– Ты журналист? – переспросила Наташа, – что же ты молчал?
– Не совсем журналист, всё-таки у меня техническое образование, и марать бумагу – не мой профиль. Я ищу жареные факты, а мой редактор печёт из них деликатесы. А что, журналистам ты доверяешь больше, нежели отставным детективам?
– Я никому не доверяю, – ответила Наташа, – ладно, Коля, я всё-таки предоставлю тебе твой вожделенный шанс. Подъезжай… – и Наташа продиктовала адрес в Северном Чертаново.
Продолжая наблюдать за подъездом, она вытащила из сумочки блокнот, вырвала из него листок и написала левой рукой: «Любые жареные факты, которые я накопаю при расследовании дела о пропаже Мэй, имею право использовать по своему усмотрению».
Вакуров прибыл раньше Мартынова, учитывая, что возвращение домой отца Мэй было ожидаемым, но никак не обязательным. Он подсел к терпеливой Наташе на лавочку перед подъездом и вместо «привет» получил бумаженцию. Прочитав, он почесал в затылке и заметил:
– Это что, индульгенция? Мне она не нужна.
– Хорошо, – Наташа взяла у Вакурова листок и порвала, – а теперь выслушай меня. Известная тебе Маша, она же Мэй, и неизвестный тебе наш общий приятель Артур придумали дурацкую авантюру – разыграть похищение Маши с целью поглумиться над её отцом – бизнесменом. Мэй проболталась мне об этом по пьяни. А затем мне позвонил Артур…
Наташа пересказала Вакурову последующие события, упомянув и про своё небольшое расследование, и про собачника Курносова.
– Мэй и Артур исчезли по-настоящему. Поэтому мы с тобой совсем недвусмысленно торчим возле дома её отца и напрягаем мозговые извилины, – закончил Наташа.
– Да-а-а, – протянул Вакуров, – очень забавно. А может, твои друзья-шутники просто разыгрывают тебя? Я бы на твоём месте отправился домой и не переводил бесценное время.
– Тебе что, совсем не интересно, куда подевалась Мэй?
– Но ты же её подруга, а не я. Обзвони всех её знакомых. Зачем тебе тратить кровно заработанные грошики на каких-то левых сыщиков? Как говорит один мудрец, дело даже яйца ломаного не стоит.
– Ладно, Коля, я поняла. Дождёмся отца, и я поговорю с ним. Ты не вмешивайся, просто слушай. И тогда я решу, стоит оно того или нет.
«Вольво»-пикап с Мартыновым и его вызывающе длинноногой пассией на борту нарисовался в районе десяти вечера. Жанна прошла в подъезд мимо следопытов, не обратив на них никакого внимания, а Мартынов отогнал автомобиль на охраняемую стоянку. Наташа встала и вышла к нему навстречу.
– Господин Мартынов? Можно вас на минутку?
– Что такое? – моментально напрягся мужчина, оценивая Наташу.
– Я подруга Маши, вашей дочери. Я хотела бы у вас спросить о ней.
Олег Денисович мельком глянул на Вакурова, переминающегося с ноги на ногу за спиной Наташи, затем приобнял её и отвёл в сторону.
– Спрашивай. Только Маша здесь не живёт.
– Мы с ней договаривались встретиться, а она не пришла. И её телефоны не отвечают. Может, вы знаете, где она? Я очень переживаю, – и Наташа состроила жалостливую гримасу.
– Моя дочь уже взрослая и сама распоряжается своей жизнью, – медленно проговорил Мартынов, глядя в сторону, – она мне не докладывает о своих похождениях. Я понятия не имею, где её носит.
– Неужели вам совсем безразлично, что происходит с вашей единственной дочерью? – перешла в атаку Наташа.
– Конечно, нет, – Мартынов прокашлялся, прикрыв рот рукой, – послушай, зачем ты сюда приехала? Зачем Маша дала тебе этот адрес?
– Моя подруга пропала, а вы… – Наташа всхлипнула, – а вы, её отец, задаёте глупые вопросы, вместо того, чтобы мне помочь…
– Как тебя зовут? – вдруг спросил Мартынов.
– Меня зовут Кро-от, – промурлыкала Наташа, сняла очки и вытерла наигранные слёзки.
– Маша никогда не рассказывала о тебе. Я вообще не знаю, кто ты такая. Если ты скрываешь от меня даже своё имя, как я могу поверить, что ты подруга моей дочери?
– Мэй пропала… Почему Мэй не пришла? – продолжала твердить Наташа, игнорируя Мартынова.
Олег Денисович изменился в лице, но быстро взял себя в руки:
– Всё, разговор окончен. У меня нет времени.
Он побежал догонять Жанну. Вакуров подошёл к улыбающейся Наташе.
– Что-то случилось. Что-то ЕЩЁ случилось, и я должна знать, что, – она взяла Колю под руку и медленно пошла к метро.
– Это что, великая женская интуиция? Или величайшая женская мнительность? Или пустые домыслы?
– Нет, это банальный мужской шовинизм. Этот батюшка врёт и не доверяет. А ещё он боится и считает, что я глупая дешёвка и ничего не поняла.
Наташе очень не понравилась его реакция на имя «Мэй».
– Ну, а нам-то что с этого? Особенно мне как мужчине?
– Между прочим, дорогой мужчина, перед тем, как исчезнуть, Мэй успела высказать своё мнение о тебе.
– Обо мне?! – на лице Вакурова появился живой интерес.
– Симпатичный красавчик. Или красивенький симпатяшка. Вот как она объяснилась, потому что заметила в тебе то, чего не сумела сразу же разглядеть я. Так что тебе специальное задание. Видел девицу, которую возит к себе добропорядочный батюшка?
– Разумеется. Только слепой не увидит! Эффектная, дорогая, мордастая, сочненькая, – смакуя каждый эпитет, выдал Вакуров.
– Дефектная силиконовая дешёвка, – отпарировала Наташа, – но возможно, я, как женщина, ошибаюсь. Понаблюдай за ней. Последи, только смотри, не стань жертвой гормонов. Ты же профессионал, или как? – Наташа подмигнула Вакурову.
– С удовольствием. А что это даст?
– Информацию о любовнике и его дочери. Ну, как, будешь пасти куколку или мне придётся переквалифицироваться в лесбиянки?
Вакуров развернулся и потянул Наташу обратно к дому Мартынова.
Неважно, что вам говорят, ибо вам говорят не всю правду. Этот политический принцип был абсолютно чужд Женьке, потому что он безмерно верил всему тому, о чём рассказывала Мэй в своих письмах.
Её седьмое письмо пришло за две недели до похищения. Оно потрясло Женьку, и он тут же схватил гитару и принялся за сочинение очередной песни, посвящённой своему Счастью…
«Здравствуйте, Евгений!
В этом письме я продолжу рассказ о своём детстве. Вы пишите, что хотите узнать обо мне всё? Но тогда во мне не останется для Вас ни одной тайны. Я всё-таки расценила Ваши слова как эмоциональный всплеск, вызванный моими письмами. Спасибо Вам за это, вокруг меня в последнее время практически не осталось людей, способных хоть на какие-то чувства…
Индокитай, пятнадцать лет назад. Небольшая деревушка. Только что прошёл тропический ливень. Орава чумазых смуглых ребятишек несётся по грязной глинистой дороге. Впереди всех – маленькая девочка лет пяти. Светлая кожа, копна рыжих кудряшек, худенькое измазанное в глине личико, тонкие ручки и ножки в синяках. Дети гонят её по улице, свистят, швыряют грязью и вопят.
Бедная покосившаяся хижина, девочка забегает вовнутрь. Её встречает седая низкорослая старушка.
– Бабушка, они опять меня дразнят. За что? Почему я не такая, как все? Почему у меня рыжие волосы, белая кожа? Я хочу быть такой, как они, тогда они меня не будут обижать!
– Успокойся, маленькая, ты просто другая, твои родители из другой страны. Когда-нибудь они приедут за тобой…
Проходит около двух лет. Та же деревушка. На улице останавливается джип, из которого выходят двое, европеец и китаец. Оба хорошо одеты, а их машину тут же облепляют любопытные дети. Взрослые улыбаются, европеец достаёт пакет с конфетами и предлагает детям. Они не доверяют, стесняются брать. Вдруг на лице у китайца появляется изумлённое выражение, и его узенькие глазки распахиваются на максимально возможную ширину.
– Эй, Стив, смотри-ка, откуда здесь белая девочка, в этой глухой провинции?
– И, правда, Ван! Откуда?
Стив рассматривает ребятишек и задаёт им вопросы, после чего оба направляются в хижину, где живёт рыжеволосая малышка.
– Что ты задумал, Ван? Зачем тебе этот ребёнок? Она же совершенно дикая! Неизвестно, кто её родители.
– Ты же знаешь, моя дочь Ю Линь очень больна, ей осталось от силы год или два. Она сидит в коляске, не играет с детьми, и ей нужна подружка-ровесница. Я возьму эту девочку к себе. Она получит образование и воспитание не хуже, чем у моей дочери, станет её подругой, скрасит её последние годы. Это лучше, чем нищенское существование в этой деревне, тем более, что она не аборигенка.
Вечер. Джип стоит рядом с хижиной. На пороге появляется Стив с ребёнком на руках. Довольный Ван улыбается старушке и даёт ей кожаный мешочек с деньгами.
– Не расстраивайтесь, я буду привозить девочку к вам и присылать деньги. Её ждёт хорошая жизнь.
Бабушка плачет. Двое с ребёнком садятся в джип и уезжают.
…Об этом периоде своей жизни я помню смутно. Помню, что проснулась я в большом городе, незнакомая красивая женщина купала меня в ванной, а я боялась воды, вырывалась и кричала. Потом меня привели в маленькую красивую комнатку, уложили в мягкую кровать. Так началась моя вторая жизнь. Многому пришлось учиться – языку (там, где я жила до этого, говорили на местном диалекте), умению одеваться и носить одежду, есть с помощью палочек, кланяться хозяевам, господину Вану, его грустной и апатичной жене. Единственной моей радостью была дружба с Ю Линь, больной дочерью хозяина. Мне всегда было жаль, что она не может бегать, играть и веселиться, как другие дети, как я. Целыми днями Ю Линь сидела в инвалидной коляске, а её няня читала ей или учила вышивать, пела, играла в какие-то непонятные игры. Меня обучили чтению и письму, а вот вышивать и петь я не выучилась, видимо, не было способностей. Ю Линь привязалась ко мне, ведь она была совсем одинокой девочкой. Мы с ней стали неразлучны. Господин Ван всё чаще улыбался, глядя на нас, гладил меня по головке и очень скоро стал называть дочкой. Моя «бабушка» (господин Ван объяснил, что она была приёмная), называла меня Мэй Линь, и в этом доме меня называли так же. Скоро я привыкла и привязалась к этим добрым и непонятным людям. Господин Ван был обеспеченным человеком и мог позволить себе нанять учителя не только для своей дочери, но и для меня. Поэтому я получила неплохое воспитание и образование. Через два года меня начали обучать английскому языку, который давался мне с трудом, зато по-китайски я болтала лучше самих китайцев. Наверное, иностранному языку меня обучали для престижа. Это было модно – знать европейский язык. Господин Ван часто хвастался успехами своей дочери и моими перед друзьями и знакомыми. Все восхищались и говорили, какой он благородный человек – взял в дом чужого ребёнка другой расы. Между тем, Ю Линь чувствовала себя всё хуже, и однажды ночью приступ болезни оборвал её жизнь. Дом погрузился в траур. Очень долго господин Ван, обожавший свою дочь, не мог прийти в себя. А жене его, похоже, было всё равно. И когда он вдруг объявил, что хочет меня удочерить, она сказала «делай что хочешь» и заявила о своём желании уйти в монастырь. Господин Ван не препятствовал ей и стал оформлять документы.
