– Как Матвей Матвеевич? – глупо спросил Сивере.
– Как все, – мягко поправила Тереза. – Это очень просто.
– Странно… – поперхнулся Сивере, отпивая из чашки. – Сладко и горько одновременно.
– Напиток Прошянов, – сказала Тереза. – Рецепт давно утерян.
Александр Юрьевич тяжело вздохнул: ему стало больно в груди. Странно было и то, что эта женщина говорила с ним, не разжимая губ. Сивере хотел спросить, как у нее это получается, но из-за спины Терезы вдруг вышел Прозоров.
– Ну, все, что ли? – резко произнес он. – Хватит миндальничать.
Затем щелкнул какими-то ножницами или секатором.
– У него слабое сердце, – ответила Тереза. – Будет нелегко вынуть, не повредив аорту.
– Ладно уж учить, разберемся! – грубо возразил сокурсник. – Где эти хреновы ассистенты?
– Мы здесь, – из угла вышли Стас и Оленька Дембовичи в хирургических халатах и шапочках. То же чем-то лязгнули. Зубами, что ли?
– Дайте наркоз! – потребовал Прозоров, и Сивере вновь начал проваливаться в бездонную черную пропасть…
Окончательно проснулся Александр Юрьевич на рассвете, тяжело разлепив глаза и чувствуя, что вернулся из путешествия по тому свету. Он осоловело поглядел вокруг, с трудом узнавая ставшую уже привычной келью. Потянулся к стакану с минеральной водой. Жадно выпил, не ощущая вкуса, и вновь повалился на подушку.
– …Ты под наркозом, что ли? – услышал Сивере сквозь сон голос Прозорова. – Так и есть. Где это ты, брат, налимонился в хлам? Вставай, чай стынет.
Александр Юрьевич приподнял голову, затем сел на койке, закутавшись в одеяло. Отчего-то сильно ломило виски. Герман расхаживал по келье, попутно стачивая маленькой пилкой ногти. Сигара как обычно дымилась. Поднимался пар и над стаканом чая в серебряном подстаканнике. Рядом на тарелке лежали бутерброды с ветчиной и сыром. И – что было совсем непонятно, Сивере даже похолодел, вспомнив свой сон, – большие садовые ножницы…
– А где Дембовичи? – спросил Александр Юрьевич, украдкой ощупывая свою грудь. Все на месте, сердце бьется по-прежнему. Чертовщина какая-то.
– Откуда я знаю? – удивился Прозоров. – В трапезной я их видел, а куда потом пошли – плевать. Ты к завтраку не соизволил появиться, вот я и притащил хавчик. Лучше бы спасибо сказал.
– Спасибо, – вяло ответил Сивере, дотянувшись до стакана. – Ты опять дверь отмычкой открыл? А откуда здесь ножницы?
– В коридоре под твоей дверью валялись. Может, этот придурковатый племянник обронил? Он вчера в оранжерее цветы подстригал, я видел. Только какого дьявола его сюда занесло, в другой конец гостиницы? Впрочем, с дурака спрос… – Герман махнул рукой и выпустил струйку дыма. – А может, ты водки хочешь?
– Да трезв я! – усмехнулся Сивере. – Просто голова раскалывается. Климат этот мне не подходит, вот что.
– A-а… понятно. Ауехать ты все равно не можешь. Так что терпи. Это тебя вдовушка сглазила. Я говорил: она ведьма и авантюристка. Я достоверно знаю, что из секты какой-то.
– Ты сам-то – кто? – резко спросил Сивере. – От кого прячешься? Что натворил?
Прозоров присел на койку, серьезно ответил:
– Ты прав, обстоятельства вынуждают меня скрываться. Но одно могу сказать тебе, моему единственному другу: руки мои чисты, а совесть незапятнанна, я всего лишь ангел возмездия, – и он неожиданно захохотал. Сигара запрыгала в его зубах.
– Сумасшедший, – проворчал Александр Юрьевич.
– Конечно, и ты тоже! – согласился Герман, немного успокоившись. – Не знал, что ли, куда приехал? Это ведь специализированная клиника курортного типа для душевнобольных. Здесь все пациенты, и Тошик Полонский, и Куруладзе, изображающий из себя комиссара. А врачи наблюдают за нами через скрытые видеокамеры. Нам еще повезло, что условия такие хорошие. Но в подземелье, говорят, есть отделения для совершенно неизлечимых и буйных.
Вот туда попадать не советую. Возврата нет. Но скажу по секрету: кто-то тут из психов притворяется. То есть на самом деле он доктор, а косит под больного. Чтобы лучше следить. Ничего, я его когда-нибудь расколю… А пока лечись и радуйся, друг Саша.
Выслушав тираду сокурсника, Сивере кисло усмехнулся. Он не поверил ни единому его слову. Такого не может быть просто потому, что не может быть никогда. Ведь все, как и он сам, приехали сюда добровольно, по своему желанию, никто никого не тянул насильно, санитаров не было, таблеток и лекарств не дают, да и где видано, чтобы сумасшедший дом помещался в горном монастыре? И как он, Сивере, находясь в трезвом уме и здравой памяти, мог бы оказаться в клинике?
Или с ума сходят внезапно, незаметно для самого себя? Может быть, он рехнулся еще в Москве, а сюда его привезли в бесчувственном состоянии, и вся долгая дорога ему лишь привиделась? А что, если он уже существует в иной системе координат, в другом безумном мире, ощущая свое бытие как фантастику, а вымысел принимая за реальность? Где теперь трехмерный мир, его контуры и границы, что и кто находится вокруг него, внутри? Где сам он? Или Александр Юрьевич Сивере остался в Москве?
– Не переживай! – похлопал его по плечу Прозоров. – Все пройдет. Даже такая ерунда, как жизнь…
Когда Герман ушел, сказав, что через час намечается общая экскурсия к северному плато, расположенному в трехстах метрах над монастырем, Сивере допил холодный чай, задумчиво потянулся к садовым ножницам и пощелкал ими возле своего носа, словно обрезая невидимую нить. Он видел их во сне, и вот они тут – на столике. Возможно, что племянник хозяина действительно обронил ножницы в коридоре, ну и что?
Александр Юрьевич уже как-то попривык к таинственно появляющимся и исчезающим вещам и предметам в монастыре. Взять хотя бы очки Матвея Матвеевича. Или медальон с гербом Прошянов. Он полез в карман и нащупал его в кармане. Слава богу, на месте! А если бы и украли, что с того? Гораздо важнее выяснить: связано ли все это между собой, и если да – то как? В одном Прозоров безусловно прав, тут полно психов, а кое-кто психом явно притворяется…
И уехать отсюда нельзя, не выяснив истину. Но путь к истине всегда обозначен символами, которые, как светлячки, в лесу указывают путь. Главное, понять их значение, не пойти по ложному следу. И в первую очередь определиться со своими союзниками. Не может так быть, чтобы он оставался совсем одиноким в этом «Монастырском приюте», среди актеров и призраков.
Александр Юрьевич неторопливо брился, разглядывая свое лицо в зеркале, висевшем над рукомойником. Воду приходилось подливать в медный тазик из керамического кувшина. В конце коридора была душевая с горячей водой, но туда было лень идти. «Вечером схожу в сауну», – решил Сивере. Его вдруг заинтересовала толщина стен между кельями. Никак не менее трех метров. Но почему же покойный Матвей Матвеевич говорил, что часто слышал, как ругаются братья Афонины, его соседи? А Багрянородский утверждал, что Прозоров во сне кричит. Непонятно.
По идее, тут должна быть полная звукоизоляция. Может быть, существует какая-то внутренняя система вентиляции, скрытая в толще стен? Монахи большие хитрецы, всегда отличались изощренной выдумкой, чтобы следить друг за другом. Подслушивать и наблюдать. Наверняка здесь множество лазов, тоннелей, а то и узких крысиных нор, предназначенных не для этих умных зверьков, а для человека.
Прервав бритье, Сивере в который раз осмотрел келью, но ничего похожего на люк не обнаружил. Наверное, если какой-то лаз и существует, то найти его можно только случайно.
Вернувшись к зеркалу, продолжая скоблить левую щеку, Александр Юрьевич заинтересовался вскочившим на лбу прыщиком и вдруг замер. Его осенила одна догадка.
– Воткнуться носом… – пробормотал он, дотронувшись до зеркала рукой. Отпечаток ладони медленно таял на поверхности. Обычное овальное зеркало, встроенное в стену. По краям – несколько разрушенная амальгама. Но Александр Юрьевич был наслышан о хитроумных устройствах, которые применяли следователи или психиатры, когда сквозь специальное зеркало можно наблюдать за поведением преступника или пациента.
Неприятный холодок пробежал по спине. Не так уж это невероятно и в условиях «Монастырского приюта». Сиверсу показалось, что кто-то стоит там, с другой стороны зеркала, и смотрит. Ему даже почудилось дыхание наблюдателя, что было уж совсем невероятно. Так недолго и в самом деле сойти с ума!
И тут Сивере услышал действительно не только дыхание, но даже и легкое покашливание. Только раздавалось оно не из зеркала, а из-за его, Сиверса, спины. Резко обернувшись, он столкнулся с блуждающей улыбкой придурковатого племянника Полонского. Очевидно, тот незаметно вошел в келью, а теперь держал в руках ножницы, нацеленные острием в живот историка.
