5
В зеркало на меня смотрит лицо, которое мало напоминает физиономию Эмиля Боева. Правда, оно изменилось не так сильно, как после второй обработки у Боба и Ала; хорошо, что Дрейку не взбрело в голову использовать эту пару в качестве гримеров. Они могли бы так меня разукрасить, что ни Борислав, ни генерал не узнали бы.
И все же этот смуглый черноволосый господин с небольшой бородкой, в дорогих роговых очках - не я. Это подданный Великобритании торговец Дональд Стентон, который через несколько минут отправляется в свадебное путешествие со своей очаровательной супругой Линдой Стентон. Я закрываю чемодан, беру его в руку и выхожу из комнаты, ощущая легкое злорадство: Линда ошиблась, чемодан мне все-таки пригодился.
- О мистер Питер, вы уже едете! - восклицает Дорис; сегодня ее очередь дежурить внизу.
Дорис в курсе всех моих приготовлений, потому что иначе и быть не может - нельзя отпустить бороду незаметно для окружающих. Однако добрая женщина не задает никаких вопросов. Она прекрасно знает, что на нашей улице много такого, о чем не говорят.
- Милая Дорис, я уезжаю с грустью и с надеждой, что когда вернусь, вы наконец обратите внимание на вашего верного поклонника.
- О мистер Питер, у вас всегда шутки на уме. Сначала постарайтесь вернуться...
Она не договаривает, но молчание ее выразительно. Наверное, из этой гостиницы и раньше уезжали люди, и не все они возвращались к Дорис и к жизни.
На улице, перед крупнокалиберным темно-зеленым "ягуаром" меня ждет шофер Дрейка. Непонятно, как эта машина умудрилась втиснуться в Дрейк-стрит. До сих пор мне не приходилось видеть ни машины шефа, ни его шофера, потому что маршруты мистера Дрейка по Сохо до смешного коротки и он не нуждается в средствах транспорта.
Человек в темно-синей фуражке молча кивает в знак приветствия, берет у меня чемодан, укладывает его в багажник, открывает передо мной заднюю дверцу машины, затем садится за руль и включает мотор, так и не сказав ни слова. Едем мы, конечно, за Линдой Грей, то есть моей супругой. Оказывается, она живет недалеко - по ту сторону Черинг-кросс, возле Ковент-Гарден, в довольно приличном с виду доме, - вероятно, здесь предлагают уютные меблированные квартиры по сносным ценам.
Пожалуй, правила хорошего тона требуют, чтобы я вышел из машины и встретил даму у дверей, но я не собираюсь это делать и не хочу приучать ее к излишним нежностям. Шофер помогает ей устроиться рядом со мной на сиденье, а я ограничиваюсь пожеланием доброго дня. После чего мы все трое замолкаем до самого аэропорта.
- Насколько я помню напутствия Дрейка, вам незачем изображать глухонемого, - замечает Линда, когда мы выходим из машины: шофер уже ушел вперед с чемоданами.
- Возможно, - хладнокровно отзываюсь я. - Но я никак не могу найти тему для разговора. Если хотите, чтобы у нас завязалась оживленная беседа, задавайте вопросы. Поинтересуйтесь, например, не кажется ли мне, что погода скоро испортится, и я вам отвечу: "Нет, дорогая, пожалуй, вы не правы" и прочее в этом роде.
- Я с первого раза поняла, что вы плохо воспитаны, - замечает моя супруга. - Но не знала, что вы еще и тупы.
- Это правда, я человек туповатый. Но все имеет свою положительную сторону: это помогает мне терпеть ваше присутствие.
Обмениваясь подобными супружескими нежностями, мы подходим к стойке паспортного контроля. Полицейский чин бегло перелистывает паспорт Линды и тут же ставит штамп выезда, а мою физиономию изучает очень внимательно. Я уже было решил, что дело швах, но он все же делает отметку о выезде. Вечная мнительность по отношению к бородатым людям! Очевидно, персонал, обслуживающий границу, полностью верит поговорке о бородах и подлецах.
Полет проходит при полном молчании обеих сторон. Линда игнорирует мои указания и не считает нужным задавать вопросы; я тоже игнорирую ее замечание и по-прежнему изображаю глухонемого. Не для того, чтобы ее позлить; просто у меня хватает своих забот. Я уступил ей место у окна и дал возможность наслаждаться видом облачных равнин - чего же еще.
Заботы мои - чисто профессионального характера. В моей профессии связь с Центром имеет жизненно важное значение, такая связь мне обеспечена, но воспользоваться ей я могу только в самом крайнем случае. А при конкретных обстоятельствах моего житья-бытья на Дрейк-стрит воспользоваться связью означало бы обречь ее - и себя - на полный провал. Я все еще нахожусь под наблюдением и не могу действовать по собственному усмотрению. Следовательно, не могу предупредить Центр о своем прибытии.
Значит, надо обдумать, каким образом дать сигнал о своем прибытии, не вызывая подозрений у молодой интересной дамы в сером костюме, скучающей рядом со мной. Единственная моя забота - сигнал. Все остальное можно будет обдумать, проанализировать и решить с людьми из Центра, так что нечего заранее ломать себе голову над разными вопросами. Главное - это сигнал.
Дрейк, конечно, прав в том, что Линде не под силу остановить меня, если я решу улизнуть. Зато у нее полная возможность прилипнуть ко мне, не оставляя меня ни на минуту, полностью застраховав от тоски одиночества. Поэтому я намечаю несколько вариантов подачи сигнала, чтобы установить связь как можно быстрее и безопаснее. Времени у меня мало. Дрейк приказал мне как можно скорее приступать к действиям, я же могу перейти к действиям только с одобрения Центра.
Размышлял я не очень долго, но, наверное, очень напряженно, потому что мной одолела дремота, и я проснулся только тогда, когда стюардесса призвала нас застегнуть ремни и приготовиться к посадке.
На трапе, ведущем к твердой земле, Линда успевает шепнуть мне:
- Если вы и дальше будете вести себя как чурбан, я скажу Дрейку.
Тем самым она кладет начало весьма досадной традиции: в дальнейшем, стоит раздражению одного из нас подняться до определенного градуса, он неизменно угрожает пожаловаться Дрейку. А к такой угрозе не следует относиться легкомысленно.
Мне везет. В окошке паспортного контроля позади пограничника я вижу коллегу по службе. Сначала он не узнает меня в гриме, но пока Линда убирает в сумочку паспорт и разные квитанции, я успеваю бросить на него такой настойчивый и красноречивый взгляд, что он тут же наматывает все на ус.
Мы получаем багаж, берем такси и едем в гостиницу. Конец июля, разгар летнего сезона. По шоссе движется сплошной поток машин. Я полной грудью вдыхаю морской воздух, любуюсь зеленой ширью и думаю о том, как давно я не бывал в этих местах, пусть даже по служебным делам. Такси движется медленно, и я не особенно удивляюсь, когда в вестибюле гостиницы вместо администратора нас встречает тот же самый коллега.
Конечно, я не могу обратиться к нему на родном языке; английским он, кажется, не владеет, но даже если и владеет, что толку: изящная дама в сером костюме обладает тонким слухом. Она не жалуется на зрение, но в отличие от меня, не может прочесть того, что пишет администратор гостиницы на служебной квитанции.
"Сообщили. Ждите" - вот что значится под моим именем в графе "семейное положение". Значит, с семейным положением у меня все в порядке. Центр позаботится о своем блудном сыне.
Нам отводят солнечный номер с балконом и видом на море. Обслуживают в ресторане без проволочек. После обеда мы снова поднимаемся в номер, чтобы передохнуть с дороги.
Кроме двух кроватей, поставленных рядом, в комнате стоит диван цвета голубой лазури; он длиннее половины человеческого роста, лежать на нем можно только свернувшись калачиком. Несмотря на всю очевидность этого, Линда замечает:
- Мне кажется, вам будет удобнее на диване.
- Раз на нем так удобно, устраивайтесь там сами, - равнодушно говорю я, снимая рубашку, чтобы сменить ее на пижаму.
- Но у вас все-таки не хватит наглости лечь на мою кровать, - повысив тон, возмущается моя супруга.
- Конечно, нет. Я собираюсь спать в своей кровати, не нарушая демаркационной линии.
- В таком случае я их раздвину.
- Раздвигайте на здоровье. Хотя Дрейку вряд ли понравится такое расконспирирование в первый же день. В гостиницах все сразу становится известно прислуге.
- Но поймите, я не привыкла спать рядом с чужим человеком, - не унимается Линда.
- Я тоже, но вынужден мириться. Кроме того, могу вас успокоить: вы меня совершенно не интересуете, и чем скорее вам это станет ясно, тем лучше.
При этих словах я расстегиваю ремень брюк, и Линда вынуждена упорхнуть в ванную.
Упрямство моей псевдосупруги не уступает моему собственному; открыв глаза после сна, я устанавливаю, что она, прихватив простыни, устроилась на диване. Не стану лицемерить и утверждать, будто меня это огорчает. Я, как и Линда, не привык спать с чужими людьми, хотя, между нами говоря, не раз был вынужден это делать в силу необходимости.
Чтобы освежиться, принимаю душ, после чего уступаю ванную даме. Когда она оттуда выходит, я уже одет.
