– Она увидела что-то?
– Точнее, кого-то. Молодой парень, симпатичный, одет хорошо, но ведет себя очень странно. Ты когда-нибудь обращал внимание на то, как человек входит в свой дом?
– Нет.
– А девушка обратила. Нормальный человек подходит к двери, открывает ее ключом и просто заходит внутрь. Этот же парень сначала обходил весь дом вокруг, заглядывал в окна, открывал дверь ключом и, озираясь по сторонам, проскальзывал внутрь. Необычно, правда? Нашу свидетельницу разобрало любопытство, и она уже целенаправленно стала следить за странным субъектом. Сразу скажу: ничего нового она не выяснила, но подозрения в том, что молодой человек замешан в чем-то нехорошем, у нее окрепли. Она долго колебалась – идти в милицию или нет, вернее, что там рассказать, ибо хорошо понимала, что с рассказом о человеке, который неким странным манером заходит в собственный дом, ее отправят куда подальше. Но однажды парень вернулся не один, с ним была девочка, выглядевшая очень чем-то напуганной. А когда она заходила в дом, свидетельница увидела, что у ребенка связаны руки.
– А до этого?
– Вроде бы он накинул ей на плечи свою куртку, которая укрыла ненужные детали от любопытных взглядов. После этого события мамаша, подхватив младенца на руки, полетела в ближайшее отделение милиции. Там ей сначала не поверили, но прогонять не стали, сообщили нам. В общем, к дому мы подъехали часа через три после поступления сигнала.
– Почему я ничего не знал? Хотя… Меня ведь, кажется, не было в городе? Я как раз в Москву уехал, на курсы …
– На целый год, – подтвердила баба Шура. – Ты тогда Вадиму дорожку перебежал, уж очень он на эти курсы рассчитывал, все хотел в столицу перебраться. Такой шанс! За год много чего успеть можно, Вадимка наш мысленно уже московскую прописку в своем паспорте видел, а послали тебя. А его тебе на замену поставили. Эх, Максим, до сих пор не могу отделаться от мысли, что если бы тогда он в столицу укатил, я бы и не села. Правда, скорее всего, нас обоих посадили бы… Ладно, вернемся к делу. Приехали мы туда уже затемно, крались, как коты за мышью. В доме – темно и тихо, словно и нет там никого. Почти час под окнами сидели: мало ли, а вдруг он ребенка в заложники возьмет? Не знали, что девочка к тому моменту уже мертва была.
Потом решились. Вошли. Веришь, Морозов, та картина у меня до сих пор перед глазами стоит. В доме три комнаты, две заперты, а в третьей… Мебели почти не было. Так, продавленный диван, стол и тумбочка. На столе она и лежала. Он ее веревками, как морскую звезду, растянул. Глаза открыты, во рту кляп, а на груди – пентаграмма, незаконченная. Да и вообще, по всему видно, что он скоро вернется. Мы прямо там, на месте, засаду и устроили. Я за всю свою жизнь такого страха не испытывала, когда рядом с мертвой девочкой убийцу ждала. Мне все казалось, будто она за мной следит, следит и улыбается.
– Он пришел?
– Через два часа. Представляешь, что такое просидеть два часа неподвижно? Сжавшись в комок рядом с изуродованным телом маленького ребенка? Все мышцы каменеют, а в душе, в душе, Максим, такая ярость… Словами не передать! Взяли мы его без единого выстрела. Хотя больше всего на свете мне хотелось пристрелить мерзавца, да и не мне одной. Там, в доме, и улик кучу наскребли: черные свечи с разными надписями, книгу какую-то со страшилищами. Наш консультант потом сказал, что это – сатанинская библия. Ну, самая главная улика, как ты понимаешь, на столе лежала. Плюс свидетельские показания. Казалось бы, чего еще надо? Но… Как бы тебе объяснить… Не тянул парень на маньяка. Вот разговариваю с ним и нутром чую: не он это. Не он! А разговор у него странный. Сказки мне рассказывает – о мастере, который душу дьяволу продал, о масках каких-то, о Короле крыс…
– О ком?
– Король крыс, – повторила баба Шура. – Будто бы детей именно этот сказочный персонаж убивал. А он лишь пытался спасти девочку. И ведь правду говорил, стервец, сумел меня убедить. Вот и получается: дело надо в суд передавать, а у меня рука не поднимается этого блаженного на верную смерть отправить, с такими уликами ему один приговор – расстрел. Начала я тянуть, юлить, экспертизы какие-то требовать. Мне поверили, решили, что я доказательную базу укрепляю, чтобы у парня этого ни одного шанса не оставалось. А я-то сама… С этой свидетельницы начала. Лгала она в чем-то, но вот в чем? Задержанный не отрицал того, что он приходил к дому, говорил, будто снимал жилье – он не из нашего города был, и дамочка вполне могла его видеть, тогда почему мне все казалось, что она что-то не договаривает? Копала я недолго, быстро носом в стену уткнулась. И в парке она гуляла, нашлись свидетели, которые ее запомнили, и с родственниками, как она и говорила, проблемы у нее имелись, да и сам парень ее узнал. Сказал, что она часто на лавочке возле его дома сидела. Одно несоответствие. Подозреваемый заявил, будто он Марину – так звали девочку – около трех часов дня привел, а свидетельница наша почти на восемь вечера указывала. Согласно экспертизе, смерть наступила как раз между семью и десятью часами вечера.
– То есть, – перебил бабу Шуру Морозов, – если опираться на слова свидетельницы, тогда он привел ее домой и сразу убил, пока она в милицию бегала. Если же верить словам задержанного, он привел девочку, оставил ее в безопасном, как он считал месте, а сам ушел. Около восьми в дом заявился убийца. Так?
– Молодчина! Вот и я так подумала. Еще один маленький факт. Очень косвенный, но все же. Восемь часов вечера – это очень поздно. Девушка ушла из дома около часу дня. Ее мать работала во вторую смену, ушла в тот день с работы в четыре часа дня.
– Никто не видел, во сколько свидетельница вернулась домой?
– И это тоже. Но я о другом. Подумай: маленький ребенок, полгода отроду, он же каждые несколько часов кушать хочет. Он и описаться может, и обкакаться. В то время о памперсах всяких и слыхом не слыхивали, а ребенок в мокрой пеленке вопит так, что ни о каком тайном наблюдении и речи быть не может. Теперь посчитай: с двенадцати до восьми – это восемь часов. Допустим, покормить можно и на улице. А переодеть?
– Она возвращалась домой!
– Или в другое место. Да, ее часто видели в парке, но никому ведь и в голову не приходило замерять, сколько времени она там проводит. Гуляет и гуляет.
– Значит, теоретически, она могла все выдумать?
– Ну, не сама же. Кто-то попросил ее указать на парня, кто-то научил, что и как нужно рассказать, чтобы в тот дом приехала милиция, и очень вовремя приехала. И этот неизвестный – умная тварь! Свидетельница не лгала, она просто говорила не всю правду. И самое плохое – доказать это практически невозможно.
– Ты решила найти человека, к которому она уходила?
– Да. У меня было такое чувство, что он как-то связан со всей этой историей.
– И как, удалось?
– Нет. Начальство стало нажимать, Старик меня на ковер вызвал и доходчиво объяснил, КАК по этому делу работать надо. Тогда я ему свои соображения и выложила, наивная, думала – проникнется он и помогать начнет, как же, ведь невиновный пострадать может… Рассказала «от» и «до» и сама поняла, насколько глупо все звучит. Старик меня отпустил, дескать, подумать ему надо, как дальше быть… А через два дня в моем кабинете – обыск. Я едва в обморок не упала, когда из сейфа вот такую пачку рублей извлекли! Пять тысяч! По тем временам, на них машину можно было приобрести, да еще и осталось бы. Я в непонятку уйти попробовала – куда там! И свидетель нашелся, который якобы видел, как мне конверт вручали. И пальчики мои на конверте. Конечно, они там были, я ж сама конверт этот покупала, собиралась бандероль знакомой отправить. Только кто мне поверил бы?
– А улики? Я слышал, что из дела пропали какие-то улики?
– Нож. Тот самый, которым девочку убили. Интересная вещь: ножик-то был фирменный, в Англии сделан. Очень редкая вещица, такую в магазине не купишь, мне наши эксперты сказали, будто бы такой нож вообще по индивидуальному заказу делают.
– Вы хотели выяснить, кто его заказывал?
– Смеешься? Где бы я это выясняла? В Англии? Кто бы меня туда пустил? Нет, тут другое. На лезвии, там, где оно с рукоятью состыкуется, представляешь?..
– Примерно.
– Там имя было выгравировано: «Амадей».
– А подозреваемого как звали?
– В том-то все и дело, что Колей. Николаем. И от ножа он открещивался.
– Нормальное дело, кто ж признается! И вообще, он мог по случаю его приобрести.
– Мог, – согласилась баба Шура, – но игрушка та больших денег стоила, не одну сотню рублей. Откуда у молодого специалиста, студента сельхозакадемии, такие деньги? Нож был уликой, которая могла навести на настоящий след, единственной более-менее твердой уликой в пользу парня. Она пропала, меня посадили за взятку. И все мои попытки добраться до правды выглядели на фоне произошедшего как стремление нечистого на руку следователя выгородить подозреваемого. От меня мгновенно открестились, уволили из органов, лишили всех званий… А на ТО дело поставили Вадима. Понимаешь?
