– Чем это он лучший? – спросил Хэнк.
– Триста лет назад солдат герцога Альбы Педро Хименес привез из Фландрии лозу. Оказалось, что это самый дорогой трофей, который взяли испанцы. Сегодня лучше «Хью Пепе» нет ничего…
– Ну, наливай…
Хэнк попробовал херес – моча диабетика, этого самого Хью Пепе. Воняет горелой пробкой, слишком сладкий, очень терпкий. Назло бармену взял еще стакан бурбона, заплатил семьдесят два бакса, выругался и пошел обратно к неслышному жабовидному торговцу зверьем и скелетами. Тот уже дожидался Хэнка – молча протянул листочек, на котором был написан телефон. Не то шепнул, не то выдохнул, а может быть – подумал, но Хэнк явственно услышал:
– Позвоните, там ждут, – и сразу же отвернулся к своим мышам, птицам и зловонным рептилиям. Наверное, он разговаривает только со своими скелетами. – Вы запомнили номер? – спросил торговец.
– Да.
Он вынул из рук Хэнка бумажку, чиркнул зажигалкой, и листок взвился бегучим легким пламенем, и странный человек не выпускал его из пальцев, пока он не сгорел дотла. Растер пепел в прах и отряхнул ладони.
– Вам надо в цирке это показывать, – сказал Хэнк. – Можно позвонить от вас?
– Нельзя, – быстро и резко ответил человек. – Вам должны были это объяснить…
– Хорошо, спасибо, – согласился Хэнк и ушел с облегчением.
С трудом насобирав мелочь по карманам, Хэнк разыскал автомат и позвонил по телефону. Монет понадобилось много – автоматический диспетчер сообщил: «Два доллара двадцать пять центов за три минуты». Хэнк понял, что абонент далековато. Прогудели гудки, Хэнк услышал бойкий тенорок О’Риордана:
– Я здесь, слушаю…
– Привет, старина. Это я, Хэнк.
– А я жду давно твоего звонка, мой дорогой! – закричал О’Риордан. – Сегодня прилечу к тебе на встречу…
– Ты где?
– Далеко, не важно… Все! В девять встречаемся в ресторане «Смит и Валенски». Ты ждешь меня там – это на Сорок девятой, угол Третьей авеню…
– Я помню…
– Тогда – привет… До встречи…
Хэнк вышел из телефонной будки, раздумывая, позвонить ли своим бойцам сейчас или дождаться встречи с О’Риорданом. Решил повременить до вечера. Надо как-то занять себя в этом одичалом, прекрасно-ужасном раю. «О, бедный мой Нью-Йорик», – вздохнул Хэнк.
На состоявшейся в Маниле международной конференции по проблемам преступности выступил Алан Ринголд, заместитель директора американского ФБР. Ринголд сказал, что для правоохранительных органов Соединенных Штатов сегодня наибольшую опасность представляют российские преступники, которые в прошлом, возможно, были сотрудниками КГБ, а также специалисты по «компьютерному воровству». ФБР, по словам Ринголда, располагает данными об активности в Соединенных Штатах 25 русскоязычных банд, в которых состоит около 2 тысяч матерых преступников. Ринголд, которого пригласили на конференцию, чтобы помочь филиппинским властям составить программу борьбы с преступностью, напомнил, что, с момента падения Берлинской стены и краха коммунизма, в 1989 году в США въехали 200 тысяч иммигрантов из бывшего СССР, среди которых оказалось немало преступников.
Капитан войск специального назначения Комитета государственной безопасности СССР Вадик Рындин совершал утренний намаз.
Стоя на коленях, задница на пятках, благочестиво сведя ладошки вместе, лицом оборотился он к Джерси-Сити, там, где из-за реки виднелись небоскребы Манхэттена.
И разговаривал с чертом.
Православие, в которое Вадик был крещен при рождении, он не уважал. И евреев с единым Богом-гордыбакой он недолюбливал. Мусульманство, в которое его обратили принудительно в афганском плену, он страстно ненавидел. Буддистов полагал недоумными придурками. Других религиозных конфессий он не знал, но потребность говорить с каким-то существом высшего порядка в нем присутствовала. И по утрам, обдумывая свои делишки, он разговаривал с чертом, которого и считал самым главным вершителем человеческих судеб. Проживался он в Америке пятый год, и страна эта ему нравилась. Был в ней щедрый бессмысленный идиотизм, доброжелательно позволяющий ему существовать здесь более-менее сносно. За это Рындин снисходительно прощал народонаселение Америки – сплошь мудачье и дурноплясов, слабых головой. Наверное, и в этой стране есть неглупые люди, но Рындин их не встречал. Единственное, что удивляло его: как смогли эти животные собрать такое огромное невиданно-неслыханное богатство? Ну, может быть, ждали его приезда сюда и таких, как он.
Сейчас Вадик Рындин советовался с чертом – пора ли ему удалиться на покой? По подсчетам Вадика, возраст его и боевая выслуга – сравнялись. Боевые годы один за три считают, а у него в Афганистане семь лет только – пять в советских войсках и два в полевых отрядах «духов», моджахедов. Потом два года безвременья – срок его возвращения в мир. И пять лет здесь, которые уж никто и никогда мирной, тихой жизнью назвать не сможет, ибо род занятий Вадика был своеобразный – он убивал людей. И занялся он этим не потому, что по характеру был душегуб, и не от хорошей жизни, а от черной неблагодарности и свинской вероломности американских властей…
За его спиной, на широкой тахте завозилась, спросонья замурлыкала Тавана – его возлюбленная чернулька, шоколадка четырнадцати лет и ста фунтов весом. До встречи с Вадиком Тавана проститутничала помаленьку – не за деньги даже, а с дружками за угощение. Однажды Вадик подобрал ее в своем подъезде и не отпускал больше – сладко ему оказалось с ней, с ласковой веселой обезьянкой.
Вот поди ж ты – тайна привязанностей неразрешимая! Безмозглая как пробка, черная, сиськи – котят не выкормишь. А вкусна! Запах от нее – тонкий, звериный, мускусный. Как обнимет сухими горячими ручками – омрачение ума наступает, в жаркое сладкое марево погружает.
Рындин повернулся к ней:
– Спи, дочка, спи, девочка… Мне еще помолиться надо, подумать…
Посмотрел на себя в зеркало – седоватые тусклые волосы, немигающие стальные глаза, впаянные в цинковую кожу. «Может быть, я – робот?» – подумал Рындин.
Да нет же! Человек нормальный!
Полтора десятка лет назад, окончив офицерское училище КГБ, выучился мудреному ремеслу рейнджеров-спецназовцев и почти сразу же попал в Афганистан, в шестьдесят шестую бригаду особого назначения. Повоевал неплохо, стыдиться нечего – получил два ордена, три медали, дважды цепляли его моджахедские пули, разок контузило слегка. Да черт милостив – повалявшись в госпитале, возвращался в строй в ту же самую бригаду. Нигде в другом месте он служить, наверное, не мог, да и не хотел, хотя свои же, от злобы и зависти, называли их карателями.
Их бросали в самые горячие точки. Кажется, не было побоища, в котором Рындин не отметился. Под Кундузом его взяли в плен. Побрали по-глупому. Они только что высвободили из плена полковника Руцкого, будущего вице-президента. Тот, ясное дело, улетел на «вертушке», а Вадик с тремя товарищами пошел по горам на север и попался в сачок, как кур в ощип. Посмотрев, как духи отрезали уши его друзьям, он рассудил, что довольно глупо упираться и хранить верность присяге. Кому? Долгу – за что? Горбачеву – это кто такой? И вообще – всей прошлой жизни! Правильнее в этой ситуации выжить. И он сразу же заявил моджахедам, что первого дня побоев для него хватит, а теперь он хочет перейти в мусульманство и воевать в их рядах. Видимо, моджахедам не часто случалось встречаться с таким идейным перерождением среди проклятых «шурави» – во всяком случае, духи восприняли чрезвычайно благожелательно его решение.
Обращение в мусульманство оказалось в общем-то чепуховиной. Пришлось подчитать изданный в Москве по-русски Коран, отпустить бороду, надеть эту дурацкую бескозырку и почаще повторять «Аллах акбар!». Единственное неприятное воспоминание у него было связано с обрезанием. Тоже не страшно, терпимо – Рындин за время службы привык к боли настолько, что считал это почти естественным. Вот что его действительно тревожило во время торжественной операции, так это боязнь, чтобы дикари не перепутали и вместо обрезания не кастрировали его. Но все обошлось, обрез вышел нормальный.
Повоевал он неплохо и на этой стороне. Считался чрезвычайно отважным воином, и даже ходили разговоры о том, что его назначат полевым командиром. В 1987 году после сильного побоища на караванной дороге под Кандагаром его отряд, сильно поредевший, отвели на отдых и переформирование в Пакистан. Здесь он прочитал в газете, что в Пешаваре находится с гуманитарной миссией блаженная американка Людмила Борн, которая занимается обменом русских военнопленных на моджахедов. Короче говоря, дернул он с базы, а подготовка у него была такая, что никто его, конечно, из местных придурков поймать или задержать не мог. В Пешаваре разыскал Людмилу Борн, низкий поклон этой женщине, отдавшей все свое состояние и все силы для вызволения из мусульманских тенетов русских беззащитных братьев. Рындин показывал ей свои страшные шрамы, горько рыдал и жутко орал, как князь Игорь в одноименной опере: «О, дайте, дайте мне свободу!» Конечно, не в коммунистической России, куда ему ход заказан, а на Западе, куда его и спровадили по визе беженца. В США он сразу получил вид на жительство – гринкарту, все необходимые документы и вэлфер – пособие для неимущих. Целый год он гарцевал во всех газетных и телевизионных шоу, рассказывая о себе как о видном борце с коммунизмом и исламским фундаментализмом. Но его надежда на то, что ему, как герою войны, беглецу из плена, ратоборцу с тоталитаризмом, обломится какая-нибудь приличная пенсия от американского военного ведомства, не подтвердилась. Ему предложили освоить язык, пойти поучиться на любую профессию, предлагали грант, но, кроме реального вэлфера в пятьсот долларов, он не смог выторговать ничего. Суки грязные – вышибли из классного Ветеранского госпиталя и сбросили лечиться в больницу Кони-Айленда вместе со всей чернотой!
