— Немногое. По вашим словам, папа несомненно обнаружил, что дело нечисто, но успел ли он рассказать об этом партнерам, вы еще не знали. Перед этим вы с кем-то встречались, однако имени его не назвали. А некий мистер Робинсон исчезал всякий раз, когда вы пытались его застать. — Лицо ее омрачилось. — У вас было две версии: то ли папу убили, опасаясь разоблачения, то ли он покончил с собой от стыда. Может, я зря попросила вас выяснить всю правду. Наверное, она слишком страшна, если он предпочел убить себя и даже не пытался разоблачить мошенников. Но ведь быть обманутым — это не преступление! — Глаза ее на секунду вспыхнули гневом. — Мне хочется верить, что он мог бы остаться в живых, объясниться с друзьями — даже с теми, кто потерял на этом деньги…
Незнакомка замолчала, подавляя всхлип.
— Извините, — тихо проговорил Монк. Ему хотелось подбодрить ее, коснуться ее руки, но он не мог позволить себе такого фамильярного жеста.
Она помолчала, точно ожидая продолжения, потом промолвила:
— Спасибо. Я уверена, что вы сделали все возможное. Наверное, я просто питала беспочвенные надежды.
Уловив движение в проходе между скамьями, Монк оглянулся. К ним с нерешительным видом направлялся священник, а за ним — женщина с выразительным лицом, та самая, которую Монк видел здесь в прошлый раз. Она также была в трауре; пышные, слегка волнистые волосы были уложены на затылке скорее ради удобства, нежели по последней моде.
— Это вы, миссис Лэттерли? — смущенно спросил священник, приблизившись. — Что вы делаете здесь в одиночестве? Вам не следует впадать в уныние… О! — Он заметил Монка. — Прошу прощения. Я и не заметил, что вы в компании.
— Это мистер Монк, — представила она его. — Из полиции. Он был настолько добр, что пытался помочь нам, когда папа… умер.
Священник с неодобрением взглянул на Монка.
— В самом деле? Думаю, возлюбленная дочь моя, для всех нас будет лучше, если мы предадим эту историю забвению. Ваша скорбь естественна, но пусть ваш несчастный свекор покоится с миром. — Он рассеянно осенил воздух крестным знамением. — Да, с миром.
Монк стоял неподвижно. Миссис Лэттерли… Стало быть, она либо замужем, либо вдова. Боже, какие глупости!
— Если появятся для вас новости, миссис Лэттерли… — Голос его звучал несколько сдавленно. — Я сообщу. Если вам, конечно, будет угодно.
Он понимал, что, скорее всего, ничего не выяснит, но боялся, что иначе им уже никогда не встретиться.
Нет, эта женщина не должна раствориться в прошлом вслед за другими.
Она долго на него смотрела, не зная, на что решиться. Наконец заговорила, осторожно подбирая слова:
— Да, будьте так добры. Но, пожалуйста, помните о вашем обещании. Всего хорошего! — Она повернулась, и край ее широкой юбки коснулся Монка. — Всего доброго, викарий. Идем. Эстер, пора домой. Чарльз ждет нас к ужину.
Она медленно двинулась к двери. Монк глядел ей вслед, и, когда обе женщины рука об руку переступили порог, ему показалось, что в церкви стало еще темнее.
Выйдя на прохладный вечерний воздух, Эстер Лэттерли повернулась к своей невестке.
— Может быть, ты объяснишь наконец, в чем дело, Имогена? — тихо, но настойчиво произнесла она. — Кто этот человек?
— Он связан с полицией, — ответила Имогена, торопливо направляясь к экипажу, ожидавшему их у обочины.
Кучер слез с козел, открыл дверцу и помог сесть сначала Имогене, а потом Эстер. Устроившись в экипаже, дамы оправили юбки: Эстер — небрежно, а Имогена — аккуратно, чтобы не помять ткань.
— Что значит «связан»? — спросила Эстер, когда экипаж тронулся. — Так обычно говорят о скандале в обществе: «Мисс Смит вступила в связь с мистером Джонсом».
— Не будь ты такой въедливой, — упрекнула ее Имогена. — О горничной тоже можно сказать: «Тилли связалась с будущими работодателями».
— Верно! Значит, этот тип на побегушках в полиции?
Имогена оставила ее колкость без внимания.
— Извини, — после затянувшейся паузы вздохнула Эстер. — Что-то тревожит тебя, а я ничем не могу помочь, поскольку не знаю, в чем дело.
Имогена слабо пожала руку Эстер.
— Ничего, — промолвила она так тихо, что за громыханием колес и стуком копыт ее слова было трудно разобрать. — Просто смерть папы и все, что за этим последовало… Никто из нас еще не пришел в себя. Спасибо тебе, что ты бросила все и вернулась домой.
— Иначе я бы и не могла поступить, — последовал прямой ответ.
Эстер знала, что Чарльз и Имогена так и не поняли, насколько она изменилась с тех пор, как отправилась в Крым сестрой милосердия. Чувство долга вдохновило на тяжкий труд в госпиталях многих женщин, а не одну только мисс Найтингейл. Но смерть отца и последующая через несколько недель кончина матери заставили Эстер вернуться в Англию — оплакать родителей и поддержать брата с невесткой. Финансовые дела улаживал Чарльз, но кроме них нахлынуло множество забот, которые было бы бессовестно взваливать на плечи Имогены. Требовалось закрыть дом, распустить прислугу, написать уйму писем, раздать одежду бедным, утрясти некоторые проблемы, связанные с движимым имуществом, и при этом не разрушить нормальный ход жизни семейства. Поэтому Эстер ни минуты не сомневалась — просто собрала свои вещи и отбыла в Англию.
После ужасов Крымской кампании мирная жизнь ошеломила Эстер. Здесь ничто не напоминало ни о кровоточащих ранах, ни об истерзанных клинками и пробитых пулями телах, ни о несчастных, погибающих от холеры, дизентерии, тифа, голода и холода. Здесь не было места бешенству по поводу полной бездарности командования.
Как и прочие сестры милосердия, Эстер работала до изнеможения. Она убирала нечистоты за беспомощными, ухаживала за ранеными и больными, страдающими от лихорадки. Она пыталась облегчить муки умирающим от гангрены после ампутации рук и ног. Ей было известно, что в зимних лагерях люди и лошади гибли тысячами. Она принимала роды у голодных и неряшливых солдатских жен и многих из них хоронила.
Когда у нее не хватало сил, ей придавала решимость ненависть к высшему командованию, которому, казалось, было отказано не только в таланте полководцев, но и в элементарном здравом смысле.
Она потеряла брата, друзей, и среди них — Алана Рассела, блестящего военного корреспондента, писавшего неприкрытую правду о Крымской войне, беспримерной по бездарности и отваге. Часто, перед тем как отправить заметки по почте, он читал их Эстер вслух.
Измученный лихорадкой, Алан продиктовал ей свои последние строки. Когда же он умер в госпитале, Эстер в отчаянии сама закончила отчет для газет и подписалась его именем. Как будто он был еще жив.
Ее материал был принят и напечатан. Раненые рассказывали ей о боях и осадах, о безумных атаках и долгих периодах затишья — и она посылала в редакции письмо за письмом. Все они были подписаны именем Алана. В тогдашней неразберихе никто не усомнился в их подлинности.
И вот теперь она оказалась в семействе брата — аккуратном, исполненном достоинства и сдержанной скорби по ушедшим родителям. Носила траур, как если бы то была ее единственная утрата. Вышивала, писала письма, иногда принимала участие в благотворительности. Выслушивала постоянные высокопарные наставления Чарльза. Все это было для нее почти невыносимо. Она словно погружалась в болотную трясину. А ведь Эстер привыкла отвечать за свои поступки и самостоятельно принимать решения.
Чарльз злился, не в силах понять, отчего за последние годы так изменилась его смышленая сестренка. К тому же ему не удавалось подыскать ей достойного жениха. Мысль о том, что сестра будет жить под его кровом до конца дней своих, отнюдь не приводила Чарльза в восторг.
Но такая перспектива не радовала и его сестру. Эстер твердо решила, что, как только отпадет надобность в ее помощи, она покинет дом брата и сама устроит свою судьбу.
А пока, сидя в грохочущем по мостовой экипаже, Эстер пришла к выводу, что Имогену тревожат серьезные проблемы, которые она скрывает и от нее, и от Чарльза. Нет, Имогена не просто скорбит по ушедшим родственникам. В жизни невестки появилась какая-то тайна.
Монк и Ивэн решили не тратить время на Гримвейда и прямиком направились к Йитсу. Было около восьми утра, и они рассчитывали застать его за завтраком.
Йитс открыл дверь сам. Это был сорокалетний полноватый коротышка с безвольным лицом и прядью падающих на брови жидких волос. В руке он держал ломтик поджаренного хлеба с джемом. Коротышка с тревогой уставился на Монка.
— Доброе утро, мистер Йитс, — твердо произнес Монк. — Мы из полиции, нам бы хотелось поговорить с вами об убийстве майора Джосселина Грея. Мы войдем, если вы не возражаете.
Он не сделал ни одного движения, но фигура его была настолько значительной, что Йитс невольно попятился.
