?
– Конечно, знаком. Я вел несколько его дел по выколачиванию денег из должников…
– Он давно живет в нашем городе?
– По-моему, с рождения. А что случилось? Ты что-нибудь о нем знаешь?
– Да нет, просто не пойму, как это я до сих пор с ним не встретилась, раз он такой крупный бизнесмен и все такое… Да еще имя странное.
– Что, Изольда Павловна, – Галицкий перешел на шепот, а глаза его хитро сощурились и заблестели, словно у кота, – агенты твои не доложили тебе про красавца Варнаву? А я тебе так скажу – эта баба решила его ограбить с помощью Блюмера. И будет просто чудом, если окажется, что Варнава сам, лично, дал ему эту самую доверенность…
– То есть?..
– Можно довести человека до беспамятства, и он подпишет какие угодно бумаги.
– Эту женщину, случайно, зовут не Елена Пунш?
– Не знаю… Но звучит довольно необычно, я бы даже сказал, красиво. Надеюсь, ее не убили?
Изольда достала из папки фотографию с изображением трупа женщины с Набережной.
Галицкий, увидев, качнул головой:
– Точно! Это она! Она, даже говорить нечего. И платье ее, я запомнил, потому что слишком уж оно обтягивало ее изумительную фигурку, и это сочетание желтого и черного… И давно ЭТО случилось?
– Больше двух недель назад.
– Какая молодая…
– Так где же Блюмер?
– Понятия не имею. В журнале регистраций, во всяком случае, записей о нем нет уже несколько дней.
– Спасибо, Костя. Извини, но мне пора, меня ждут… Если узнаешь или услышишь что-нибудь о Варнаве – позвони мне, но расскажешь только при личной встрече. Вокруг него слишком много клубится всякой нечисти…
Чашин, который в ожидании Изольды уснул в машине и теперь, как младенец, пускал пузыри, слегка похрапывая или даже урча, словно большой очеловечившийся кот, проснулся от звука открываемой двери и хотел было сладко потянуться, но услышал резкое и сухое:
– Гончарный переулок, дом шесть, поехали скорее! Но думаю, что Блюмера, во всяком случае живого, мы с тобой уже никогда не увидим.
* * *
В Адлере я сняла комнату недалеко от пляжа и долго рассматривала ее – просторную, солнечную и заставленную убогой мебелью для отдыхающих, – чтобы найти место, куда можно было бы спрятать сумку с деньгами. Я не имела возможности даже пересчитать их, потому что, где бы я ни находилась, повсюду меня окружали люди; даже на этой, в общем-то, считавшейся приличной «вилле», очевидно, было дурным тоном врезать в дверь замок. Конечно, кто из еще пяти пар отдыхающих, населявших этот дом и наполняющих его топотом босых ног, шумом льющейся из душа воды и с треском жарящейся на сковороде в летней кухне рыбы, польстится на мокрые полотенца, купальники и прочую простую одежду соседей, тем более что золотые украшения и деньги все и всегда, при любых обстоятельствах, носили при себе. Однако деньги, с которыми приехала я, требовали совершенно другого отношения к себе: они были вполне достойны того, чтобы храниться в приличном банке. Но я находилась в Адлере, а не в Цюрихе, потому надо было действовать сообразно ситуации, то есть каким-то образом держать их при себе или же надежно спрятать поблизости.
