Иван же, когда Нертов открыл решетку и окно, только поманил его рукой во двор. Еще более заинтригованный, Алексей осторожно влез на подоконник и, на всякий случай, притворив за собой раму, выпрыгнул из квартиры.
Выбравшись на соседнюю улицу, друзья зашли в небольшой двор со сквериком, где облюбовали для разговора полуразвалившуюся детскую беседку, забросанную со всех сторон тинейджерскими окурками.
Предупреждая ненужные вопросы, Гущин положил руку Алексею на плечо:
— Я все знаю, Леша, или, точнее, что произошло. Теперь, пожалуйста, послушай меня. Только не перебивай. Во-первых, у твоей парадной — «хвост». Кажется, наши. И серьезные…
Бывший оперативник по старой памяти, упоминая милицию, нередко так и говорил: «наши», забыв, что он уже несколько лет как не служит в уголовном розыске.
Нертов вопросительно взглянул на друга, а тот продолжал:
— Я хотел к тебе нормально зайти, но заметил у парадной двоих бывших коллег. А чуть дальше — машина. Тоже наша. Только не говори, что это все во имя кого-то из соседей — сам понимаешь, они вряд ли кому интересны. Раз «пасут» по-серьезному — могли и к квартире «уши» приделать. Мы это уже проходили. А поговорить надо, и без свидетелей…
— Хорошо. Про «наружку» я понял, — Нертов надеялся поскорее закончить разговор и заняться поисками убийц, поэтому достаточно сухо переспросил: — А что во-вторых? Какие еще будут советы от ветеранов МВД?
— А во-вторых, — Гущин, казалось, не придал значения сарказму друга, — во-вторых, один ты работать не сможешь и не будешь. Дело это не только твое — раз. Одному тебе не потянуть — два. А лично я не хочу в неведении повторить судьбу ни Раскова, ни Александрыча — три. Кстати, последний тебе передавал привет — я только что из больницы. Все твои возражения я знаю наперед, поэтому рассказки об опасностях сыщицкой работы оставь для симпатичных журналисток. Все равно «наездом» на Александрыча наша контора будет заниматься. Только я думаю, здесь пересекаются общие интересы. Может, в «управе» или в прокуратуре и не просекли возможные связи между всеми делами, но для меня они очевидны. Поэтому, Леша, давай по-хорошему работать вместе…
Нертов, ошарашенный напором бывшего оперативника, попытался слабо возразить ему: мол, незачем вам влезать в чужое и довольно паскудное дело, но Гущин, будто полоснул по живому:
— Ты уверен, что тебя завтра не забьют в клетку? (Алексей только пожал плечами). Вот и я тоже не уверен, зная нашу систему.
Иван сделал небольшую паузу и затем, чуть улыбнувшись, тихо попросил:
— Ты только сам себе не вешай лапшу на уши. Хорошо? Давай лучше по плану. У меня есть идея…
Действительно, для сыщиков из агентства Арчи незнание могло оказаться более опасным, чем работа по делу. Если Нертов рассчитал правильно, то они все равно «засветились» перед неведомыми убийцами. А за решеткой и.о. гендиректора «Транскросса», ныне подозреваемый в убийстве, мог оказаться в любой момент. Поэтому Алексею ничего не оставалось, как согласиться на неожиданное предложение.
* * *
Когда Алексей, расставшись с Гущиным, вернулся домой тем же путем, которым выбирался на улицу — через окно, неожиданно зазвонил телефон. Это был Нертов-старший. Справившись о походе сына в прокуратуру, он сообщил, что, к сожалению, отношения у собаки с обитателями загородного дома не сложились. Псина, неосмотрительно оставленная в доме, по словам Юрия Алексеевича, отказывалась общаться, плакала все ночи напролет, отказывалась от еды и требовала, чтобы ее немедленно вернули на Чайковского. Узнав, что ее просьба удовлетворена, она соизволила самостоятельно запрыгнуть в машину…
— Поэтому, сынок, часа через полтора встречай свое сокровище, — закончил Нертов-старший монолог, — мы уже едем с ним в Питер.
Юрист, даже хорошо изучив своего отца, не мог его заподозрить в изуверской хитрости — специально вернуть сыну Мэй, чтобы, занимаясь с собакой, Алексей хоть немного отвлекся от тяжких мыслей. «Кроме того, — справедливо рассудил Юрий Алексеевич, зная характер сына, — ротвейлер в доме не хуже пистолета, да и с псиной из города не убежишь — нечего нарываться на лишние неприятности перед законом».
День, казалось, шел насмарку, поэтому Алексей, повесив трубку, принялся еще раз обдумывать план неотложных мероприятий, который наметил с Гущиным.
Начальные действия сводились к выяснению возможных мотивов убийств Нины с Митей и Раскова, а также — нападения на Александрыча. Друзья приняли за рабочую версию вариант, что все могло быть связано с прошлыми делами. Поэтому следовало еще раз проверить все связи, проходившие в недавней эпопее с попыткой завладения «Транскроссом».
Нельзя было сбрасывать со счетов и другие версии, например, связь нападения с работой самого Леонида Павловича. Поэтому Гущин пообещал связаться с РУВД, а если понадобиться — и с главком, постараться выяснить, какие последние дела курировал Расков, кто из его «подопечных» недавно мог выйти на свободу. Следовало, используя старые связи и не «засвечивая» Алексея, попытаться выяснить у местных оперов, нет ли у них информации, по которой можно работать параллельно с бывшими коллегами Раскова.
Алексей же собирался пройти по связям покойного журналиста Щучкина, столь лихо освещавшего «транскроссовские» дела — ведь до сих пор не было точно известно, кто непосредственно давал заказ продажному писаке на его пасквили.
Были и другие вопросы, ответы на которые следовало поискать. Например, кто помог бывшему исполнительному директору «Транскросса» Цареву выбраться из «Крестов» перед устройством на работу и кто внес за него залог? Кто и каким образом «вышел» на маньяка Акулаева, застреленного Расковым «в пределах необходимой обороны»?
Непосредственно погибший московский бизнесмен Ивченко все это сделать не мог. Да и вряд ли стал заниматься такими делами лично — не того полета птица. Рядовые исполнители тоже не считались: у «гоблинов» — «быков» с мозгами туго, а тут нужны были люди поумнее.
Алексей не стал до поры обсуждать с Гущиным вопрос о найденной записной книжке, решив, что все же лишние знания могут повредить. Потом он надеялся сам ее прочитать и «просчитать», после чего уже решить вопрос о помощи друзей. Пока же было очевидно: нужно выйти на знакомую журналистку Юлю Громову и с ее помощью «отработать» связи Щучкина.
«Знакомую журналистку…» — Алексей вспомнил встречу с отцом, который случайно упомянул, что Юля была в больнице у Нины. Значит, начинать следовало именно с Громовой. Только, к сожалению, не сегодня — вечерняя кормежка и прогулка с собакой рушила эти планы. И кроме того, следовало избавиться от «хвоста». Но только аккуратно, чтобы не изменили меру пресечения.
Еще покидая утром прокуратуру, Алексей недоумевал, почему очередной допрос, по существу, свелся к простой формальности и закончился получением подписки о невыезде, а ничем большим? Казалось, как бы Нертов не был прав, но труп и два человека с «тяжкими телесными» — повод для серьезного разговора. Следователь же, который вел допрос, только посочувствовал, мол много всякой мрази развелось и саму подписку получил, будто извиняясь.
Алексей не знал, что еще до его освобождения из ИВС вопрос о дальнейшей судьбе задержанного решался отнюдь не в районе, а в горпрокуратуре и инициатором избрания меры пресечения, не связанной с лишением свободы, был не кто иной, как Латышев. «Важняку» удалось убедить свое руководство, что, по крайней мере, несколько дней Нертову следует побыть на свободе. Только не просто, а под наружным наблюдением.
«Забить его в клетку, — убеждал Латышев прокурора, — дело нехитрое. Только вопрос: по какому делу? Если по происшествию на Металлистов — там, очевидно, все развалится (я справки навел) — необходимая оборона. Набегут адвокаты, поднимут шум о правах человека — только лишняя головная боль. И по убийству Климовой и ее сына в отношении Нертова доказательств нет. Пусть лучше парень, если он в чем замешан, успокоится или, лучше, как-нибудь “засветится”. В крайнем случае, попытается из города рвануть. Тогда основания будут, и ни один адвокат не докопается. И вообще, у нас в любом случае еще несколько дней впереди, до предъявления ему обвинения…».
На самом же деле у достаточно подозрительного «важняка» были и свои соображения пока оставить Нертова на свободе — уж очень настаивал на аресте подозреваемого прикомандированный оперативник. Даже слишком активно настаивал. Одним словом, перестарался. Разобраться, почему Санькин буквально спит и видит за решеткой гражданского мужа Климовой, времени у Латышева пока не было. Но тоже только пока. Он знал, что просто так ничего не бывает, а потому не исключал, что некто, выйдя на опера, участвующего в расследовании, пытается влиять на исход дела. Но Аркадий Викторович отнюдь не был настроен потакать чужим желаниям и рассчитывал, что если окажется прав, то будет предпринята очередная попытка посадить Нертова. «А вот если будет, то я точно пойму — парень невиновен и его подставляют, — рассуждал Латышев, — это может помочь найти настоящего убийцу. А ежели все будет тихо… В общем, поживем-увидим».
