А потом они с ним тоже расписались. Он меньше прожил, старше потому что и осколков в нём много было. И баба Люба всегда говорила, что лучше её Володеньки она и представить никого не может. Нагляделась на другие семьи. Когда я молодая была, я от этих рассказов тоже возмущалась. Но знаете… когда я своего жениха в дом привела, баба Вера на него поглядела и сказала: «Ты меня не послушаешься, а я не в силах уже вас на путь истинный наставить. Поэтому я сегодня дарю тебе медальон моей мамы. Не на свадьбу, а перед свадьбой, и при свидетелях. А малый этот гнилой породы, предатель».
– Глаз-ватерпас, – покачал головой Царёв. – А Кожевниковы при разводе и вправду пытались золотишко в общее имущество включить?
– Да. Соседи, которые на сватовстве присутствовали, показания на суде давали. Так что брак по расчёту – неплохая вещь, если расчёт верный. Ну, ладно, будет о грустном! Давайте в главные ворота зайдём.
– Что такие высокие?
– А вы думаете, какая высота нужна, чтобы всадник въехал? Так вот, во времена моего детства тут был склад вторсырья.
– Что это под потолком мелом понаписано? Как добирались ребятишки?
– Этим записям не меньше тридцати лет. Видите доски? Это потолок обвалился. А по потолку мы в детстве лазили. Наш штаб был. Под стропилами секретики прятали.
– Догадываюсь, что эту надпись Игорь делал, – усмехнулся Царёв, указывая на «Малыши-карандаши, по тарелкам попляши».
Заглянули в манеж. Инна Леонидовна сказала:
– Спасибо вам, я успокоилась. Думала, тошно будет, а от овцеводов следов не осталось. Кроме разрушенного моста и пожара.
– Они сожгли?
– Нет, они мост разрушили, чтобы деревенские не ходили к ним корма воровать. А те в отместку берейторскую подожгли, где хозяева и работники жили.
Дошли ещё до разрушенного моста, Царёв постоял, что-то прикидывая.
– Сергей Сергеевич, я так понимаю, вы хотите эти земли прикупить?
– Как сказать… приехал я сюда чисто из любопытства. А вот поглядел, и захотелось мне конюшню завести…
– Ну, красота! – не удержал восторга шофёр.
– Вы учтите, лошади – это очень дорого. Дороже ваших крутых автомобилей.
– Да я что, скачки устраивать? Я каких-нибудь бракованных, старых. Чтобы ребятишек катать, например.
– Богатые сюда не поедут, далеко. Объект социальной направленности… ну что ж… можно для больных детишек, но это с родителями… можно для хулиганов, летний лагерь. Только не говорите пока никому. Неизвестно, как местные отреагируют. Не любят здесь варягов.
– Да что там, куплю этот кусочек землицы, а потом пусть говорят, что хотят.
– У конезавода свои поля были. Надо же корма самим выращивать, на лугах траву косить, опять же, не топтаться же лошадкам на маленьком пятачке. Коням простор нужен. По идее, всю заречную сторону надо выкупать. Вы сначала со специалистами посоветуйтесь. А в местной администрации скажите, что будете тут мотокросс устраивать. Или наоборот, пчёл заведёте и поля медоносами засеете.
В Патриаршем Инна Леонидовна увидела припаркованную машину Лёшиных сватов и огорчилась: опять Варе нервы мотают! Царёв поглядел на её угасшее лицо и сказал:
– Я через час-полтора назад поеду. Звякну тогда. Если вздумаете уехать, я вас с собой прихвачу.
А в доме Пинегиных шёл громкий разговор. Вникать в него Инна Леонидовна не стала, а прошла на кухню и села чистить картошку. Вслед за ней зашёл Юра и закрыл дверь:
– Надоели! Правильно ты их назвала – индюки! Всё учат!
– Прогуливаешь, племянничек? Понедельник, а ты дома.
– Ты что, тётя Инна! Я в субботу кровь сдавал, мне справку на два дня дали. Давай я лучше тебе помогу.
– О чём шум?
– Предлагают купить молодым квартиру.
– На какие шиши?
– А их не волнуют шиши. Им денег надо.
– Таких денег у ваших нет. Так чего шуметь?
– Уговаривают взять кредит.
– Рехнулись? А отдавать с одной Лёшиной зарплаты? Ты учишься, малышка появится, да и Танечке худо-бедно помогать надо!
– А почему это Танечке худо-бедно?
В дверях стояла Танечка и сверлила её гневным взглядом. Варя подошла:
– Что шумишь, доча?
– А вот тётя Инна ваши деньги считает: сколько на твою семью, сколько Юре, «да ещё Танечке худо-бедно помогать надо».
Процитировала она пищащим детским голоском, передразнив Инну Леонидовну. Но Варя в гневе тоже слов не выбирала:
– А с каких это пор мы должны этих содержать?
– Кого это «этих»?
– Свёкров твоих! Квартиру ведь на них оформляют!
– Ну и что! Это потому что льгота от комбината, а там только папа работает.
– Ага, а если они решат, что папа тебе больше не папа, так пошла ты вон! Или суженый твой блондинку найдёт, чтобы тебя была помоложе? А мы ещё долго будем с кредитом расплачиваться.
– Они порядочные люди!
– Твой родной папа тоже считался порядочным. Только выкинул он меня с вами маленькими из своей квартиры как ссаные башмаки, а к Юриному совершеннолетию за ним по алиментам долг повис аж на двести сорок тысяч. А ты теперь с отчима, который тебя вырастил, решила всё недополученное стрясти?
Свекровь, следившая за перепалкой с поджатыми губами, вмешалась:
– В конце концов, этот дом куплен вами в браке, и Танечке здесь доля принадлежит! И сын её тут прописан.
– Таня, ты тоже так считаешь? – она поглядела на насупившуюся дочь и взвыла. – О-о, кого я вырастила! Юра, а ты что молчишь? Давай, добивай родителей!
– Мам, ну ты чего? Не волнуйся, я не тварь неблагодарная. А потом, я же Таньке с Данькой регистрацию оформлял, и знаю, на кого собственность.
– Неважно, на кого собственность, – с апломбом заявила свекровь. – Всё, купленное в браке, считается общей собственностью.
– Так я по сию пору в браке с первым мужем, – засмеялась Варя. – Тоже Пинегин был, тут все Пинегины. Трясите с него рубли и метры, может, что и обломится.
Инна Леонидовна вскочила с табурета и полетела в зал:
– Лёшка, ты что творишь? Вы не расписаны? У тебя хоть завещание есть?
– Ты чё, Ин, – спокойно откликнулся он. – Я ещё молодой. Сама-то, что ли, написала?
– А если бы ты тогда зимой погиб? Что бы с Варей было?
– Но не погиб же. А потом ты же у меня по закону наследница. Ты бы Варю не обидела.
– Ты понимаешь, что я не одна наследница? Ты понимаешь, что Игорь – точно такой же наследник? Я-то, когда последний раз с ним пообщалась, додумалась к нотариусу сходить!
– Да на кой ему домик в деревне?
– Игорь угол в конюшне – и тот умудрился продать. При его родственной любви к нам он судился бы за каждую курицу. Он бы облапошил нас, слабых баб, тем
