воскликнула Новикова и схватила свой бинокль. Она осеклась. Алевтина скорее почувствовала его смерть, чем определила ее по подозрительно неподвижной позе актера.
С ужасом на лице она затрясла мертвое тело:
– Андрей! Ты что?! Господи! Прости меня!
В это время на пороге гримерки появилась Дульсинея. Хуже было не придумать – уж кто-кто, а Райка все переврет да всем растреплет.
Минуту назад Алевтина держала в руке бинокль – тупой тяжелый предмет, которым был нанесен смертельный удар, как потом в своем заключении напишет судмедэксперт.
Кто теперь поверит, что это не она убила Вислоухова?
1942 г. Дорога в ад
Почти неделю скитались Нина с Ганной по лесу. Вокруг то гремели взрывы, то все затихало, будто и не было никакой войны. Было сыро и холодно, особенно ночами, но, помня слова отца, девушки костры не жгли, обогревались одеялом и тулупом. Питались лесными ягодами, щавелем, грибами. Грибов в этом году уродилось мало, а с ягод да травы сыт не будешь. Голод, ставший их спутником с начала войны, не отступал ни на день.
Нарвались на полицаев случайно, когда вышли к реке, чтобы умыться. Здесь они сестер и заприметили. Полицаи были из села Таврово, туда они девушек и повезли.
В Таврове, как и в Соломине, стояли немцы. Сестер Кочубей сразу отправили в здание бывшей школы, где уже собралась толпа, состоящая в основном из молодых женщин и детей, редких юношей, что по возрасту не попали в призыв. Ганна сразу узнала Оксанку из Крутого Лога и Лильку из Устинки, с которыми когда-то вместе училась на курсах закройщиц.
Люди были напуганы и подавлены. Болтали, что всех казнят за двух немцев, убитых партизанами. Ожидание смерти сводило с ума. Несмотря на большое скопление людей, висела звенящая тишина, нарушаемая лишь детским плачем. Липкий, парализующий страх отбивал всякое желание разговаривать и даже заглушал голод. Не разговаривали и Нина с Ганной, они лишь крепко прижимались друг к дружке.
На рассвете всех выгнали на улицу, пересчитали и в сопровождении вооруженных солдат повели по степной дороге. Шли долго, куда-то в сторону Казачьей Лопани. Грязная, усталая, обреченная толпа ковыляла по пыльной дороге в неизвестность. Нельзя было ни на минуту ни присесть, ни зачерпнуть воды из ручья – сразу раздавались окрики и автоматные очереди. К вечеру их пригнали в какую-то деревню, там заперли в сарае. Было тесно настолько, что ни прилечь – люди, в лучшем случае, сидели.
Утром снова всех куда-то погнали. На этот раз идти пришлось не очень долго, до железной дороги. Снова всех пересчитали и погрузили в товарные вагоны вместе со скотом. Сестер Кочубей едва не разлучили, распределив их по разным вагонам, но юркая Нина, улучив момент, когда охранник отвлекся, протиснулась к Ганне.
– Ой, Ганночка! Что теперь будет? – испуганно зашептала Нина, с надеждой глядя на старшую сестру, словно та могла исправить ситуацию.
Ганна молчала. Ей самой было плохо и страшно. Она лишь погладила сестру по голове и сжала ее тонкую ладошку, что означало: я с тобой.
В вагоне было так душно, что казалось, будто воздух вот-вот закончится. Люди старались примкнуть ближе к дверям, чтобы сквозь щель глотать воздух с улицы. Ганна с Ниной сидели в середине, в самом неудобном месте. Запах пота и немытых тел, духота и сырость. Нина дрожала.
– Даст бог, выкрутимся. Ты только меня держись, – вымолвила Ганна. Голос ее звучал твердо, но в нем слышались нотки отчаяния, и Нина понимала, что Ганна напугана и сама не верит в счастливый исход.
– Размечтались! Мы все помрем еще в дороге, – запричитала девушка с большим узлом вещей.
– Не каркай, Верка! И без тебя тошно! – одернула ее товарка.
Нина пригляделась. Спорили девушки, которые шли перед ними в колонне. Одна из них повредила ногу, и ее расстреляли бы, если бы не выручили другие.
Наконец, поезд тронулся.
– Едем! Едем! – взволнованно зашумела толпа.
– Военные эшелоны пропускали, – прокомментировал парнишка, что устроился у зазора в вагонной стене. Он ревностно охранял свое место, не подпуская никого к «окошку».
– Тикать надо, пока на своей земле. В Неметчину привезут, там деваться будет некуда, – зашептались рядом. Это говорила Лилька, знакомая Ганны по учебе.
– Как же отсюда тикать, когда нас заперли в клетке, як зверей?
– Сами они звери! Ничего человечного в них не осталось! Надо дырку расколупать и вылезти! – не унималась Лилька. Она уже не шептала, а истошно крикнула во весь голос.
– Поезд больно швыдкий. На полном ходу прыгать – все одно, что убиться, – резонно заметили из другого конца вагона.
Ехали почти сутки. За это время немцы ни разу не дали ни еды, ни воды, не открыли дверь. Туалет в вагоне отсутствовал, даже никакого ведра не нашлось и дырки в полу для оправления естественных нужд тоже не было.
– Если тикать, то на станции, когда оправляться пойдем, – снова заговорили о побеге.
– Когда же та станция? Целую вечность едем. Я сикать прямо сейчас хочу! – пожаловался тонкий девичий голос.
– Я тоже! Терпеть нет сил! Ой, девчата, я скоро надудоню, – призналась совсем юная девушка Лена.
– А че терпеть! Вон, в угол садись! – посоветовали ей.
– Вы совсем одичали?! А еще советские девушки! – фыркнула интеллигентного вида девица.
Лена робко протиснулась в дальний угол вагона. Толпа потеснилась. Девушка присела на корточки, подобрав подол платья, на ее лице выступил бордовый румянец.
– Че не видели?! Отвернитесь! – пришла ей на помощь Ганна. – Совсем девку затуркали!
– А ты быстрей делай свои дела и другим дай!
– Я не могу! – пискнула Лена.
– Во те раз! Тогда подвинься! – рядом устроилась Оксанка.
– Хорошо-то как!
Вагон тут же превратился в общественную уборную.
– Ну, вообще! – выдохнула интеллигентка и демонстративно отвернулась, показывая своим видом, что она к этой компании не имеет никакого отношения.
– Кажись, замедляемся.
Поезд остановился, но никто даже не думал их выпускать. Стояли долго. Остановка, которую они ждали с таким нетерпением, обернулась пыткой. Оказалось, что стоять куда противнее, чем ехать. Теперь все ждали, когда поезд тронется. Тронется, чтобы увезти их еще дальше от родных мест, возможно туда, откуда они никогда не вернутся.
– Эй, открой! Выпусти! – не вытерпели пленницы.
Спустя часов пять с той стороны наконец-то открыли. Сквозь узкую щель двери в вагон проник воздух. Это был какой-то разъезд в поле – ни станции, ни домов. Всем велели выйти из вагонов. Немцы не церемонились, тех, кто долго возился, подгоняли прикладами. Построили, пересчитали, разрешили оправиться там же, при них. Девушки нерешительно присели на шпалы. Было стыдно и унизительно. Всем выдали по буханке хлеба,
