Он и сейчас сбежал от неприятных мыслей в настоящее, продолжив работу. Быстро, но тщательно обшарив карманы всей одежды, что висела на плечиках, он не обнаружил ничего интереснее чистого носового платка.
— Посмотрите, — подозвал его старший инспектор.
Барнаби стоял у кровати, донага раздетой криминалистами. На матрасе лежала полосатая пижама. Трой послушно подошел к шефу и посмотрел, куда ему указали. Он был в некотором недоумении: и что? Большое дело, пижама! Как будто они раньше никогда не видели пижамы.
— Очень хорошо, шеф, — наконец ответил сержант.
— Почему он не надел ее?
— Что вы имеете в виду?
— Он разделся, но вместо пижамы надел халат.
— Может, собирался принять ванну.
Барнаби что-то проворчал и побрел в смежную со спальней спартанского вида ванную комнату. Она напоминала крошечную сауну. Стены, ограждение ванны и потолок были обшиты сосной.
На полочке, висевшей над раковиной рядом с двустворчатым зеркалом, стояли деревянная чашка для бритья и помазок с ручкой из слоновой кости. Там же, на полочке, старший инспектор обнаружил часы марки «ролекс ойстер».
Он открыл дверцу шкафчика, сделанную из косо закрепленных планок, как у жалюзи. Ничего, кроме обычного набора болеутоляющих, пластыря, ватных дисков, глазных капель и дезодоранта.
Ни испарины на стекле, ни капель воды на стенах, но, в конце концов, через двенадцать часов при такой температуре воздуха их и быть и не должно. Если Хедли принял ванну, перед тем как умереть, вскрытие это покажет, но не даст ничего, коль скоро он только намеревался это сделать.
Подал голос Трой, который закончил осмотр, покопавшись напоследок в коробочке с запонками и другой мелочью:
— В шкафу ничего. Посмотрю в комоде.
— Хорошо, — отозвался Барнаби, хотя прекрасно знал, насколько поверхностны их наблюдения рядом с заключением судебных экспертов, которое не позже чем через сорок восемь часов ляжет на его стол.
— Шеф!
Барнаби побрел обратно в комнату.
— Нас обокрали.
— Да, похоже.
Барнаби наклонился и заглянул поочередно в четыре ящика, два маленьких над двумя большими. Все они были выстелены внутри клетчатой бумагой, слегка вощеной — досада для экспертов. Все четыре были пусты.
— Странно, — сказал старший инспектор.
— Что же тут странного? В такую собачью погоду только одежду и красть. Любой бродяга не откажется от возможности утеплиться.
— Возможно, в ящиках была не одежда. И я не уверен, что это преступление совершено из корыстных мотивов. В ванной лежит «ролекс ойстер».
Трой присвистнул.
— Ни один мелкий воришка не оставит часы, даже если не знает их истинной цены.
— Верно, верно, — согласился сержант. — Жаль, что задняя дверь была отперта. Мы не знаем, был ли убийца из своих, или это чужак, которому пришлось бы взломать замок.
— Ну, кто бы то ни был, зашел он очень тихо, иначе Хедли услышал бы и спустился вниз.
— Может быть, он и собирался спуститься. Услышал шум, когда переодевался, накинул халат, чтобы выйти посмотреть, кто это пожаловал, но его опередили. Это объясняет, почему он был не в пижаме.
Барнаби медленно вышел на лестничную площадку, потом заглянул во вторую спальню. Она была еще меньше первой и использовалась как кладовка: банки с краской, валики, приставная лестница. Пылесос привалился к гладильной доске. Два обшарпанных чемодана из коричневой кожи. Один чуть побольше портфеля, другой — средних размеров. Барнаби мысленно сделал себе заметку: выяснить у миссис Банди, был ли третий.
Он отодвинул бежевую бархатную штору и выглянул на Зеленый луг. Привезли передвижной опорный пункт полиции и начали устанавливать у пруда с утками. Это была длинная, бесцветная, собранная из готовых блоков конструкция, буквально выпавшая (не без помощи гидравлики) из кузова грузовика.
Зеваки уже расходились. Барнаби крикнул сержанту: «Спускаемся!» — и пошел вниз.
Трой, который примерял «ролекс», вертя рукой перед зеркалом то так, то этак, быстро снял часы, в спешке испачкав хрусткую от крахмала манжету серым дактилоскопическим порошком. Он мысленно выругался, зная, что это будет раздражать его целый день. Не подвернуть ли ее, спрятав под рукавом куртки? Разумеется, с другой манжетой придется проделать то же самое. Раздраженно фыркнув, он поплелся за шефом.
Дом все еще был полон людей. В кухне работали, и вторая дверь, ведущая к гаражу, стояла нараспашку. Барнаби заметил плоскую, как у рептилии, голову инспектора Мередита, его bête noire [16]. Тот копался в деревянном ящичке для столовых приборов. В саду работали криминалисты. У соседней рощицы собралась кучка зевак. У одного мужчины на плечах сидел маленький мальчик и на что-то показывал отцу.
Барнаби вошел в большую комнату справа от входа. Он предположил, что именно здесь и собирался писательский кружок. Как и спальня, эта комната оказалась до странности обезличенной. Тут стоял длинный диван, еще один, гораздо меньших размеров, и три просторных кресла. На всей мебели были чехлы из ситца, размыто пастельные или в безвкусный цветочек. Бархатные бежевые шторы в пол, тоскливые светлые обои. Еще более скучные картины, на этот раз в довольно вычурных рамах: пирамиды фруктов на оловянных блюдах, горы битой дичи, сцены охоты. Собор в Солсбери — гравюра. Было в этой комнате что-то сонное, вялое. Что-то от клуба джентльменов или приемной пожилого адвоката.
Старший инспектор вспомнил, что хозяин, если верить миссис Банди, никогда не рассказывал о себе. Эта комната, безусловно, подтверждала ее слова. Но мог ли он — да не только он, кто угодно — быть настолько пресным и предсказуемым, насколько следует из всей этой обстановки и одежды наверху? Напрашивался ответ «да», но Барнаби не оставлял надежды, что тщательное расследование даст противоположный результат.
В дальнем углу комнаты стояло бюро светлого дуба с откидной доской, его внимательно изучал сержант Йен Карпентер. Увидев Барнаби, он поднял голову:
— Доброе утро, сэр.
— Нашли что-нибудь интересное?
— Не то чтобы. Страховка на машину и дом, выписки из банковских счетов. Обычные квитанции — за воду, телефон, электричество. Все оплачены.
— Писем нет?
— Вообще ничего личного. Кроме вот этого. — Он вынул фотографию в рамке, которая лежала лицом вниз в ящике бюро, и протянул ее Барнаби. Тот отошел со снимком к окну.
Счастливая юная чета стояла в дверях очень старой церкви. На девушке было кремовое платье и маленькая шляпка-таблетка, расшитая золотом и крошечными жемчужинками. К шляпке крепилась фата до плеч, невеста отстраняла ее от лица рукой в перчатке, в которой сжимала также букетик из гвоздик и резеды.
Джеральд Хедли, в темном костюме, с чайной розой в петлице, крепко сжимал вторую ее руку в своей. Невеста была настолько ниже его, что ей пришлось закинуть голову, чтобы смотреть ему в глаза. Она радостно улыбалась, но у жениха лицо выражало скорее серьезную решимость, и упрямая складка рта заставляла предположить, что драгоценность, которую он держал так крепко, досталась ему нелегко.
Барнаби пожалел, что Хедли не смотрит в объектив. Взглянуть бы ему в глаза, попытаться отгадать его мысли, представить себе его чувства. Хедли был, безусловно, привлекателен. Насколько позволял судить профиль, сплющенная теперь голова когда-то была крупной и красивой по форме, нос — прямым, подбородок — мощным. Внушительная наружность военного. Или путешественника. Или деятельного служителя церкви.
Но почему, хотелось бы знать, фотография не стоит на своем обычном месте, рядом с букетом душистой калины, а спрятана в ящик бюро? Вот что самое интересное. Барнаби не терпелось докопаться до причины. Ему вообще, сказать по правде, не терпелось раскрыть это дело.
Что-то в случившемся сразу его взволновало, в самом начале, когда на руках у него еще не было никаких улик, предоставленных врачом и судебными экспертами. Затерянный среди безбрежной неизвестности, бог знает откуда и куда простирающейся, без надежды на помощь со стороны, Барнаби хранил невозмутимое спокойствие.
