Суматоха и обрывки фраз из зала ознаменовали величественное появление Серафины вместе с престарелой монахиней. На самом деле, ему не очень хотелось встречаться с сестрой Марией-Моникой, потому что ему не о чем было ее спросить. Очевидно, сестра Серафина подумала, что ему это необходимо, а у Серафины (как раньше, так и теперь), намерения не расходились с делом.
Мэтт вышел на порог, чтобы встретить их. Первое, что за ним обнаружилось, это красный, потасканный резиновый наконечник деревянной трости, такой же простой и жесткой, как церковная скамья. Черные ботинки на шнурках, уставшие от бесконечного шарканья по полу. И в сотый раз Мэтт подивился, откуда монахини в наши дни берут эти старые мужские ботинки. Должно быть, у них есть какой-нибудь бессменный поставщик «обуви для сестер», вроде армейского магазина.
Ее распухшие лодыжки и икры были упакованы в эластичные чулки рыжего цвета. Они были непрозрачными и походили на маску не слишком смышленого грабителя.
Неожиданно Мэтт понял, что никогда не уделял должного внимания ногам монахинь – неважно, какого возраста – и быстро поднял взгляд на лицо Марии-Моники, пробежав взглядом по ее платью в мелкий синий и желтый цветочек, с застежкой спереди, которое скорее походило на пыльную хлопковую тряпку, нежели на обычную одежду.
На ее лице было еще больше морщин, чем он ожидал, а к ушам прикреплялись пластиковые слуховые аппараты, выкрашенные под цвет кожи. Смотрелось это очень нереалистично, словно уши залепили пластилином. Сгорбленная старушка ухватилась тщедушной рукой за крепкую ручку своей трости. Возле одной из кустистых, торчащих в разные стороны, седых бровей виднелась большая бородавка, а в бледных серо-голубых глазах скрывалась глубокая старость. Они дрожали, как лунные камни под водой: нежно-голубое небо юности под великовозрастной серой тенью.
Неожиданно его охватила волна гнева, он даже отступил на шаг назад. Мэтт привык к голосам по телефону, к жертвам, находящимся от него на почтительном расстоянии, невидимым, только слышимым. Ему никогда не доводилось встречаться с ними.
Боясь, что голос его в ярости дрогнет, Мэтт наклонился, чтобы взять пожилую монашку под локоток и помочь пройти по скользкому плиточному полу. Благополучно добравшись до стула, где он только что сидел, монахиня осторожно опустилась на край бархатного сиденья, словно опасаясь прилипнуть и никогда больше не подняться. Сколько ей, интересно? Он взглянул на сестру Серафину, та улыбалась.
— Сестре девяносто три, — ответила она, не дожидаясь его вопроса. — Мария-Моника не слышит, если не говорить громко. Она предпочитает не разглашать свой возраст, и была бы сильно рассержена, если бы узнала, что я делюсь такой личной информацией.
— Тот мужчина… это ведь был мужчина? Сестра Серафина пожала плечами:
— Многие полагают, что да, хотя сестра недостаточно хорошо слышит, чтобы сказать определенно.
— Как получается, что он звонит только ей?
— Нас тут не так много, чтобы иметь отдельного оператора, всего шестеро. У каждой монахини в комнате есть свой личный телефон с отдельным номером. Мы изнуряем себя другими способами, как ты знаешь, так что для нас это маленькая позволительная роскошь.
— Конечно, — в замешательстве Мэтт уставился на маленькую старушку. Он наклонился, чтобы удостовериться, что она видит его лицо и его рот, когда он говорит.
Сестра Серафина представила Мэтта. Ее голос был очень громким, как у монахини, способной привлечь внимание целой толпы визжащих на детской площадке малышей, перекричать их и даже заставить замолчать.
— Это Маттиас, Мария-Моника, мой бывший ученик.
Сестра Мария-Моника направила свой слуховой аппарат в сторону подруги, но водянистых глаз с Мэтта не сводила.
— Милый мальчик, — произнесла она с чистейшим ирландским акцентом. А потом заинтересованно спросила: – Ты детектив?
— Нет, я – наставник, — ответил он громко и отчетливо.
Он наблюдал за тем, как она читает по его губам, беззвучно повторяя за ним слова. Наставник. Она на секунду замолчала, а потом продолжила:
— Как Перри Мейсон (Талантливый адвокат, расследующий самые разнообразные преступления, главный герой множества романов классика американского детектива Эрла Стенли Гарднера)? Он мне нравится. А вот Гамильтона Бюргера (Окружной прокурор, также герой романов Гарднера) я не люблю.
Старый добрый Гамильтон! Парень, которого мы просто обожаем ненавидеть, перечитывая книги про Перри Мейсона. Мэтт улыбнулся.
— Не такой наставник, — медленно ответил он. — Я работаю на телефоне… — в ее глазах была пустота. — Телефон.
Он изобразил руками, будто вращает телефонный диск, но потом вспомнил, что большинство телефонов теперь кнопочные. Хотя она была достаточно пожилой и могла уловить идею. Голова сестры кивнула несколько раз, медленно и долго, а потом снова поднялась.
— Телефон, — она указала пальцем на Мэтта. — Ты звонишь?
— Нет! Люди обращаются ко мне за помощью. Она опять кивнула и улыбнулась:
— Может, стоит дать твой номер тому, кто звонит мне? Серафина говорит, он плохой человек, хотя он никогда не бросал трубку первым.
Мэтт понял кое-что еще. Ее почти отсутствующий слух делал процесс телефонного разговора очень сложным. Только у семьи и друзей хватит сил, чтобы подписаться на такое. И тех, и других, должно быть, у нее осталось немного. Ей звонил тот, кто не хотел уходить, неважно, сколько звонков она пропустила. В каком-то смысле, сестра Мария-Моника и ее звонящий незнакомец идеально друг другу подходили.
Он выпрямился и обратился к сестре Серафине:
— Как вы узнали о предмете разговоров?
За ответом она наклонилась к старой монахине:
— Сестра, расскажи Маттиасу, что тебе сказал тот человек.
— Какое хорошее имя, Маттиас, — засияла Мария-Моника на Мэтта. — Как ученик, заменивший Иуду. У тебя счастливое, искупительное имя, молодой человек. Человек. Ах, да. Ну, он, видимо, из гностической секты.
— Гностической? — Мэтт и не думал повышать интонацию, состояние крайнего удивления сделало это за него.
Она кивнула и уставилась на ручку своей трости:
— Мандеист. Все время рассуждает о манде. Манда то, манда это. Верующий молодой человек.
Озадаченный Мэтт не сводил глаз с сестры Серафины, которая тоже смотрела на него ясным взглядом. Он уже хотел повторить это древнее арамейское слово – манда – как вдруг…
— Понимаю, — ответил Мэтт. — А откуда вы узнали, что этот человек молодой, сестра?
Ее голова отклонилась в сторону, когда она посмотрела на него с выражением «ты смеешься надо мной?»
— Теперь они все для меня достаточно молодые, Маттиас, — ее смех был высоким и тонким, но очень заливистым.
— А о чем он еще говорит?
— Ох… о животных.
— О животных?
Сестра кивнула:
— Он большой любитель животных. Что, конечно, хорошо, у нас здесь тоже живут Петр и Павел, ты, наверное, знаешь. И много кошек по соседству. Он постоянно говорит о кисках, — она замолчала. — Плохо, что ты не детектив, молодой человек, потому что, я думаю, в этом вся загвоздка! Как у Перри Мейсона, — она произносила его имя с таким благоговением, с каким любая другая монахиня упоминает Святого Петра. Сестра подалась вперед и поймала его в сети своих водянисто-голубых глаз, в которых теперь горело осуждение: – Думаю, по профессии он – разводчик собак. Не зря он постоянно упоминает сук.
Последнее слово, произнесенное так громко, повисло в тишине монастырского воздуха. Мэтт пребывал в ужасе от самого себя, потому что только что с трудом подавил желание расхохотаться. Но тут же пришел в себя. Подлинная невинность – оружие, способное победить даже самое искушенное зло.
Сестра Серафина улыбнулась, как она обычно делала после окончания удачного выступления кого-нибудь из ее учеников:
— Исчерпывающие свидетельские показания, сестра. Достойные Перри Мейсона. А теперь тебе надо отдохнуть.
Сестра Мария-Моника посмотрела на Мэтта. Он был уверен, что отлично сыграл зрителя. Она поджала губы, не желая покидать свидетельскую трибуну, этот чудесный резной стул, такой похожий на судейский. Но противостоять убедительному, почти командному тону сестры Суперфины не мог никто:
— Пойдем!
И опять началось движение, медленное, как у улитки. А Мэтту снова пришлось торчать в этом помещении. Пока сестра Серафина доставляла старушку обратно в комнату в целости и сохранности, он задумался о том, насколько он уважает тишину, неусыпно хранящуюся за высокими стенами этого старого дома. Снаружи, в отдалении, Лас-Вегас-Стрип оживал своей обычной для четырех часов вечера пробкой, превращающей дорогу в медленно текущую реку из горячего металла и еще более горячих нравов.
Здесь… так далеко от того суетного места, он отхлебнул холодного чая.
