– Это правда, что Полетаев – мой отец? – спросила я, хотя в тот момент мне было уже совершенно безразлично, чья кровь течет в моих жилах, мне просто хотелось умереть.
– Если бы я знала, кто твой отец… – усмехнулась родительница. – Может, и он, мне было как-то все равно…
– Убери пистолет, – спокойно сказала Изольда. – Ты ведь можешь убить ее… И о каких деньгах идет речь?
– А я и убью, если она не скажет мне, где деньги, которые ей дал цыган. Она украла их у нас… Лена мне все рассказала. И я знаю, что деньги у тебя, что цыган, этот близорукий болван, спутал тебя с ней и отдал тебе кейс с деньгами. Где он, отвечай?!
Изольда повернула голову в мою сторону, и я почувствовала на лице ее пронзительный взгляд. Ну конечно, что она могла подумать обо мне, услышав ТАКОЕ от моей матери. Только то, что яблоко от яблони недалеко падает, что и во мне тоже течет если не полетаевская, то уж, безусловно, воровская кровь, которая бурлит и ищет выхода… Кейс с деньгами! Да, разумеется, без этих денег моя мамочка в Триполи не полетит. Без этих денег ей там будет скучно, тем более что все награбленные ею с Лебедевой и Леной драгоценности и деньги из домика в Сочи уже конфискованы…
– Я отдам тебе эти деньги, но с тобой не поеду…
Это говорила не я, а кто-то, кто сидел во мне и дергал марионеточные ниточки, приводя в движение несвойственные мне чувства и мысли, потому что всем своим существом я все равно была с матерью, с этой невозможной Еленой Пунш, которая, даже похоронив свои реликвии – сдохшего от старости питона и две дорогие сердцу, но мешающие жить и лишающие внутренней свободы книжки, – продолжала жить и дышать, дерзко мечтать и творить свои гнусные и грязные дела. Она хотела умереть лишь для своего бывшего мужа и придумала легенду о своей смерти от воспаления легких, чтобы он наконец забыл ее и оставил в покое.
– Валентина, это правда, что их деньги у тебя? – спросила Изольда.
– Да.
– Но почему же ты мне ничего не сказала об этом?
«Я тоже хотела быть богатой…» – такое разве произнесешь вслух?!
– Хватит болтать! – прикрикнула на нас моя мать, продолжая держать пистолет в вытянутой руке. – Где деньги? У меня самолет через два часа.
– Я поеду только вместе с Изольдой, – сказала я твердо.
– Идите к выходу, там меня ждет такси… Если попробуете поднять шум – уложу всех, и тебя, Иза, не пожалею вместе с ребенком в животе… Ты меня еще просто не знаешь…
Я смутно помню, как мы домчались до вокзала; моя мать сопровождала нас с Изольдой вплоть до самой ячейки камеры хранения, где я пристроила деньги Пунш. ИХ ДЕНЬГИ.
И я отдала матери сумку.
– Я улетаю в Москву, оттуда в Триполи. Валя, у тебя есть одна минута на размышление: ты летишь со мной или остаешься здесь, в этом вонючем болоте?
– Ты действительно летишь в Триполи? – занервничала я, потому что слишком уж велико было искушение и так мало времени отводилось мне на раздумья, а ведь я должна была принять решение на всю жизнь. К тому же мне необходимо было сообразить, ТУ ли сумку я извлекла из ячейки. И как мне вообще жить дальше?!
– Да! Вот, смотри, у меня есть два билета! – Она почти кричала, доставая билеты, нервничая и дрожа всем телом.
Мы стояли на центральной площади вокзала, откуда моя мать на такси собралась добираться до аэропорта. Поднявшийся ветер трепал наши волосы и нервы, смешивая понятия и судьбы, взлохмачивая мои представления о жизни, о добре, зле, богатстве, бедности, предательстве, любви…
Сердце мое разрывалось от любви и ненависти к женщине, которая еще пару часов назад являлась моей матерью, а теперь, после того, как из-за денег она была готова прострелить мне голову, могла вызывать лишь животный страх…
– Дай мне один… Если передумаю, то прилечу в Москву утренним рейсом… – прошептала я, с трудом разжав губы.
Она резко кинулась ко мне, обняла, не выпуская из рук сумку с деньгами, в которую еще в камере хранения успела сунуть свою сумочку с документами, после чего, вложив в мою ладонь билет и пробормотав: «В ваших же интересах молчать», – побежала к свободной машине и умчалась в аэропорт…
Мы с Изольдой вернулись к ней домой.
Я хотела, хотела рассказать Изольде про деньги, но так и не решилась. Видимо, кровь матери-преступницы, которая текла во мне, будоража воображение, не могла не сыграть свою генетическую роль, а потому не позволила мне, как истинной дочери Нелли Шнапс, остаться ни с чем: моя мама улетела к черту на рога с фальшивыми деньгами, а я все еще была богата… И будь Изольда погибче, покомпромисснее, все могло бы сложиться иначе…
Она ушла в дальнюю комнату и долго там плакала, не в силах, наверное, понять, как же могло случиться такое, что она просмотрела свою сестру. Кроме того, ей не с кем было поговорить – Варнаве такое не расскажешь, а мне она больше не верила. История с деньгами, которые все это время находились у меня и о которых я молчала с того самого дня, когда убили цыгана, очевидно, потрясла Изольду. В сущности, я предала ее с самого начала.
И все-таки ужинали мы вместе. Пили вино, заливая им свою тоску, и смотрели уже не казавшуюся нам такой смешной, как раньше, комедию с участием Ришара. А потом разговорились…
Я попросила у Изольды томик Гессе с романом про Гарри – степного волка и Гермину – девушку, научившую его танцевать фокстрот и расправляться с утиной ножкой, романом, аромат которого некогда вскружил голову моей матери. Билет до Триполи жег мне ладонь, и мне вдруг показалось, что я услышала ее голос, мамин голос, который продолжал вливать в мои уши сладкий яд откровения:
«Валентина, не пропускай ни одного ароматного цветка, обязательно склонись к нему и понюхай…»
Я захлопнула книгу и посмотрела на часы: у меня еще оставалось немного времени…
* * *
Екатерина Смоленская вышла из клиники, где навещала Карину Мисропян, и с наслаждением закурила. Дела у ее подопечной шли на поправку, физически она довольно быстро восстанавливалась, и теперь Карину куда больше заботили финансовые проблемы, которыми занимался ее адвокат в Туапсе, и, разумеется, желание вернуть себе сына. Переговоры с сестрами Мисропяна уже начались, и теперь оставалось только ждать…
Сентябрьское солнце, медленно закатываясь за серый туманный горизонт, погрузило Москву в розовый и теплый сироп сумерек; шелестела листва деревьев, из окна жилого дома доносились молодые веселые голоса, которые, наслаиваясь на старую джазовую мелодию, выводимую на саксофоне уличным музыкантом – скромно одетым рыжеволосым парнем в синей живописной шляпе, – придавали всему вечеру особое, приподнятое настроение. Хотелось любви, ласки, нежности…
Екатерина села в машину и медленно покатила по Цветному бульвару, вдыхая сладковатый запах влажной после дождя травы, листьев и сигареты.
Звук сотового телефона вернул ее в реальность – это был Миша Левин. Их роман длился уже целую неделю, и Смоленская, услышав его голос, затрепетала, почувствовала, как щеки ее запылали, а руки так и вовсе чуть не соскользнули с руля.
– Это ты? Ты же сказал, что позвонишь только завтра… – Она от волнения не знала, что и говорить. – Миша… Что случилось?
– Катя, помнишь, ты сказала мне, что Валентина, племянница твоей Изольды, вчера вылетела вслед за своей матерью в Триполи… Что твоя подруга переживала, звонила, просила тебя остановить ее, но ты не успела, самолет уже вылетел…
– Конечно, помню, Миша… О чем ты? – Слушая его голос, она сейчас меньше всего думала о Валентине. – Изольду жалко, конечно, но у Валентины своя жизнь… Не думаю, что мы должны вмешиваться…
– Ты только не переживай, ведь это же не имеет к тебе прямого отношения… Просто самолет, который совершал рейс из Москвы в Триполи, взорвался вчера в воздухе над местечком… сейчас я тебе прочитаю… у меня тут газета… Вот: «над местечком Сус в Тунисе и упал в Средиземное море»… Такие дела… Катя, ты слышишь меня? Катя? Где ты, я сейчас приеду к тебе…
