Внезапно ожил мобильный телефон, выскочило на экран радостное сообщение от Льва: «Выходи! Соскучился, пошли домой».
Влад ухмыльнулся и хитро посмотрел на Горячева.
— Ну что? — нахмурился Антон. На каждое сообщение Богданова он реагировал неудержимо ярко — вот только когда Горячев был трезв, перед друзьями он по-прежнему прятал восторг под маской суровости. Оправдывался — и сам себя стыдился, поэтому иногда к тому же раздражался до абсурда. — Мы договорились встретиться, он сегодня рано закончил. Они с Лехой там уже рабочее время поделили на неделю вперед…
— Ага, — хохотнул Влад и шутливо толкнул Антона кулаком в плечо. — Что-то так мило, что с вас можно задохнуться просто. Я рад тебя таким видеть, Горячев, — уже серьезнее добавил Вовин. — Ты только не смущайся слишком сильно, а то с потрохами себя выдаешь радостной рожей!
— Не такая она радостная! — исполнился праведного протеста Горячев и, конечно, дал сдачи. До прихожей они с Владом добрались порядком растрепанными. Антон под конец и сам не понимал, что у него выходит громче: гневиться или хохотать — зато хоть дух отвел перед дорогой. А прощаясь, деловито покрутился перед зеркалом и значительно произнес:
— Ну все… Пойду к своему… мужчине.
4.06. Воскресенье. Неприятный привет
Кто бы что ни говорил, но в предсказания Антон не верил. А магию совпадений, как показала практика, — не понимал. Особенно тяжело она давалась, когда мысли были сконцентрированы вокруг одной самой трудной задачи: приходилось следить за висящим на стене ружьем и как-то сохранять лицо наивного оптимизма. В таких условиях любые другие дела откладывались в долгий ящик.
За завтраком, начавшимся в два часа дня (переносить утро на послеполуденное время в конце недели вошло в привычку еще до ночных смен в «Бермуде»), Горячев нес сторожевой пост. Мечтательно улыбаясь потягивающему кофе Льву, он делился своей верой и одобрением — ведь судебная тяжба за квартиру неспешно, но неотвратимо приобретала положительную динамику. Накануне Богданов встречался с Элей и оформлял какие-то документы, а теперь с азартом ждал наступления новой недели. Антон, дважды заряженный бодрыми настроениями, уже про себя сочинял многообещающие сценарии семейного быта, лишенного всякого рода кризисов.
— Когда ты выиграешь дело, может, уедем куда-нибудь? Отдохнуть, — улыбнулся Горячев. — Возьмешь свой первый отпуск, как раз будет осень, если ты раньше от Лехи не сбежишь… Рванем куда-нибудь, где потеплее и нас никто не знает.
— Можно. Я как раз решил продать все — почти все — брендовые шмотки, — закивал Лев, поправляя молочный халат. Богданов, избавившийся от въевшегося в образ цвета кофе с молоком, теперь казался ослепительно белой птицей, что только-только отряхнулась от гнета, дыма и грязи города. — Там хватит на два путешествия подряд, думаю.
— Хорошо, но я участвую в ревизии гардероба, — Антон важно подчеркнул свой авторитет, а немного подумав, добавил: — Как и в его обновлении. Да и мне самому нужно освободить побольше места в шкафу для тебя, а то ты сам видел, что там творится…
— Договорились, — хитро сощурился Лев. — Сначала определенно надо проверить мебель на прочность, правда. Знаешь, у меня дома есть замечательные стяжки для запястий. Перекинуть через перекладину шкафа — красота…
Богданов с Горячевым обменялись влюбленными взглядами, хотя последний добавил к нему деланное возмущение, но жгучую до щекотки в носу идиллию разрушил истеричный звонок домофона. Трель сорвалась, когда Антон еще не успел подняться, но возобновилась через секунду, выдавая нетерпение непрошеного гостя.
— Что у нас, пожар, что ли… — недовольно прорычал под нос Горячев и, сопя, поспешил к двери. Он прикинул, что это точно не мог быть кто-то из ребят — те поначалу всегда обрывали телефон, чтобы застать хозяина дома.
«Значит, кто-то чужой. Может, ошиблись…» — вздохнул Антон про себя в ответ на хриплое механическое бурчание домофонной трубки, которое в следующую же секунду сменилось криком.
«Антон! Это твоя родственница, между прочим. Вдруг ты успел забыть? — истерично заорала женщина. — Открой! Это Татьяна Геннадьевна!»
Ухо как кипятком ошпарило. Антон отстранил от себя трубку, глядя на нее с презрительным недоверием: будто бы кто-то внутри устройства выбирал, чьим голосом и какие фразы проигрывать, а в этот раз выбрал самый дурацкий и предсказуемо абсурдный из вариантов. Горячев автоматически вспомнил слова Влада и еще доли секунды держался за надежду, не сон ли это все — и не наступит ли пробуждение только теперь, когда разгадана предпосылка порожденного неврозом кошмара. Но Антон не проснулся.
«Ты слышишь меня?» — повторился настойчивый голос, и Горячев вынужденно прислонился к динамику снова.
— Интересно, кто тебе мой адрес напомнил, — сухо и едко ответил он, загоняя встречную шпильку — как будто и не ушли те годы, когда общение Антона состояло сплошь из них. — У меня тут выходной. И я только что трахался. Не хочется прерывать это приятное занятие ради общения с припадочной. Чего надо?
«Открывай, — с мягким диктаторством в тоне повторила Татьяна. — Я по поводу отца. Кто, кроме меня, тебе про него скажет-то? Ты же всех бросил, Горячевская порода».
Антон дернулся. Пришло время вспомнить и о собственных страхах… В одной этой точке на координатной доске сошлись всеобщие сомнения, вопросы, догадки. Будто накликали беду. Но Горячев понимал, что хваленая интуиция работает совсем не так. Просто нечто неотвратимо меняется, когда ускользает из виду. А все знаки говорят только о том, что ты слишком давно не обращал внимания на откровенно слабое место.
Бессловесным ответом палец вдавился в кнопку на панели. Антон бросил трубку. Метнулся на кухню, растерянно наткнулся на Льва. Нет, в действительности, в которой на порог дома заходила мачеха, Горячев не мог жить с мужчиной. А все, все вокруг уже кричало о том, что он с кем-то жил.
«И спал».
— Подожди в комнате, пожалуйста, — затравленно попросил Антон Богданова. На прятки, Горячев подсчитал, можно было потратить не больше полутора минут — в зависимости от того, насколько спешила Татьяна Геннадьевна. Лев удивленно кивнул, бросил завтрак недоеденным и отправился в комнату. Стук в дверь ждать себя не заставил и ворвался разбивающей самообладание пулей в дрожащее стекло подвешенной атмосферы.
Антон открыл. Вид стоявшей на пороге женщины знакомо заставлял бурлить желчь. За долгое время порознь Татьяна Геннадьевна еще сильнее раздобрела — но быстрее Горячеву в глаза бросилось даже не это, а то, что мачеха растеряла внешний лоск и дороговизну, которые обычно напускала на себя весьма тщательно, пользуясь отцовскими средствами. Маленькие и контрастно накрашенные глазки на рыхлом лице, казалось, смотрели злее, чем когда-то, и Антон почти автоматически находил в этом прямую связь с приблизительной стоимостью одежды.
— Что там с отцом? — мрачно поинтересовался Горячев, встав в проходе. Пускать мачеху в дом Горячев не хотел. Как-то так получилось, что до сегодняшнего дня она бывала здесь лишь единожды, и это красивое число совершенно не хотелось менять. Антон до последнего надеялся, что разговор окажется коротким. Татьяна прострелила его взглядом, закатила глаза, а изо рта вырвалась одышка, словно все время ждала этого момента:
— На пороге о таких вещах не разговаривают, Антон. Или ты, как и твой отец, ничего не стыдишься и голой жопой перед соседями сверкать готов? А поговорим мы именно о ней. О голой. О том, что теперь она такая у твоего отца. Так что, — мачеха растянула губы в ухмылке, — мне здесь продолжить? Со всеми вопиющими подробностями?
— Я бы в подробностях предположил, что кто-то прожрал его деньги, — глухо отрезал Горячев. Но отступил. Он даже не стал говорить Татьяне, чтобы та разулась — и вообще предпочел бы, чтобы она прошла в обуви, тем самым гарантируя свое скорейшее отбытие, однако та справилась вполне по-хозяйски. Разделась, разулась, бросила неоднозначный смешок в сторону запертой комнаты, но лезть никуда без разрешения хозяина не стала. Антон только тревожно бросил взгляд в ту же сторону. Он чувствовал, что Лев слушает прямо за дверью.
