На кухне Горячев быстро перенес все со стола в холодильник, стерильно вытер столешницу — и первым делом дождался, пока сядет мачеха.
— Не прожрала. Я-то живу на свои деньги, а твой папаша теперь сидит на моих. Не очень хорошо с точки зрения мужчины, — Татьяна резко прервалась и ненадолго обернулась, — нормального мужчины. Вытурили его с порта. Не понравился там кому-то. Еще и прибило немного, теперь по здоровью нельзя… А ты, единственный ненаглядный сын, ничего и не знаешь о несчастном папке. Еще и в мужеложцы заделался. Ты думаешь, я не знаю, что ты с богатым снюхался?
— Какие, блядь, мужеложцы?.. — Антон ощетинился. И тут его вместе со злостью за глотку взял страх. Еще один человек после начальника узнал неочевидную правду — с которой невозможно было столкнуться просто так. Хотя у мачехи могли каким-то образом найтись контакты Влада или даже Алены, хотя она знала адрес, Горячев сильно сомневался, что Татьяна выследила его или дозвонилась до друзей. Объяснение напрашивалось только одно, и Антон буквально чувствовал, как его начинает трясти. — Я не собираюсь выслушивать твои представления о нормальности. И, как видишь, в золоте не купаюсь. Что с отцом? Что со здоровьем? — с давлением спросил он, пытаясь выдавить из-под толстого слоя язвы и манипуляции ту кроху правды, которая волновала Антона не меньше, чем ядовитое дыхание Валентина, вдруг просочившееся из давно заделанной щели.
— Грыжу получил. Межпозвоночную. После того как на улице его хорошенько отходили молодые ребятки типа тебя. Да и, Антон, перестань… Знаю я, что ты с Богдановым спутался. Я тут что хочу сказать… Ты родне-то помоги. Этот тип бизнес потерял — пускай, но деньги у него остались. А тебе, вспомни, отец много что дал, — Татьяна смерила Антона уничижительным взглядом, — безвозмездно. Твоя очередь помогать, самому обычному, — мачеха смахнула со стола невидимые крошки, — мужеложцу. Или ты хочешь сказать, что ты просто так… М-м-м-м. Как ты там выразился? «Трахаешься»? Просто так «трахался», Антон?
Антон цокнул языком и, не выдержав, нервно хохотнул. Он крепко сцепил руки на груди, чтобы ненароком не сорвался кулак. Трясло сильнее. Но он вдохнул — и выдохнул.
— Если ты на сто процентов уверена в том, что я педик, я не очень понимаю, какого черта ты здесь сидишь. Ты ж таких за людей не считаешь… Где там заламывание рук и «ты больше мне не сын»? Ну, в принципе, никогда не был… — Горячев медленно пожал плечами. Он старался изо всех сил выглядеть спокойным, но и лоб, и шея горели от напряжения. Единственное, что он держал в голове — нужно было до последнего отрицать причастность Богданова. — Я тебе ничего отвечать не буду. И я бы на твоем месте поменьше верил «добрым самаритянам», которые тебе подсказывают, где взять бесплатные бабки и на кого ссылаться. На богатые хуи только ты тут запрыгиваешь. А теперь уходи. И в следующий раз не утруждайся, просто звони. Тяжело, небось, в такую жару через весь город ехать.
— Да я и не отрицаю ничего из этого, что ты сказал. А то делаешь такой важный вид, словно это должно было меня задеть, — хохотнула Татьяна. Все это время она прижимала руками к большому животу бесформенную сумку, в которой за одну секунду отыскала свернутую пополам бумагу. Мачеха положила перед Горячевым на стол отсканированный документ. На нем не было ничего синего — без нотариальной подписи. Но, что точно было — это слова «дарственная», «квартира», «Горячев Антон Евгеньевич» и «Богданов Лев Денисович». Ядовитая ухмылка не сползала с сальных губ Татьяны, когда она ерзала крупными пальцами с длинными неухоженными ногтями по бумажке. — Хочешь сказать, он тебе просто так в собственность вверяет имущество?
Антон посерел. Его били и рвали эмоции. Мачеха всегда славилась своей въедливостью, а сегодня она пришла, вооруженная до зубов и подготовленная заранее. Горячева повело, сердце сбилось в ритме, и с языка едва не сорвалась ругань, которая бы значила — сдался, попала. Но Антон цеплялся как мог за факты: «Квартира Льва сейчас под судом, он не может ей распоряжаться. Дарственная не заверена…»
— Было бы лестно, квартира лишней не бывает… Но это просто бумажка, — выдохнул Антон и стиснул зубы. — У меня есть принтер. Хочешь, составлю такую же на твое имя?
— Хочу, потом. Когда на руки получишь документ в случае… — Татьяна осеклась и резво сорвалась с места. — Ладно, помогать ты нам не хочешь. Я вернусь. А отцу расскажу, что его сын не только не хворает, так еще и подстилкой заделался. Хотя тебе идет, Антон. Всегда ей был.
Мачеха виртуозно прыгнула в свою обувь и испарилась за дверью, даже не удосужившись ее захлопнуть. Это было похоже на побег, и следовало ожидать преследования, брани, выстрелов, но наступила только тишина. Антон одеревеневшей рукой запер входную. А затем первый же удар обрушился на нее — прямо на мягкую обивку. Больно отозвалась в костяшках пальцев массивная металлическая пластина, скрывшаяся под тонким слоем наполнителя. Богданов не заставил себя долго ждать и выскочил на шум. Его обеспокоенный взгляд быстро прокатился по квартире, но нигде не нашел причин Горячевской агрессии, и тогда руки Льва мягко легли Антону на плечи.
— Ты чего?
Антон опустил голову, до боли сжимая собственные челюсти. Тошнило. Ему хотелось выплеснуть ненависть и страх, но теплые объятия закрывали им выход, и Горячев секунда за секундой выгорал изнутри. Он не любил себя в такие минуты. Энергия хлестала через край, но в душе Антон чувствовал слабость — и оттого хотел причинять или принимать еще больше боли, а не просто бороться.
— Валентин нашел моих родителей. У него, похоже, появилась подружка, — уголок губ сам собой истерично дернулся вбок. Антон мотнул головой, а когда справился с изламывающей хребет паникой, заглянул Льву прямо в глаза. — Моя мачеха уверена, что я с тобой…
Антон рвано вздохнул. Мозг нехотя складывал даже под бешеным давлением адреналина последние фрагменты свалившейся на голову встречи. Рассмотреть хотя бы один из них в нейтральном свете не выходило. Лев поджал губы и настойчиво прижался к Горячеву, пряча того в объятиях.
— У нее есть какие-то объективные доказательства этого? — Богданов звучал деловито. В такие моменты его мягкий бархатистый тембр приобретал по-настоящему металлический холод — насмешливый и дерзкий. — Фото, видео, свидетель? Хотя показания последнего можно легко оспорить, а фото не является достаточной доказательной базой.
— Ничего. Она размахивала какой-то дарственной от тебя мне, но на ней тоже нет подписей… Ничего, — Горячев покачал головой. Его лоб медленно опустился, пока не лег на плечо ко Льву. Пальцами Антон крепко вцепился ему в локти. — Но она не могла взять это с потолка, ты понимаешь? Мне плевать, что она там обо мне думает… Она думает о тебе…
— Плевать, что она думает обо мне. Это, скорее всего, просто остатки того дерьма, которое напустил Валентин. Тише, Антон, тише… Это все пустая и весьма простенькая провокация, — Лев поцеловал Горячева в макушку. — А она просто прилетела на запах денег. Если бы ты ей за принятие геев отстегнул кругленькую сумму, она бы с удовольствием ее приняла. Ты же понимаешь?
— А если не остатки? — Горячев отказывался понимать. Про Татьяну Геннадьевну он знал все, но это его не утешало. Крутились в мозгу такие же пророческие, как и все в последнее время, слова: «Когда получишь документ в случае…» Антон про себя сам легко закончил оборванную фразу: «Смерти». Все равно было, откуда взялась эта бумага. Мгновенно перед глазами вновь возникло лицо Льва, истощенного и потерянного, на шоссе. Лицо Льва, убитого стрессом, впервые на пороге дома. Пережитки. Кошмары. Горячев не зарекался: он с самого начала понимал, что всегда есть, куда хуже, и теперь это знание наматывало его на вал истерики.
— А если не остатки, то мы с этим разберемся! — Богданов встряхнул Антона. — Мы уже со стольким разобрались, что у тебя вообще не должно возникать сомнений в том, насколько мы крепкие ребята, насколько хорош наш союз. Да? Давай… Давай с тобой уедем? Если она рассказала про твой адрес и меня здесь. Поедем на дачу ко мне, где жил Рома, там много места. Поживем какое-то время. Она в собственности у Елены и, я так понимаю, не очень волнует Валентина.
