- Глоток виски, Дорис? Совсем маленький!
- Вечером я воспользуюсь вашим приглашением, мистер Питер, а сейчас не могу. Не то еще сопьюсь. - И Дорис с улыбкой исчезает.
Не знаю, приходилось ли вам замечать, с каким особым удовольствием ложишься одетый на только что застланную постель. Конечно, не в обуви. Ноги можно положить на спинку кровати. Вы ложитесь, прикрываете глаза и начинаете размышлять, расплетать узел своих забот, пока не увидите, куда привела ниточка.
В самом деле, полиция вряд ли станет возиться и проводить сложные анкеты по поводу убийства некоего торговца наркотиками, да еще эмигранта. Убийству уделят строчек пять в "черной хронике", после чего оно будет предано забвению. Дело сдадут в архив, откуда при надобности его нетрудно будет извлечь. А возникнет такая надобность, и будет ли оно извлечено на белый свет, - это зависит только от моего шефа. Больше ни от кого.
У бедняги Майка была привычка торопиться в разговоре. И поскольку он торопился, то допускал ошибки, а поскольку допускал ошибки, ему приходилось их поправлять. Очевидно, так же он действовал и в жизни. Но в жизни исправлять ошибку можно не всегда. Поправки наносят другие люди. И обязательно не в твою пользу.
В эти места его занесло волей случая. Благодаря торговле гашишем в розницу и связям с другими такими же мелкими торговцами ему удалось добраться до шефа. В его пылающей физиономии Майк увидел восходящее солнце своей большой удачи. И предложил ему план, в который, наверное, и сам поверил, - план быстрого обогащения. Ему хотелось блеснуть и стать доверенным лицом шефа.
Момент был весьма подходящий: самому Дрейку уже тесно здесь, на глухой улочке, которую он превратил в свою империю. Он уже задыхается здесь, с его-то размахом. Жажду новых завоеваний породила идея пересылки мизерного пакетика с гашишем через Балканы, потому что путь по Средиземноморью день ото дня становится все сложнее и труднее. А потом огонек идеи разгорелся в пожар мечты о постоянном солидном канале переброски наркотиков в огромных количествах. Однако в один прекрасный день выяснилось, что эта мечта - мираж, и виновник разочарования поплатился за легкомыслие. Приговор над ним приведен в исполнение, а его место занял другой человек. Этот человек - я, и я должен нести двойное бремя: ответственность за убийство, которого не совершал, и ответственность за операцию, проводить которую должны были другие. Перспектива блестящая, ничего не скажешь. Как это выразилась Дорис? Сначала - гашиш, а потом - пуля.
Некоторое время я колеблюсь, какую позицию занять при таком положении вещей: позицию пессимиста ("дела плохи") или позицию оптимиста ("могло быть и хуже"); потом замечаю, что посередине между этими двумя непримиримыми позициями возник силуэт молодого человека с бледным лицом, в черном плаще и черной шляпе; ни дать ни взять "погребальный" Райт, с той разницей, что от него веет не цветущей сиренью, а холодным дуновением смерти.
Я заметил его в один из первых дней моего шатания по Дрейк-стрит. Он стоял у книжной витрины, лениво жевал жвачку и рассматривал журналы с видом человека, которому нечем заняться. Он посмотрел в мою сторону, но не проявил ко мне никакого внимания, а повернулся и вошел в магазин. Наверное, просто не узнал меня. Но я его узнал, правда видел я его не дольше минуты - в вагоне поезда; он стоял напротив меня и стрелял в Борислава.
Я подозревал, что это и есть наемный убийца шефа, а от Дрейка узнал, что его зовут Марк. Ни из какого другого источника я не мог бы узнать его имя; никто никогда к нему не обращался; никто о нем не говорил. Люди не любят говорить о смерти, а Марк на этой улице был олицетворением смерти. Или, если угодно, он был ее чрезвычайным и полномочным послом.
Иногда я видел, как в час обеденного наплыва публики он стоит в магазине мистера Оливера и лениво листает какой-то журнал, пережевывая вечную жвачку. Я встречал его в кафе, где он стоял у медной стойки и лениво тянул кока-колу, один-одинешенек, будто между ним и словоохотливыми потребителями гиннес пролегли целые километры. Или замечал, как он бесцельно слоняется по Дрейк-стрит. Кажется, это и было его главным занятием - шататься по улице и зевать по сторонам; даже профессиональный убийца не может заниматься убийствами по восемь часов в день, а страстей у него, кажется, не было никаких, даже самых распространенных. Жвачка заменяла ему спиртное, а картинки в журналах - женщин.
Лет ему, пожалуй, около тридцати, но у него лицо без возраста, худое и бледное; это зеленоватая нездоровая бледность азартных игроков и людей, ведущих ночной образ жизни впрочем, профессиональные убийцы не обязательно относятся к этой последней категории. Лицо, покрытое маской непроницаемости, хотя это, наверное, даже не маска; лицо, выражающее полное бесстрастие и полную пустоту; такие выражения лиц бывают только у людей, не обремененных представлениями о добре и зле.
Нет, это не горилла из зверинца Дрейка. У него утонченные, деликатные жесты ювелира или скрипача - словом, человека, привыкшего обращаться с тонкими и сложными инструментами. Хотя его инструмент не отличается особой изысканностью и требует всего лишь меткого глаза. Помещается же этот инструмент, вероятно, в особом внутреннем кармане под мышкой; может, именно поэтому он никогда, даже в жаркие дни, не расстается со своим поплиновым плащем: опасается, как бы не был заменен этот самый карман.
Темный силуэт. И темная личность. До того темная, что чем больше я о ней думаю, тем сильнее у меня темнеет в глазах. И я засыпаю.
В течение следующих дней шеф еще раза два или три вызывает меня для уточнения операции. А потом забывает обо мне. Наверное, ждет, чем кончится проверка Ларкина.
Надо полагать, что вместе с паспортом мне дано негласное разрешение покидать пределы Дрейк-стрит, потому что когда я начинаю всерьез нарушать ее границы, никто ничего мне не говорит. То ли за мной следят на расстоянии, то ли рыжий решил, что я у него в руках, но так или иначе, я наконец-то могу дышать свежим воздухом. Если он имеется в Сохо.
Сохо - один из городов, составляющих метрополию-лабиринт британской столицы. Сохо - это переплетение улиц вроде Дрейк-стрит; иные из них веселее нашей улочки, другие - еще мрачнее; вереницы ресторанов французских, испанских, итальянских, греческих, китайских и даже английских; клубы и бары, предлагающие эротические зрелища; дорогие увеселительные заведения для изысканной публики; грязные притоны алкоголиков и наркоманов.
Сохо - это толпы, стекающиеся сюда в полуденные и вечерние часы и поджидающие их туземные жители; это проститутки, караулящие добычу с сумочками под мышкой и сигаретами в зубах; это крикливые завывалы кабаре; гомосексуалисты в вызывающих нарядах; уличные торговцы порнографическими сувенирами и марихуаной; уличные фотографы и сутенеры.
Сохо. После роскоши Парк-лейн и Бонд-стрит, после импозантных фасадов Риджент-стрит и Оксфорд-стрит, после Трафальгарской площади и ансамбля Букингемского дворца этот город покажется вам тесным, мрачным и душным. Но если вы до этого целые недели провели в сыром желобе Дрейк-стрит, вам не до придирок. У меня, например, такое чувство, что я много часов провел в засевшем между этажами лифте и теперь наконец могу всей грудью вздохнуть на лестничной клетке.
И я пользуюсь свободой, чтобы потягивать кофе то в одном, то в другом баре, стоя на углу, рассматривать толпу, разглядывать витрины или читать небольшие объявления, вывешенные дамами, которые предлагают свои услуги в качестве натурщиц, или джентльменами, нуждающимися в таковых.
Иногда, особенно под вечер, потому что самое тягостное время дня это вечер, я иду на Пикадилли поглазеть на другую жизнь и другой мир, вход куда мне заказан; полюбоваться игрой новых реклам на фасадах, которая начинается еще днем. Названия напитков и жвачек вспыхивают и гаснут, и вспыхивают снова, синие, красные, зеленые, золотистые знаки неутомимо настойчиво бегут по фасадам, доказывая, что в прозаичном ремесле торговли есть и поэтическая сторона.
А по тротуарам движется лондонская толпа, люди идут группами и парами, направляясь в театры, кино и рестораны. Изредка попадаются в толпе одиночки вроде меня. Все-таки утешение: я не один такой.
Посреди площади над потемневшей бронзой фонтана возвышается статуя. Каждый день тысячи людей проходят по Пикадилли, не замечая этой статуи и даже не зная о ее существовании, - они спешат, им не до скульптуры. Но мне спешить некуда, и потому я сумел обнаружить статую, что было нелегко: фигурка небольшая и совсем теряется среди высоких зданий, в многоцветном пожаре неона и потоках машин, среди которых упрямо прокладывают себе путь красные лондонские автобусы в два этажа.
Это не адмирал Нельсон - он стоит на Трафальгарской площади. И не королева Анна - она в Вестминстере. Это небольшое изваяние античного Эроса, неожиданный и милый каприз чудовищного города, выросшего на войнах и грабежах. Небольшое изваяние, как и подобает мелкому капризу. Легко догадаться, что малютка Эрос, стоящий на одной ноге и целящийся из лука в поток машин, вряд ли сумеет поразить кого-нибудь своей стрелой. И от этого он кажется еще трогательнее.
