Хэнк смотрел на бывшего троцкиста, внимательно слушал революционера-наркодилера. Недоучившийся негритянский грамотей. Скорее всего образование получал в Москве, в негритянском змеином инкубаторе имени Лумумбы. Ненавидит американцев, евреев и либеральных европейских коммунистов. Но, судя по отдельным фразам, обожает Фиделя Кастро, давшего народу образование и свободу выбора. Сейчас Айзек вместе с американскими товарищами-милитантами готовит справедливую социальную революцию на Антигуа, которую он возглавит, – надо возвратить народу отнятые у него богатства. По его разговорам Хэнку было ясно, что Айзек не сомневается, что управлять и распоряжаться этими богатствами по поручению народа будет он сам.
В нем была какая-то отвратительная симпатичность, как у ластящейся к дрессировщику кровожадной зверюги. Хэнк подумал, что Айзек похож на гепарда – сухое мускулистое тело, длинные ноги, тугой хвост прически. Прекрасный экземпляр самца человека.
Помянули Кевина Хиши, рыжего друга Кейвмена, убитого федами два года назад, других товарищей, сложивших головы в борьбе с проклятой державой. Отдельным тостом пожелали сил и твердости духа бойцам, которые томятся по тюрьмам страны, отбывая бесконечные срока за счастье и свободу народа. Хэнка уже тошнило от всего этого пафоса, но после ритуальной части О’Риордан деловито и быстро объяснил систему связи и сказал Айзеку чрезвычайно внушительно:
– Запомни, соратник! Наш товарищ Хэнк – твой непосредственный начальник. Его слова всегда безусловный приказ. Ты слышал о нем, он один из легендарных бойцов нашего движения и член правительства Свободной Техасской республики…
Айзек почтительно поклонился:
– Для меня честь повиноваться вам…
А потом стали прощаться. О’Риордан велел Айзеку подвезти его в частный аэропорт в Апстэйте, откуда собирался полететь чартером на Бостон.
– Тебе как-нибудь помочь? – спросил О’Риордан Хэнка. – Я могу быть тебе чем-нибудь полезен?
Тот помотал головой:
– Здесь я у себя дома…
Игра в конспирацию стала частью жизни милитантов. У Хэнка было впечатление, будто они забыли о смертельной опасности, которая и требовала этой секретности и осторожности, – они сделали ее ритуальной частью их деятельности. Может быть, поэтому столько милитантов похватали феды в последние годы?
Они расстались, даже не пожав друг другу руки, как будто О’Риордан вышел в туалет. Ушел и не вернулся. За ним исчез Айзек.
Хэнк докурил сигарету, встал, но его перехватил метрдотель и почтительно проводил к выходу. Ясное дело – О’Риордан оставил очень хорошие чаевые. Хороша секретность, ничего не скажешь! Хэнк велел вызвать ему такси.
В углу вестибюля, за гардеробом, стояла машина для чистки обуви. Хэнк нажал кнопку, с тихим шумом закрутились круглые меховые щетки, наводя нестерпимый глянец на его башмаки. Таксиста все не было.
Над чистильной машиной одиноко таращился телефон-автомат. Наверное, его здесь повесили для занятых людей – договариваешься о свидании и одновременно блестишь ботинки. Он опустил в щель сорок пять центов и бегло, как на аккордеоне, нажал десять кнопок. Долгие гудки. Потом в трубке что-то щелкнуло, и он услышал сонный голос Магды:
– Алло!
– Ваша светлость изволит рано ложиться спать? – спросил Хэнк.
Магда не разобрала его голос, злобно сказала:
– Какого черта?
Хэнк засмеялся:
– Маркиза Кондепассе, это ваш личный черт, собственный дьявол…
– Это ты! – радостно закричала Магда и повторила, задыхаясь: – Это ты! Как я рада! Где ты?
– Ну, скажем так – поблизости…
– Приезжай сейчас же!.. – кричала Магда.
– Боюсь, что ничего другого не остается… А где ребята?
– Они живут в соседнем городке, это рядом. Я их сейчас соберу…
Хэнк смотрел на свои туфли, над которыми неутомимо трудились щетки – терли, гладили, полировали кожу. Они крутились как дисковые пилы, будто собрались отрезать ему ступню.
– Ладно, жди меня, – сказал Хэнк. – Я скоро приеду.
– Ты далеко?
– В центре Манхэттена.
– Хочешь, я тебя встречу на полдороге? – предложила Магда.
– Нет, нет, дожидайся. Я найду…
Повесил трубку, и чистильная машина выключилась. В ней был разум. Наверное, небольшой, но уж наверняка не меньший, чем у мексиканцев-чистильщиков. Вообще хорошо бы всех людей, согласных кому-то чистить ботинки, заменить автоматами.
Швейцар-негр стоял за спиной:
– Ваш кеб ждет…
Хэнк протянул ему доллар и строго сказал:
– Скажите мистеру Смиту и мистеру Волленски, что в чистильной машине сломалось реле времени. Это опасно, клиенту может отрезать ногу…
Швейцар недоумевающе переспросил:
– Мистеру Смиту? Волленски? Но они уже умерли… Ресторан сохранил только их имена…
Он распахнул дверь желтого таксомотора, дожидаясь, пока Хэнк усядется.
– А от нас и имени не останется, – пообещал серьезно Хэнк, захлопнул дверцу и велел таксисту ехать в Форт-Ли, Нью-Джерси.
Таксист пересек поперек Манхэттен и выскочил на Вест-Сайд. К ночи немного стихло движение, людей на улице было почти не видно, и только бешено бушевали полночные яркие огни реклам, которые светились в этом безлюдье друг для друга. Слева за парапетом мерцала стылая вода Хадсона, такси перегнало неспешно шлепающий по реке нарядный пароходик, оттуда доносилась музыка, но скоро он исчез где-то сзади – как будто утонул.
Они ехали на север, где сиреневым светящимся двугорбым верблюдом залег над рекой мост Джорджа Вашингтона. Такси со свистом промчало подъездные спирали и вылетело на пустынный верхний пролет моста. Хэнк сонно думал о том, что скоро судьба приведет его сюда снова, на этот громадный воздушный мост, бессмысленную неодушевленную тысячетонную железяку, великий и вечный символ Америки. За шестьдесят лет проехали по мосту неисчислимые миллионы людей, а он, Хэнк, будет последним.
70. МОСКВА. ОРДЫНЦЕВ. СБОЙКА ТУННЕЛЕЙ
Десант, побритый, умытый, в белой рубахе, весь из себя смирный и благостный, лежал под сравнительно чистой простыней в тюремной больнице, куда мы перевели его для надежности. И прикидывался дураком. Содержательной беседы у нас не получалось. Сейчас он был совсем не похож на ту бандитскую образину, которая щерилась на меня из-за стойки бара в клубе «Евразия».
– Слушай, Акулов, ты зачем убил гражданина Мамию? – спрашивал я.
Десант, пошевеливая подбородком размером с окаменевший валенок, невозмутимо отвечал:
– А я его не убивал… Я до него пальцем не дотрагивался…
– А что ты делал у него в номере?
– А я у него, считай, гражданин начальник, в номере не был…
– Да-а? Поясни!
– Заглянул я в номер. Вижу, лежит этот обормот на полу в крови… Черт с ним, думаю, решил уйти. А тут ваши набросились. Я испугался и побежал…
– Понятно. А зачем ты к нему пришел?
– Зачем? – задумался Десант. – Как зачем? А долг карточный?
– А где же он тебе проиграл деньги?
– Да на катране…
– А где?
– Не помню… Пьяный был. Плохо помню.
– А про долг запомнил?
– Ну кто же про деньги забудет? – очень натурально удивился Десант. – Конечно, запомнил. Деньги – штука серьезная. Это тебе не жизнь, с ними людишки трудно расстаются…
– Возможно, – согласился я, поразившись глубине его философских воззрений. – Ты вместе с Лембитом пришел за деньгами?
– Не знаю я никакого Лембита, – уверенно отрезал Десант. – Ходил там какой-то человек… но кто такой – не знаю, впервые видел. Может, просто гулял по коридору, для моциону, так сказать.
– Значит, ты в номер, считай, не заходил? – передразнил я.
– Нет, не заходил. Из прихожей глянул, увидел, что тот в крови, и сразу побежал…
– Ага, понятно – робкий ты очень паренек! А как быть с твоими пальцевыми отпечатками на ноже, который ты воткнул в Мамочку? И на рукоятке деревянного – мы ее за креслом нашли – тоже твои пальчики. Как быть с этим?
Десант подумал и сказал:
– Ответить на этот вопрос я не могу. Может быть, вы сами туда их нанесли? Не знаю. Это же не при мне было…
– Все понятно, – кивнул я. – Мы с тобой можем здесь препираться от сегодня до завтра – я на твое раскаяние не очень надеюсь. Но на этот раз мы тебе вмажем – как пить дать – умышленное убийство.
– Да какое убийство? Какое там умышленное? Знать я его не знаю! Деньги хотел получить, а его кто-то до меня угрохал! Видимо, он, змей этакий, многим задолжал. Вот его кто-то до меня и приколол…
– Но у нас есть показания самого Мамочки. Ты его ведь не угрохал до конца – джангировское задание, можно сказать, сорвал…
Десант мрачно молчал.
– Вот Мамочка и утверждает, что ты пришел, чтобы разобраться с ним за Бастаняна…
– Ничего я не знаю, – сказал Десант. – Ни про какого Бастаняна не слышал…
Тут впервые за все время нашей нудной и бессмысленной говорильни Десант занервничал. Я предложил ему:
