Тварь хитрая!
Руслана подняли и поставили на ноги перед Дагаевым.
Командир мать его! — ощерился Рус.
— Ругаться не надо, — спокойно предупредил мужчина
— Ты мне руки развяжи, я тебе ими пару баек расскажу. Не про совесть, но по совести.
— Ты о своей подумай. Тебе сдаться предложили? Зачем отказался? Зачем за своих бойцов решил жить им или умереть? Была бы у тебя совесть, ты бы матерям их сыновей вернул, а не земле подарил.
Больно, падла, бьет, по самому тонкому метит.
Руслан зубы сжал и взглядом все ему высказал. Только толк? Мрак на душе у Зеленина: Арслан мразь, но и он сволочь. Размяк, поверил. Как дурак попался! Да ладно б сам — ребята…
— Троих ты этим скалам подарил, а сколько другим? — и кивнул в сторону. Зеленин взглядом проследил и стон еле сдержал — Кобру и Улана вели, связанных, грязных, в крови. Кобра зол, видно, контужен, лицо посечено, но не ранен. А Улан еле на ногах стоит — плечо разворочено.
— Чего ты хочешь? — пересилив злобу, спросил Зеленин Дагаева.
— Сыновей матерям вернуть. Ты не хотел — я сделаю.
Руслан моргнул: не верил он ему, хоть и помнил — слово с делом у Арслана не расходится. Но собственная вина оглушающей показалась и разум затмила. Рванул на бывшего друга и получил прикладом в лицо от рядом стоящего с Дагаевым боевика.
Очнулся он уже в яме. Кобра ему кровь с лица краем тельника оттереть пытался.
— Ничего, лейтенант, заживет, — сказал, с его взглядом встретившись. — А дружок твой гад редкостный.
Рус застонал, сел, голову руками накрыл:
— Бутырин?
— Погиб. Сам напоролся — вылез по не хочу.
— Улан как?
— Не знаю. Утащили куда-то.
— Мы где вообще?
Кобра хмыкнул, к стене затылком прислонился:
— "Знал бы прикуп, жил бы в Сочи"… Голова гудит, сил нет.
— Контузили. У тебя кровь в ухе. Слышишь как?
— Нормально, — вздохнул. — В голове только звенит. Мозг, наверное, — хрюкнул.
Зеленин вымучил в ответ улыбку. Кривая получилась, скорбная.
— Это я виноват, — сказал тихо.
Кобрин помолчал и вздохнул:
— Ни фига, лейтенант. Ну, оказался дружок твой сукой — ты причем? Что теперь грехи всех ублюдков на себя взвешивать, только потому что суку за человека принимал?
Зеленин лег на землю и глаза рукой прикрыл: не понял его Кобра, не мог понять. Не знал он, что Рус проговорился, куда и когда группа выходит. А рассказать — язык не повернулся.
В тот момент Зеленин думал, что совершил самое тяжкое преступление, что взял самый жуткий грех на душу и нет ему прощения. Чувствовал себя не просто раздавленным — убитым. Тварью равной Арслану.
И не знал, что это «цветочки», а самое худшее еще впереди.
Дагаев действительно не бросал слов на ветер….
Рука дрогнула. Руслан осторожно начал щупать кожу под волосами на виске Виты и замер — шероховатость.
Больше ничего не надо было, ничего. Прострация, ступор. Но очнулся, встал с постели, не соображая, где он, кто. Вышел из спальни, осторожно, чтобы не разбудить девушку, прикрыл двери и прошел на кухню. Достал блок сигарет из навесного шкафа и закурил, рассматривая рисунок обоев на стене, но не видел его.
Чечня. 95 год.
По глазам ударил свет — в проем на потолке опустили лестницу. Бородатый дух заглянул внутрь и замахал Руслану:
— Эй, иди. Ты, да?
Зеленин нехотя поднялся. Кобра ему ладонь сжал: держись.
— Давай, давай, — замахал боевик уже дулом автомата.
Руслан вверх полез, уверенный — убьют сейчас.
Его за шиворот выволокли, толкнули из сарая на улицу, а на встречу два боевик и девушка. Зеленин как споткнулся, остановился, девушка напротив. Волосы русые, глаза синь бездонная, и молодая совсем девчонка, лет семнадцать от силы… а лицо, руки в синяках, крови, губы разбиты, платье изодрано.
И вдруг улыбнулась ему, руку протянула:
— Лилия. А вас?
— Рус, — выдохнул и смотрит. Не хочет смотреть, не хочет видеть следы побоев и насилия, а не может отвернуться, не может уйти, как к земле прирос. И боевики, как назло их не разводят.
Сказать бы ей что, а слов нет — ком в горле, в сердце жгутом отчаянье.
Ее-то за что? Ее-то зачем?
Девчонка ведь совсем!…
Откуда она здесь? Как попалась?
Звери!
Руслана в спину толкнули на выход, Лилию в соседний сарай потащили.
Минута и за спиной дикий крик раздался, больной, жалобный, молящий. Перевернуло Зеленина, мурашки по коже пошли. Рванул туда, хоть и знал: бесполезно, глупо.
Скрутили, попинали и нож к горлу приставили, голову за волосы выворачивая:
— Понравилась дэвка, да? Хочешь?
Руслан зажмурился, зубы до хруста сжав, а в ушах крик ее стоит, дикий от ужаса.
— Э, сладко ей, слышишь, да?
Лейтенант не дышал. Он жалел, что жив, жалел о том, что родился, о том, что нет у него автомата, пистолета хоть с одним патроном.
— Как жили падалью, так падалью и подохните, — процедил. Он надеялся, что горячая кровь взыграет в жилах чеченца и тот убьет его, лишит возможности слышать, как уже не кричит, а хрипит девчонка. Но тот лишь прицокнул, поморщившись:
— Злой ты, а?
Поднял и толкнул вперед. Зеленин поплелся, не понимая, зачем вообще идет, зачем жив, зачем дышит. И все равно было, куда ведут.
В дом привели, в двери комнаты втолкнули, богатой, коврами устланной, а там Арслан за столом сидит с бутылкой наедине.
Меньше всего Руслану бывшего одноклассника видеть хотелось. Но кто спросил?
Дагаев на стул кивнул и Зеленина на него пихнули. Руки развязали и вышли.
Арслан мрачным хмельным взглядом оглядел его и молча разлил водку по двум стаканам. Один ему пододвинул, другой залпом в рот отправил. Зажмурился, лицо судорогой свело. Открыл глаза, взгляд осмысленный, тяжелый, как плита надгробия.
— Пей, — сказал тихо.
— Я с такой сукой как ты, — начал Зеленин, но язык не слушался, колом стоял. И ни злости настоящей, ни ярости не было — упадок. Раздавила его та девочка сильнее предательства Арслана, убила не выстрелив.
Дагаев видно и сам не в лучшем состоянии был. Поморщился и попросил:
— Не надо, Руслан, не сейчас.
— Хреново? Как той девочке, что твои козлы сейчас трахают?! — закипело внутри все, вздернулось. Вскочил и… осел, получив по пояснице от влетевших псов.
— Не трогать!! — заорал мужчина. — Вон!!
Тихо стало. Зеленин сжался, со всех сил стон боли сдерживая, уставился на Арслана. Тот глянул и отвернулся, сигареты достал. Закурил, пачку однокласснику кинул. В аккурат у стакана легла.
— Выпей и покури. Полегчает, — посоветовал глухо.
Лейтенант послал бы его, да знал слишком хорошо. Если б речь о нем только шла — плевать бы тогда, все равно бы до горла добрался, загрыз. Но перед Русланом Лилия стояла, крик ее в ушах, и как смысл жизни — одно желание — хоть ее выторговать, отвоевать у Дагаева.
Водку пить не стал, как не хотелось всю бутылку в себя влить и хоть на миг забыться, боль в теле и на душе заглушить — сигареты взял. Закурил:
— Отпусти девчонку. Не зверей.
У Арслана лицо закаменело и посерело. Смотрит на Руслана глазами огромными, пустыми и молчит.
— Ты же не совсем сука, Дага. Ну, мы с тобой — ладно. Война гребанная… тоже. Девчонка причем? Ленку Сидоренко помнишь? Ты же любил ее, стихи вон писал. Эта на нее похожа. Считай Ленку сейчас твои козлы…
И дымом от неожиданности подавился — Арслан стол перевернул одним взмахом. Полетел тот вместе с сигаретами, водкой к окну, а мужчина к однокласснику, заорал в лицо:
— Молчи!! Молчи сказал!!
Руслан притих в надежде, что беснуется Арслан не спроста — задело его все-таки, царапнуло, совесть проснулась. Смешно думать, а все же нельзя иначе. Должна быть у человека надежда, ничто он без нее. Никчемный.
Дагаев выпрямился:
— Красивая, да? Не в глаза смотрит — в душу, — сказал тихо и смолк. Губы ниткой, лицо серое, закаменевшее, а в глазах старость, та, что уже смерть зовет.
Руслан взгляд опустил — прошило его догадкой: не эта ли Лилия невеста Арслана? И даже волосы дыбом на затылке встали: это же какой падалью быть надо, чтобы невесту на потеху своей своре отдать?
С кем же учился Зеленин? С кем футбол гонял, с уроков сбегал, у кого списывал, кому помогал? С кем одним завтраком делился, яблоком, мечтами, мыслями?
— Что же она тебе сделала? — севшим голосом спросил.
— Мне? — покосился на него Арслан, отвернулся. — Ошибаешься.
Отошел к окну, сигареты поднял и закурил, стоя спиной к Руслану:
— Жалко ее тебе? — голос не дребезжит уже, как пустая тара на столике в купе — тягучий стал, вязкий. — А тех, кого она положила, нет?
Зеленин сморщился, щуря глаз на Дагаева: что еще за чушь ты мне втираешь?
— Сколько ваших "Ночная птица" забрала? Тридцать? Сорок человек?…
